Толпы стекались к полю, усыпанному курганами, многие из которых поросли деревцами и кустами, другие едва покрылись травой, а кое-где ещё темнела свежая земля. Костры уже были сложены в вырытых ямах, тела на них ждали огня, чтобы освободить душу. Три костра стояли без тел, лишь с вещами – утонувших во время шторма провожали вместе с остальными.

Живых встречал высокий сутулый человек, обвешанный шкурами зверей, убитых собственной рукой. Из длинных седых волос торчали иссечённые знаками косточки и ленты, вышитые оберегами; борода, заплетённая в косы, прятала широкую грудь, густые усы под горбатым носом закрывали уста. А из-под бровей, будто сверкая, выглядывали глубокие глаза, заставляющие дрожать даже самых смелых мужей.

То был Трувор – таинственный волхв, чья связь с богами соперничала с главным жрецом Святовита.

Молчание царило в округе, даже все заняли свои места. Родственники стояли впереди, рядом – Буревой, Висмар и Яромир – вместо отца, которому пришлось уйти ещё днём. А за ними остановился Дражко со своей дружиной. Ингигерд осталась позади, с Радиславой и Милой.

Никто не издал ни звука, пока не заговорил Трувор:

– Сегодня мы прощаемся с храбрыми потомками славных предков. Столь благородными, что боги решили позвать их к себе раньше прочих.

Только теперь раздался плач. Женщины рыдали, а мужчины пускали скупую слезу, разрываясь от гордости и печали.

– Уверяю вас, они отомщены. Того, от чьей руки погиб Мышь, поразило копьё, и подыхал он долгой мучительной смертью.

За спиной Дражко послышался шёпот.

– Полчак, – продолжал волхв, – сам успел всадить клинок в горло своему убийце.

Шёпот стал громче, заставив Дражко обернуться. Он хотел рявкнуть на гридней, но те с волнением принялись объясняться:

– Откуда он знает? – вопрошал один из них. – Сам видел, как подыхал сакс с ножом в бороде! Полчак стоял от меня по правую руку, воевода! Я и забыл, пока не услышал сейчас от Трувора.

Дражко переглянулся с Удо, но тот лишь задумчиво хмурился.

– Это моё копьё поразило убийцу Мыша, – вдруг сказал Векша, впервые скинувший с лица беззаботную ухмылку.

Удо кивнул:

– Верно. Не врёт.

Внутри затрепетало. Никто не говорил о том, как именно погибли соратники, но волхв продолжал рассказывать, будто сам находился при их смерти.

– Лишь морю отомстить нельзя, – завершал Трувор. – Но не стоит печалиться – то Святовит пожелал забрать их под свою руку. В Ирии им сулит почтение, не уступающее павшим в битве.

Он замолчал ненадолго, позволив людям прийти в себя, затем объявил:

– Несите пламя!

Родные и близкие двинулись вперёд, держа зажжённые факелы.

Огонь медленно растекался по подножиям, набитым сеном, а затем резко поглотил костры. Собравшиеся наблюдали, как души покидают этот мир, провожая их тягучей хоровой песней. Задул порывистый ветер, огромные языки затрепетались, выплёвывая искры.

Боги приветствовали своих сынов.

Тризну гуляли всю ночь. Грусть и печаль прогнали прочь, и над свежими курганами разносились задорные песни, мёд лился рекой, под жар огня устроили дикие пляски, полные радости, злобы и ярости.

Вислав извинился за отсутствие двумя пленниками-данами. Оба – сурового вида, со множеством шрамов, в том числе свежих, полученных в схватке с руянами.

– Бились крепко, – вспомнил Висмар. – Князь взял их в часть своей доли за наш поход.

Вислав сам не пошёл в набег, но вложился снаряжением, провизией и людьми, за что ему причиталось.

Трувор уже готовил заговорённый нож, чтобы принести данов в жертву, но у Буревоя появилась другая идея:

– Дайте им по щиту и мечу. Кто победит, будет жить и получит свободу.

Волхв согласился. Кровь, пролитая в сражении, богам куда угоднее.

Дражко почувствовал желание самому взяться за оружие – наверняка такой подарок понравился бы им ещё больше. Но перечить отцу не стоило. К тому же, тепло объятий Инги прельщало сильнее холодной стали.

Даны приняли предложение. И принялись рубиться, словно между ними была родовая вражда! Руяне приветствовали их не хуже, чем своих бойцов, а когда победитель перерезал глотку побеждённому, принялись хвалить его, тут же налили полный рог пива и едва не утянули в общий хоровод, но Трувор заставил повременить:

– Как тебя зовут? – В отличие от остальных, волхв сохранял хладнокровие и не притронулся к хмельному. Он склонился над убитым, окунул пальцы в кровоточащую рану.

– Олаф, – ответил дан, осушив рог.

Волхв кивнул, подошёл ближе, начертил на лбу знак, смысл которого понимал только он.

– Как было сказано, ты свободен.

Подхваченный толпой, Олаф мигом окунулся в безумие тризны. Воины вспоминали битву, в которой его взяли в плен, отмечая храбрость и стойкость. А тот, кто непосредственно оглушил дана, даже поднял за бывшего врага здравницу.

Завтра, быть может, Олаф отправится обратно в родные земли, чтобы на следующий год снова сойтись с руянами в сече, но эту ночь они проведут вместе как старые друзья.

Однако не один Трувор сохранял трезвый рассудок. Буревой, Висмар, Ратмир – воеводы с малой дружиной не предавались обжорству и пьянству. Дражко брал с них пример, поэтому даже не пытался соревноваться с Удо в том, кто быстрее осушит чашу, а затем попадёт булыжником в сложенный из камней круг.

Прочие воины могли вдоволь крушить селения в поисках добычи, осушать целые бочки хмельного и забавиться с захваченными рабынями, когда уже некого было убивать. Но Буревой требовал от сыновей сдержанности во всём. Мем иногда напоминал христианских жрецов, как-то прибывших на Руян проповедовать. Правда, они объясняли это грехами, пугали воздаянием Господнем, а отец говорил, что в войске, даже вдали от врага, кто-то должен следить за порядком и безопасностью, иначе может случиться беда. Так, бывало, дружина после славной победы и начнёт праздновать, позабыв об опасности, а к утру их всех перережут, спящих, пьяных, не способных даже меч удержать в руках.

Поэтому Дражко не предавался веселью с остальными. Нет, сейчас он наслаждался обществом Ингигерд. Внутри горело желание, особенно от ответных чувств, проснувшихся у прекрасной данки.

Поэтому Дражко приглядывал на Олафом. Который, казалось, и позабыл о недавней неволе и о том, кто заковал его в кандалы. Даже пытался соревноваться с Большаком в борьбе, да тот едва не снёс голову пудовым кулаком.

– У нас в селе с тумаками забавятся, – виновато объяснился он.

– Да это ж само то! – воскликнул Удо с таким лицом, будто ему раскрыли тайну вселенского счастья.

– Э, не! – Деян благоразумно отошёл подальше.

Как и Олаф, решивший не рисковать только обретённой жизнью.

Чутьё подсказывало, глаз с него спускать не стоит. Что-то в нём категорически не нравилось, настораживало, хотя дан совершенно не обращал внимания на Дражко. Будто бы специально не замечал.

Может, это и вызывало подозрения?

Дражко посильнее прижался к Инги. Та уже засыпала, положив голову ему на плечо и умиротворённо посапывая. Но идиллию нарушил развесёлый крик Удо:

– А ну, воевода, айда к нам! Нечего отсиживаться, пока дружина радеет!

Над раскалёнными углями от погасшего костра готовились перетягивать канат. За один конец взялись мужи Ратмира, а с второй – молодцы Дражко. Многие из соперников приходились друг другу родственниками.

Тут уж выбора не оставалось, потому что и Ратмир встал у самых углей, зазывая младшего брата шутливыми колкостями.

Под шум зрителей они начали игру. Жар кусал пальцы на ногах, мозолистые руки крепко держали канат, но преимущества долго не было ни у одной из сторон, даже несмотря на наличие Удо и Большака в стане Дражко. У Ратмира имелись свои великаны – собственно, брат Удо, верно в шутку именуемый Малом. Матери у них были разные, но оба пошли в отца, который, скалясь, наблюдал за действом неподалёку.

Всё решил случай. Угли, красные от накала, снова разжёг порыв ветра, отчего прямо под канатом вспыхнуло пламя. И скора обе дружины падали на спины, не выпуская разорванные концы под всеобщий смех.