– Кто-нибудь объяснит мне, какого черта случилось? – тихо рычу.

– Пойдем в раздевалку, там сейчас никого, – предлагает Кристина.

Что делать, иду за ней.

Мне и вправду очень любопытна ее версия истории, которая по телефону звучала совершенно дико.

Кристина заводит меня в комнату, сразу начинает рассказ:

– В обед я поднялась наверх, чтобы выпить обезболивающее, услышала, как кричит Тигран…

А потом она обрушивает на меня такое, что мне и в страшном сне не виделось.

Крики моего сына, ор Надежды, ее мерзкие оскорбления в адрес детей.

Слушаю ее и обалдеваю.

– Я практически уверена, что она не впервые их так била, Рафаэль, – продолжает Кристина. – Ты разве ничего раньше не замечал? Вспомни, ты не мог не видеть косвенных признаков.

Стою, чешу лоб, и вправду пытаюсь вспомнить.

Но для того чтобы заметить, что в твоей семье происходит что-то неладное, нужно в принципе с этой семьей бывать, проводить время. А я… А я родителем-то стал по факту, когда ушла жена, а вовсе не когда забрал детей из роддома. Это если совсем по-честному.

– Я ничего такого не видел, – заявляю не слишком уверенным голосом.

В этот момент мы оба слышим скрип двери.

Оборачиваемся и видим две маленькие черноволосые головы, которые пытаются пролезть в раздевалку. Близнецы изволят подслушивать.

– Ты не веришь мне? – спрашивает Кристина. – Подожди, я тебе покажу. Тиграша, Артурик, идите сюда, мальчики.

Очень скоро Кристина демонстрирует мне все, о чем говорила. И краснющее ухо Артура и сетку лопнувших капилляров на правой щеке Тиграна, и его левую ногу с длинными отметинами. Такое ощущение, что парня пару раз стеганули тонким ремнем, к слову, очень похожим на тот, которым подпоясалась сегодня Надежда, придя к нам – белый такой, под облегающие брюки.

Вижу это, и мне становится дико. Буквально волосы на затылке шевелятся.

А ведь еще два дня назад никаких отметин на близнецах не было. Да что там, еще вчера вечером не было. Я ж их купал! Я все-все видел, не было синяков.

Я воевал с ними два месяца один на один, без Надежды. Это было непростое время. Порой они бесили меня настолько, что хотелось постучаться головой об стену, но я держался. Ни единого раза не отходил их ремнем! Максимум, что мог сделать, – это попугать тем, что дам по жопе. И я точно знаю, что если бы зарядил хоть одному из них, то меня бы потом совесть съела.

А Надежда что? Я оставил с ней детей в кои-то веки, по ее же желанию, и вот что она натворила. Причем, если она такое с ними натворила сегодня, что же она делала раньше?

Моих ребят без всякой жалости бить…

Они же маленькие совсем! Трогательные до тахикардии.

Пацаны как будто чувствуют мое настроение, жмутся ко мне, начинают плакать.

– Мама нас теперь сильно накажет, что мы пожаловались, да? – спрашивают со страхом.

У меня в этот момент сердце екает. Мне за них больно, как за себя. Хотя нет, не так – в триста раз больнее. Мои ж вы хорошие! Как же она могла вас так… На ком я женился вообще?

Во мне просыпается такая лютая злость, что хочется убивать.

Ишь ты, наказывальщица выискалась. Встретилась с детьми раз за два месяца – и вперед во все тяжкие, ломать их хрупкую психику. Не позволю!

Я сажусь на корточки, крепко прижимаю сыновей к себе и обещаю:

– Не волнуйтесь, мои малыши, все будет хорошо.

Целую обоих в макушки.

Встаю, обращаюсь к Кристине:

– Можно, они у тебя еще немного побудут? Мне нужно разобраться…

– Конечно, – сразу соглашается Кристина.

Киваю ей, бросаю еще один взгляд на ребят и ухожу.

На этот раз иду к себе в квартиру.

Открываю дверь, тихо прохожу в прихожую, потом дальше в квартиру.

Обнаруживаю Надежду в ванной.

Она как ни в чем не бывало красится. Разложила возле раковины тонну косметики, при этом избитой совершенно не выглядит, а ведь еще совсем недавно она пела мне по телефону, как сильно ей досталось от Кристины.

Увидев меня, Надежда замирает с тюбиком помады в руке.

– Раф, ты приехал! – радуется она. – Я так волновалась. Ты нашел эту психически неуравновешенную? Куда она дела наших детей?

Надежда стоит передо мной как ни в чем не бывало. Даже пытается улыбаться.

Я же веду себя словно биоробот, или, как меня называла раньше Кристина, – Робокоп.

Изо всех сил стараюсь сдержать эмоции, спрашиваю:

– Ты вправду била наших детей?

– Я?! – она картинно улыбается, хлопает ресницами. – Да как ты мог такое подумать? Это тебе Кристина наговорила, да? Она все выдумала, так и знай!

– А краснющее и поцарапанное ухо Артура Кристина тоже выдумала? – спрашиваю с прищуром.

И тут Надежда взрывается в тон мне, как она делала много раз за время нашей совместной жизни:

– Подумаешь, чуть дернула за ухо да в угол поставила. Подумаешь, дала по жирной жопе. Они все заслужили! Это ты во всем виноват, Раф! Понял? Ты!

– В чем на этот раз я виноват? – развожу руками.

Она впечатывает в меня свой стандартный обиженный взгляд и отвечает:

– Ты совсем их разбаловал, Рафаэль! С ними же теперь невозможно сладить, делают что хотят, ходят на голове! Они язык русский понимать разучились…

Вот она, разность восприятия.

У родной матери они русского языка, видите ли, не понимают, а у Кристины вполне себе спокойно играют и – о боги! – слушаются.

Надежда тем временем продолжает:

– Они потеряли всякий страх… Я не могла оставить это безнаказанным.

Как только она это говорит, я неожиданно вспоминаю одну из многих типичных картин нашей совместной жизни.

Близнецы играют на ковре, заходит Надежда, рявкает на них, чтобы они не смели трогать пульт от телевизора. Те в страхе кидаются в разные стороны. Они часто так от нее удирали. А за два месяца, видно, забыли, что маму надо бояться – что вообще кого бы то ни было надо бояться. Ведь меня особо не боялись никогда.

Как-то сразу понимаю – Кристина права. Надежда и раньше их била, держала в страхе.

Моих сыновей!

– Иди сюда, Наденька, – зову ее почти ласково.

Она ведется, действительно делает шаг ко мне. А я нагло пользуюсь этим, подаюсь вперед и хватаю ее за ухо. С силой выкручиваю, добиваюсь от нее вопля боли.

– А-а-а! Сумасшедший! – визжит она и пытается освободиться. – Ты сломаешь мне ухо!

Но я не пускаю.

Прямо за ухо приближаю ее к себе и шиплю в лицо:

– Ты сейчас же соберешь барахло, которое разложила тут, и свалишь куда подальше. И если еще хоть раз посмеешь подойти к близнецам, я церемониться не буду. Возьму и изобью тебя, как ты их. Только у меня будет ремень потолще, с бляхой. Хочешь?

– Совсем псих! – стонет она. – Отпусти!

С силой пихаю ее в сторону.

Она не удерживается на ногах и бухается задницей на кафельный пол.

Не пытаюсь помочь ей подняться. Беру ее сумку, сваливаю туда все, что она разложила на раковине. Потом хватаю сучку за плечо, заставляю встать и почти насильно веду в прихожую.

– Вон пошла! – ору на нее и выпихиваю на лестничную клетку как есть – в белых носках.

Выкидываю туда же ее сумку, потом забираю из прихожей ее обувь и пальто, швыряю на лестничную клетку и их.

– Больной! – кричит она.

– Еще какой! Больше не смей даже рядом появляться! – угрожающе рычу.

Она делает скорбную мину, пытается картинно разрыдаться. Но мне плевать на ее эмоции, я попросту захлопываю дверь.

Прислоняюсь спиной к стене и прокручиваю в голове все, что случилось.

Что бы было с моими сыновьями, не живи за стенкой храбрая фея Тина?

Нет, пацаны без нее определенно зачахнут. А особенно я.

Мне срочно нужно ее вернуть!

Рафаэль

Я слышу из-за двери, как ругается Надежда. Пусть ругается, пусть хоть желчью изойдет, мне все равно.

Бросаю взгляд на вазу, куда обычно кладу ключи. Вижу там связку, что отдал ей сегодня утром и выдыхаю. Без ключей ушла, значит. Самолично точно не вернется, что избавляет меня от нужды менять замки.