Затем я глянула на Адель, как будто она была моей мамой и должна была за меня сказать, что я хочу. Адель и без моего испуганного взгляда сама стала растолковывать парикмахеру, что мне надо. Говорили они шепотом. Меня это не насторожило. Вокруг то фены работали, то другие парикмахеры и клиенты что-то обсуждали. В таких обстоятельствах либо на весь салон орать, либо на ухо шептать.

Насторожило меня уже то, что ни одна, ни вторая так и не сказали мне, что будут делать. Они даже хихикнули несколько раз, как будто у них появилась шутка, понятная только им.

— Вставайте, — наконец-то обратилась парикмахерша ко мне. — Идем мыть голову.

Так, ну тут мне все знакомо и известно, поэтому можно не бояться. Я пересела на кресло рядом с раковиной. Адель заняла диванчик у стены и залипла в телефон.

Теплая воды и нежные касания окончательно меня успокоили. Пусть делают, что хотят, мне уже все равно. Главное, чтобы голову мыли достаточно долго, и я успела вздремнуть.

Разумеется, мне не удалось. Я свыклась с ярким светом, который в салоне излучало, казалось, абсолютно все — и потолок, и зеркала, и даже стены, обнесенные по периметру цветной подсветкой. Мне даже почти удалось абстрагироваться от ядреного запаха шампуней и кондиционеров для волос. Но едва это произошло, меня снова попросили пересесть.

Парикмахер надела на меня специальную накидку. А потом повернула к зеркалу спиной. Возмутиться я не успела, хотя смотреть на меня с мокрой головой — зрелище не для слабонервных, потому что я напоминала бездомного котенка, который извалялся в слизи.

— Нашла? — спросила парикмахер.

Я хотела спросить, что именно я должна была найти. Но оказалось, что вопрос был адресован Адель. Закивав, она протянула телефон парикмахерше. Я попыталась заглянуть в экран, но Адель это заметила и щелкнула меня по носу.

— За что? — спросила я.

— Испортишь сюрприз! — сказала Адель заговорщицким шепотом.

— Что за сюрприз?

Никто мне не ответил. Парикмахерша, тоже улыбаясь, кивнула Адель и отдала ей телефон. Прежде, чем Адель успела заблокировать экран, я увидела на нем что-то черное. Вероятно, Адель показывала, какой хочет видеть мою новую прическу. Судя по всему, красить меня не будут, а это самое главное.

Пока парикмахерша колдовала надо мной, Адель развлекала нас разговорами. Позже я поняла, что таким образом она пыталась отвлечь меня от того, что творила парикмахерша. Не знаю, как так получилось, но происходящее я поняла только когда заметила на полу длиннющую прядь свои волос.

Я замолчала. Оглядываясь вокруг, я не могла вымолвить ни слова. Когда парикмахер в следующий раз занесла надо мной руку с ножницами я е отпихнула.

— Что это? — спросила я, как будто не знала ответа.

— Та это только несколько передних прядей, — сказала Адель. — Не переживай. Тебе только к лицу.

Я поджала губы. Они делают мне челку? Внутри закопошилось какое-то неприятное предчувствие. Может, лучше уйти, пока не поздно? Хотя, судя по волосам, которые валяются на полу, поздно уже наступило.

Вскоре парикмахер реально стала работать над челкой. Она вертелась около меня, а мне все больше хотелось, чтобы она меня повернула, и я наконец-то смогла увидеть, что они натворили с моими волосами. Паника нарастала. На задворках сознания я понимала, что происходит, но верить не хотелось. Уж лучше бы покрасили. Все-таки перекрасить волосы обратно гораздо легче, чем отрастить.

Наконец парикмахер приступила к укладке. Ее движения были едва заметными, вероятно, потому что укладывать было уже почти нечего.

Адель то и дело бросала на меня взгляды. Она уже не пыталась отвлекать меня, потому что самый страшный момент случился — я увидела большую часть своих волос отдельно от себя. Адель улыбалась мне и показывала большие пальцы, замечая, что я не особо то радуясь. Я отвечала ей улыбкой, но она была вымученной.

Наконец парикмахер сняла с меня накидку.

— Ну что, — сказала она. — Готова увидеть?

Адель даже телефон отложила по такому случаю. Она встала с диванчика и подошла к моему креслу. Судя по ее восторженному взгляду, ей нравилось то, что она видела.

— Да, — пискнула я, хотя совсем не была уверена, что готова.

Глупо, конечно, но я зажмурилась, когда меня поворачивали. А потом я открыла глаза.

Банально так говорить, но девочку в отражении я реально не узнала. Да, мои волосы были обрезаны. Теперь я была не очень счастливой обладательницей каре и легкой челки, состоящей из нескольких прядок. Так вот что имела в виду Адель, когда спрашивала, что делают нормальные девочки после расставания. Ну что же, не думаю, что мне такое помогло. Хотя я лишилась семидесяти процентов своих волос, примерно столько же процентов печали со мной осталось. А те тридцать просто вытеснила печаль по другому поводу — что теперь мои чудесные волосы валяются на полу и на их восстановление уйдет года три.

Я даже почувствовала, как от этой мысли намокают глаза. Но всмотревшись в отражении повнимательнее, я стала понимать, что зря переживаю. Такая прическа мне вроде даже идет. Челка хоть и лезет в глаза, но даже заправленная за уши, смотрится хорошо. А сама стрижка выглядит неплохо из-за моих густых волос. Конечно, укладка тоже внесла свою лепту, но, уверена, даже без нее мне будет нравиться результат. Я повертела головой. Кончики волос защекотали шею. Такое необычное ощущение. Я даже улыбнулась, а Адель и парикмахер восприняли это как комплимент их, можно сказать, совместной работе.

Правда, когда я опустила взгляд, пытаясь подняться с кресла, мне снова стало не по себе. Сколько волос! Интересно, их можно было бы продать? В любом случае уже слишком поздно.

— Ну как? — спросила парикмахер.

— Класс. Мне нравится.

Интересно, существует ли на планете хоть один человек, которому под силу сказать парикмахеру, что его работа ему не понравилась?

Но эта парикмахерша вроде мне даже поверила. Она похвалила качество моих волос и пригласила приходить к ней, чтобы подровнять кончики, когда длина немного отрастет. Ага, а как же. Бегу и падаю.

Пока Адель расплачивалась, я изучала свое отражение в зеркалах, которые были здесь повсюду. Ну что ж, эта ерунда мне хотя бы досталась бесплатно. Да, стрижка красивая, но… Но раньше то было лучше. Волосы — это буквально единственное, что мне нравилось в своей внешности.

До машины мы дошли молча. Адель, наверное, поражалась, как это я могу молчать, если меня должно распирать от восторга.

— Ну что? — спросила она, когда мы уже ехали.

Я открыла окно и смотрела только на то, как пролетают мимо машины, а за ними, на тротуарах, гонятся деревья. Бьющий в лицо ветер помогал снова не расплакаться, но от красных глаз и ужасного чувства внутри не спасал.

— Красивенько, — сказала я.

— Что?

Из-за шума, который лился из открытого окна, Адель меня не услышала. Я не стала повторять. Тогда Адель закрыла окна и пришлось вернуться обратно в машину.

Адель несколько раз на секунду отворачивалась от дороги, чтобы посмотреть на меня и с каждым разом она хмурилась все больше.

— Ты что, опять плачешь?

Я хотела ответить, что нет, и нормально поплакать уже дома. Но после слов Адель я как будто перестала контролировать собственное тело. Я снова разрыдалась. Да откуда во мне столько слез? Почему их с каждым разом все больше?

— Не стоило… — сказала я сквозь всхлипы. — Не стоило меня стричь…

— Что? — спросила Адель, нахмурившись еще больше. — Почему ты не сказала, что не хочешь этого?

— Я не знала…

Я запнулась, потому что услышала, как глупо звучат эти слова. Ну да, ну да, когда парикмахер орудует над твоей головой ножницами, а на пол ссыпаются волосы — неочевидно, что тебя стригут. Но ведь я на самом деле до последнего не была в этом уверена… Я могла догадаться, могла это предотвратить. Но не стала. Потому что не хотела причинять неудобство Адель — она же привезла меня сюда, и парикмахерше — ведь она уже вымыла мне голову.