— Потрясающий возраст, — вздохнула она. — Четыре, пять лет. Весь мир полон чудес и перемен.

Я не мог найти в себе сил взглянуть своей жене в глаза.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказал я.

Улыбкой Энджи можно было бы накрыть весь округ Саффолк.

Беа протянула мне руки через стол. Я сжал их. Они были теплыми, нагретыми от кофейной чашки.

— Ты снова ее найдешь.

— Я сказал, что посмотрю, Беа.

Она устремила на меня исполненный чуть ли не религиозного восторга взор:

— Ты снова ее найдешь.

Я ничего не сказал. Зато сказала Энджи:

— Найдем, Беа. Во что бы то ни стало.

После ее ухода мы сидели в гостиной, и я смотрел на фотографию Беатрис и Аманды, снятую год назад в банкетном зале «Рыцарей Колумба». Они стояли на фоне обшитой деревом стены. Беа глядела на Аманду, и изливавшаяся из нее любовь была как луч света из фонаря. Аманда смотрела прямо в камеру. Жесткая улыбка, жесткий взгляд, челюсть чуть скошена вправо. Некогда светлые волосы теперь стали темно-каштановыми — прямыми и длинными. Худая, невысокого роста, она была одета в серую футболку с логотипом Ньюбери Комикс, темно-синюю куртку «Ред Соке» и такого же цвета джинсы. Чуть искривленный нос покрывал легкий налет веснушек, а зеленые глаза были очень маленькими. У нее были узкие губы, острые скулы и угловатый подбородок. Глаза ее отражали столько всего, что я сразу понял — ни одна фотография не смогла бы точно передать, какой была Аманда. Наверное, ее лицо менялось по тридцать раз за пятнадцать минут. Никогда не красивое, но всегда — приковывающее к себе внимание.

— Ого, — сказала Энджи. — Ребенок-то уже совсем не ребенок.

— Знаю. — Я на секунду прикрыл глаза.

— А чего ты ожидал? — спросила она. — С такой-то матерью? Если Аманда до двадцати лет не загремит в нарколечебницу, это будет невероятная удача.

— Напомни, зачем я за это взялся? — поинтересовался я.

— Потому что ты хороший человек.

— Не настолько хороший, — сказал я.

Она поцеловала меня в мочку уха.

— Когда твоя дочь тебя спросит, ради чего ты готов пойти на все, неужели тебе не захочется иметь на это ответ?

— Было бы неплохо, — признался я. — Правда. Но эта рецессия, эта депрессия, эта хрен ее поймешь что — вот что мы имеем сейчас, милая. И пропадать она никуда не собирается.

— Пропадет, — отозвалась она. — Когда-нибудь. Но вот то, что ты сам считаешь правильным, причем прямо сейчас… Вот это — навсегда. — Она повернулась, подтянула ноги, обхватила их за лодыжки. — Як тебе присоединюсь на пару-тройку дней. Весело будет.

— Весело, ага. А что ты с…

— Помнишь, я прошлым летом с Чудовищем сидела? Вот пора Пэ-Эр и вернуть мне должок. Посидит с Габби, пока мы с тобой будем искать приключений.

Чудовищем мы прозвали сына подруги Энджи Пегги Роуз — она же Пэ-Эр. Гэвину Роузу было пять лет, и, насколько я понял, он никогда не испытывал потребности во сне. Вместо этого он предпочитал ломать и курочить все, что подвернется ему под руку. Еще он любил орать безо всякого повода. Его родители находили такие повадки очаровательными. Когда в прошлом году у Пэ-Эр родился второй ребенок, это событие совпало с кончиной ее свекрови, и именно из-за этого нам с Энджи пришлось сидеть с Чудовищем целых пять дней. Пять самых длинных дней в истории человечества.

— Она и вправду у нас в долгу, — сказал я.

— Еще как. — Она взглянула на часы. — Сейчас звонить уже поздно, завтра с утра попробую. Вечером узнаешь, есть у тебя партнер или нет.

— Очень мило с твоей стороны, — согласился я, — но денег мы с этого не получим никаких. А нам как раз они-то и нужны. В принципе что-нибудь найти всегда можно. Я не знаю, может, в порту работа есть — фуры разгружать, или там… — Я замолчал, ненавидя сквозившее в моем голосе отчаяние.

Я откинулся на спинку дивана, уставился на плевки мокрого снега, бьющие по оконному стеклу, вьющиеся вокруг телефонных проводов, танцующие в свете уличных фонарей. Взглянул на свою жену:

— Мы же разоримся к чертовой матери.

— У нас на это дело уйдет пара дней, максимум — неделя. И если за это время «Дюхамел-Стэндифорд» позвонят и предложат тебе новое дело, ты возьмешься за него, а про это забудешь. Но пока — попробуй разыскать Аманду.

— Разоримся и будем стоять в очереди за бесплатным супом.

— Ну, значит, будем питаться бесплатным супом, — подвела итог Энджи.

До своего исчезновения три недели назад Аманда Маккриди посещала школу для девочек имени Кэролин Говард Гилман. Здание школы находилось в Кембриджпорте, в проезде за Мемориал-драйв, чуть ниже Массачусетского технологического по течению реки Чарльз. Изначально Гилман была школой для дочерей аристократов и прочих сливок общества. Ее основатели в далеком 1843 году обещали «превратить вашу дочь в юную леди, обладающую безупречными светскими манерами. В день свадьбы ее будущий муж пожмет вам руку, благодарный за то, что ему досталась столь образованная и воспитанная жена».

С тех пор школа Гилман слегка изменилась. Учились там по-прежнему дочки обеспеченных родителей, но вот славились они не столько воспитанием и манерами, сколько полным их отсутствием. Если у вас хватало денег и связей, чтобы устроить чадо в Уинзор или Сент-Пол, но у самого чада напрочь отшибло всякую охоту учиться или, не дай бог, имелись отклонения в поведении, последним приемлемым вариантом для вас оставалась Гилман.

— Как бы нас ни превозносили в этом качестве, мы вовсе не «школа коррекции», — рассказывала мне директор, Май Нгьем, пока мы шли к ее кабинету. — Мы предпочитаем считать себя последним оплотом нормального школьного образования. Многие из наших выпускниц поступают в колледжи Лиги Плюща или Семи Сестер; разница только в том, что их путь чуть менее традиционен, чем у остальных школьниц. А поскольку мы знаем, что делаем, то проблем с финансированием не возникает и мы можем себе позволить брать под свое крыло умных девушек из не самых привилегированных слоев общества.

— Таких, как Аманда Маккриди.

Май Нгьем кивнула и провела меня в свой кабинет. Ей было лет тридцать с небольшим — низкого роста, с длинными, иссиня-черными волосами, она двигалась так, словно пол под ее ногами был мягче и глаже, чем тот, по которому ступал я. Одета она была в белоснежную блузку и черную юбку. Усаживаясь за стол, она указала мне на кресло.

Когда Беатрис позвонила ей прошлым вечером, чтобы договориться об этой встрече, Май поначалу заколебалась, но я по своему опыту знал, что разрушать сомнения Беатрис удавалось довольно быстро.

— Беатрис — та мать, какой у Аманды не было, а должна была быть, — сказала Май Нгьем. — Святая женщина.

— Вот с этим спорить не стану, так и есть.

— Вы только не обижайтесь, но, пока мы разговариваем, мне еще кое-что надо сделать. — Май Нгьем скривилась, кивнула в сторону монитора и щелкнула по паре клавиш на клавиатуре.

— Ничего страшного, — улыбнулся я.

— Нам позвонила мать Аманды, сказала, что дочери придется пропустить пару недель занятий — она уехала навестить отца.

— Я и не подозревал, что она вообще знала, кто ее отец.

Май на секунду оторвала свои темные глаза от монитора и невесело ухмыльнулась:

— Ничего она не знает. И вся история Хелен — вранье от первого до последнего слова, но у нас руки связаны. Мы и вмешаться-то можем только в том случае, если родители склонны к насилию по отношению к ребенку и у нас есть документы, это подтверждающие. В противном случае нам только и остается, что верить им на слово.

— Как вы считаете, могла Аманда сбежать из дома?

Она задумалась, затем покачала головой.

— Убегать не в ее духе, — ответила она. — В ее духе получать награды, побеждать в конкурсах и в конце концов добиться стипендии для поступления в отличный колледж. Преуспевать. Вот это больше похоже на Аманду.

— Значит, здесь она преуспевала?

— В плане учебы? Безусловно.