Я напрягаюсь, чувствуя удар, как будто он пришелся на меня, но самое худшее только начинается. Пока Маша согнулась, хватая ртом воздух, он рвет на ней рубашку, разрывая ее на плече.

Изящное, слегка округлое плечо, которое могло принадлежать подростку или ребенку.

Я знаю, что это не так — я знаю, что с ее государственным прошлым Маше должно быть не меньше двадцати, — но легко забыть, что я не являюсь свидетелем настоящего нападения на невинную жертву-подростка.

Вернее, что нападение, скорее всего, настоящее, а не жертва.

В любом случае, я не могу не вздохнуть с облегчением, когда, после еще нескольких мгновений мучительной борьбы, Маша делает скручивающее движение, которое, кажется, случайно приводит ее колено в контакт с пахом нападавшего. Он отшатывается с пронзительным криком, его руки сложены на его промежности, и она снова делает прорыв, на этот раз достигая двери и исчезая, когда Брансфорд кричит: «Ты гребаная пизда! Вернись сюда, ты, чертов дразнящий, или я тебя, мать твою, убью!

Затем видео обрывается, но не раньше, чем камера фокусируется на лице Брэнсфорда, на красивом лице с ровными чертами, искривленными в красную маску сдерживаемой ярости, с выпученными глазами, таким же чудовищным, как и он сам.

Дрожа, я выключаю ноутбук и делаю небольшие вдохи, пытаясь наполнить кислородом свою туго стянутую грудную клетку и удержаться от рвоты.

Перефразируя Николая, одного человека, которого стошнит здесь на этой неделе, вполне достаточно.

Убедившись, что мой желудок не вытолкнет свое содержимое, я поворачиваюсь и смотрю на Николая. "Как ты сделал это?" Мой голос лишь слегка дрожит. — Как Маша довела его до… знаешь?

— Чтобы напасть на нее? В ответ на мой кивок он говорит: «Я не знаю всех подробностей, но подозреваю, что это произошло из-за того, что он сделал именно то, в чем он обвинил ее в конце».

— Быть дразнящим?

— Как бы вы это ни назвали — сильное поощрение его внимания, а затем преднамеренное отстранение — то, что, по мнению таких мужчин, делают все женщины. Только в данном случае Маша действительно это делал, просто с другой целью, чем он думал». У Николая кривится верхняя губа. «Он, несомненно, полагал, что она будет так стремиться получить школьный кредит за волонтерство в его кампании, что позволит ему трахнуть себя, а когда она этого не сделает, все быстро обострится… как мы и предполагали, учитывая его прошлое».

Я глотаю очередную волну тошноты. «Значит, все, что происходило на видео, происходило на самом деле? Никакие кадры не были сфабрикованы?

«Это было сильно отредактировано, но не сфабриковано, нет».

«Отредактировано для чего?»

Николай садится напротив меня. — Во-первых, чтобы скрыть ее лицо и выделить свое. Для нее важна ее анонимность».

Я мысленно прокручиваю видео и понимаю, что он прав: лицо Маши в нем никогда не появляется. Угол всегда неправильный. Даже когда Брэнсфорд прижимает ее к стене и камера смотрит прямо на ее лицо, его плечо или что-то еще закрывает ее, позволяя зрителю мельком увидеть ее щеку, ухо или челюсть — достаточно, чтобы создать впечатление молодости. и красота, но не для того, чтобы сделать фотографию для печати.

— Значит, она не собирается выступать для дачи показаний? — спрашиваю я, и Николай качает головой.

"Слишком рискованно. Мы создали для нее фальшивую личность, но она не выдержит настоящей проверки. Видео было загружено в Интернет анонимно с неизвестного сервера, но, конечно, они обвинят в этом русских хакеров, как и многое другое в наши дни».

— Только в этом случае они будут правы.

Его губы сардонически изгибаются. — В большинстве случаев они правы, зайчик. Константин и ему подобные представляют угрозу, особенно для ваших незадачливых политиков. В любом случае, неважно, что они говорят об источнике видео или называют его фейком. Ущерб карьере Брэнсфорда нанесен, две его настоящие жертвы осмелели. Как только они выйдут вперед… Ну, скажем так, дражайший папочка почти готов.

Папа дорогой. Мой желудок сжимается так сильно, что я чуть не плююсь. — Он мне совсем не папа. Я вскакиваю на ноги, внезапно ослепительно злясь. — Он просто…

— Я знаю, что твоя мать насильница и убийца, — тихо говорит Николай, тоже вставая. «Это все, что он есть, зайчик. Ничего больше, ничего общего с тобой».

Гнев улетучивается так же быстро, как и появился, и я снова опускаюсь в кресло, уронив голову на руки. Мой череп кажется необъяснимо тугим и тяжелым, как будто мой мозг превратился в свинец.

Большие теплые руки ложатся мне на затылок и плечи, сильные пальцы впиваются в мои напряженные мышцы с нужным усилием. — Прости, зайчик. Голос Николая снова мягкий и теплый. «Я знаю, что это многое нужно обдумать, но я подумал, что тебе нужно посмотреть это видео… чтобы узнать, что твоя мама отомщена».

Я хочу раствориться в соблазнительном комфорте этих массажирующих пальцев, раствориться в их умелом, успокаивающем прикосновении. Чтобы еще раз отложить изучение того, чего я боюсь, и вместо этого позволить себе насладиться несчастьем Брансфорда, купаясь в злорадстве всего этого. Ущерб, который мы нанесли его карьере, не идет ни в какое сравнение с тем, что он нанес моей маме или тем другим женщинам, но это только начало — и, надеюсь, теперь, когда его золотой имидж поблек, колеса правосудия закрутятся. повернуться к нему, их спицы красивые и острые.

Собрав все свои силы, я поднимаю свинцовую голову и накрываю руки Николая своими, поворачиваясь, чтобы встретиться с ним взглядом.

— А как насчет твоей мамы? — мягко спрашиваю я. — Она когда-нибудь была отомщена?

44

Николай

Мои руки сжимаются на плечах Хлои, ее вопрос ударил меня, как удар ниже пояса. Ожерелье, блестящее на ее шее, должно было подсказать мне направление ее предстоящего допроса, но я все же не ожидал, что она примет именно такой подход… знать так много о том, что произошло.

— Полагаю, Алина снова говорила с тобой. Мой голос грубеет, когда я отступаю назад. Мой взгляд падает на ее кулон, бриллиант в форме сердца насмехается надо мной, напоминая мне о вещах, которые я пытался забыть. С усилием я отрываю от него взгляд и снова смотрю на лицо Хлои. — Что именно она тебе сказала?

Закусив губу, она встает. "Немного. Больше она со мной не разговаривала — это было только утром, прямо перед моим отъездом. Она сказала что-то вроде: «Он убил ее. А потом Коля убил его. Я не был уверен, кого она имела в виду в то время, но недавно я обдумывал это, и я думаю… я думаю, что это должна быть твоя мама. Она поднимает руку, чтобы коснуться кулона, ее карие глаза мягкие и темные. «Это принадлежало ей? Поэтому Алина хотела, чтобы я надел его сегодня вечером и в тот вечер? Как некое напоминание тебе обо всем этом?

У меня перехватывает горло, и я отворачиваюсь, внезапно нахлынув на воспоминания, а вместе с ними и обжигающую ярость и горе. И под всем этим скрывается ужаснейшее чувство вины, осознание того, что то, что я сделал, в конечном счете непростительно. Ядовитый коктейль так близок к тому, чтобы выкипеть, и я не уверен, что смогу сдержать свое слово и рассказать Хлое всю историю, но тут ее маленькая ладонь касается моей, а пальцы сжимают мою ладонь, заставляя меня замолчать. поддерживать.

— Скажи мне, — бормочет она, вставая передо мной. Глядя на меня, она поднимает наши соединенные руки и прижимает их к своей груди. — Пожалуйста, Николай. Мне нужно знать."

Так она и делает. Я должен ей сказать правду, какой бы уродливой она ни была.

Глядя в ее перевернутое лицо, я делаю вдох и начинаю.

45

Николай

— Когда я был примерно в возрасте Славы, я думал, что моя мать — принцесса, — говорю я холодным и ровным тоном, несмотря на то, что в моих венах кипит колдовское зелье. «Высокая, стройная, всегда надушенная и накрашенная, она носила красивые платья, сверкающие драгоценности и высокие каблуки даже дома и настаивала на том, чтобы все вокруг нее было настолько красивым, насколько мы можем это сделать, особенно мы сами». Воспоминания давят на меня, заставляя меня чувствовать, что воздух исчезает из комнаты, но я продолжаю. «Валерий тогда был совсем малыш, а Алина еще не родилась, поэтому мы с Константином единственные, кто помнит те годы… те, когда наша мама была еще немного счастлива».