— Если бы Бубба родился не в наше время, а, скажем так, в бронзовом веке, жил бы он припеваючи, — сказала Энджи.

Я посмотрел на зияющую дыру в заборе и сказал:

— По крайней мере, в те времена он обрел бы ту, которая оценила бы его чувствительную натуру.

Мы подъехали к колокольне, поднялись в офис и стали гадать, где бы Дженна могла устроить тайник.

— Помнишь ту комнату в баре, на втором этаже?

Я покачал головой:

— Если бы она и спрятала там бумаги, то ни за что бы не оставила после того, как мы явились за ней. Нет, бар место ненадежное.

Энджи согласно кивнула:

— С баром все ясно. Другие варианты есть?

— Банковские ячейки тоже отпадают. Дэвин все проверил, и врать он не станет. Может быть, в сейфе Симоны?

Она покачала головой:

— Ты был первым, кому она что-то показала, верно?

— Верно.

— А это значит, что ты был первым человеком, которому она доверилась. Она, судя по всему, поняла, что Симона слишком примитивно судит о Сосии. В чем была безусловно права.

— Допустим, что они уже побывали у нее на дому в Маттапане, обшарили всю квартиру и что-то нашли. Положим, что на данный момент у них на руках имеется все, что им надо. Тогда отчего же весь сыр-бор разгорелся? — сказал я.

— Ну и что же остается?

Мы молчали целых десять минут, так и не находя ответа.

— Ничего не придумать, мы по уши в дерьме, — констатировала Энджи, когда пошла одиннадцатая минута.

— Не слишком обнадеживает.

Энджи закурила, закинула ноги на стол и уставилась в потолок. Вылитый Сэм Спейд.

— А что мы знаем о Дженне? — спросила она.

— Мы знаем, что ее нет на свете.

Энджи кивнула:

— А кроме этого?

— Нам известно, что она была женой Сосии. Не знаю, регистрировали ли они свои супружеские отношения, но они имели место.

— И был от него сын по имени Роланд.

— И было у нее три сестры, проживающих в штате Алабама.

Она выпрямилась, спустила ноги на пол и стала задумчиво постукивать каблуками.

— Алабама… — протянула она. — Она все переправила в Алабаму.

Я стал обдумывать эту версию. Прошло уже много лет, как Дженна распрощалась со своими сестрами. С годами люди меняются. Могла ли она положиться на своих сестер? Могла ли доверять почте? Ей выпал шанс стать кому-то нужной, восстановить какую ни на есть, а справедливость. Хоть в малой степени отплатить за то, как обращались с ней люди всю ее жизнь. И неужели бы она рискнула потерей этого шанса, препоручив главное орудие своей мести нашей разгильдяйской почте или попытавшись переправить его с оказией?

— Нет, не думаю, — сказал я.

— А почему бы и нет? — вскипела Энджи. От собственных версий так просто не отступаются.

Я объяснил, почему это невозможно.

— Может, ты и прав, — сказала она, несколько поостыв. — Но давай оставим мои соображения как рабочую версию.

— Не возражаю. — Идея была неплоха, и в любом другом случае мы бы стали ее разрабатывать. Но это был не тот случай.

И вот так всегда. Мы сидим у меня в кабинете, перекидываемся идеями и ждем божественного откровения. Но не всегда Господь к нам благосклонен, и тогда мы начинаем мусолить каждую версию и, как правило — за редким исключением, — возвращаемся к тому, что было ясно с самого начала.

— Нам известно, что несколько лет назад у нее возникли проблемы с кредиторами, — сказал я.

— Ну, и… — сказала Энджи.

— Ты же видишь — я напрягаю мозги. Я никому не обещал выдавать перлы мудрости.

Она нахмурилась:

— С полицией она дела не имела, так ведь?

— Ничего, кроме штрафов за парковку в неположенном месте.

Энджи выкинула сигарету в окно.

Я вдруг вспомнил, что у меня дома в холодильнике стоят несколько баночек пива. Стоят скучают, томятся в одиночестве.

— Но если ей выписывали штрафные квитанции… — начала Энджи.

Мы переглянулись и хором сказали:

— То где же ее машина?

Мы позвонили Джорджу Хигби в Бюро регистрации автотранспортных средств. Звонили раз пятнадцать, но в трубке раздавались лишь короткие гудки. Когда же наконец удалось дозвониться, автоответчик сообщил, что все номера заняты. Наш вызов принят, и ответ мы получим в порядке очереди. Ждите, не бросайте, пожалуйста, трубку. Поскольку особо срочных дел до конца месяца не предвиделось, я пристроил телефон на плече и стал ждать.

Тишина длилась минут пятнадцать; наконец на том конце раздался звонок — один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой.

— Вы звоните в бюро регистрации автотранспортных средств, — сказал голос в трубке.

— Будьте добры, попросите Джорджа Хигби.

Не слушая, голос нес свое:

— Мы работаем с девяти ноль-ноль до семнадцати ноль-ноль с понедельника по пятницу. Для получения более подробной информации перейдите на тональный набор и наберите «1».

И прямо мне в ухо раздался писк: как раз в тот момент, когда до меня дошло, что сегодня — воскресенье. Если я нажму «единицу», то нарвусь на другой такой же автоответчик, он отошлет меня к третьему; в конце концов я дойду до белого каления и выкину телефон в окно, зато компьютеры Бюро вволю позабавятся.

Я просто без ума от современных технологий.

— Сегодня воскресенье, — сказал я и положил трубку.

Энджи посмотрела на меня:

— Молодец, мальчик. Если ты еще скажешь нам, какое сегодня число, то мы переведем тебя в школу для нормальных детей.

— У нас тут есть домашний телефон Джорджа?

— Должен быть. Поискать?

— Уж будь так добра.

Она подкатила стул к компьютеру и ввела свой пароль. Подождала, пока он загрузится, а затем так быстро забегала пальчиками по клавиатуре, что комьютеру пришлось попотеть, поспевая за ней. Так ему и надо. По выходным он небось треплется с компьютерами Бюро.

— Нашла.

— Тащи эту машину сюда, я ее поцелую.

Компьютер она мне не дала, но дала номер телефона.

Джордж Хигби был из тех бедолаг, которые шагают по жизни в надежде, что и остальной мир так же добродетелен, как и они сами. Каждое утро он просыпается с желанием переделать мир, с мечтой о том, чтобы этот мир стал хоть чуть-чуть лучше. Ему и в голову не приходит, что есть на свете люди, желающие заставить мир страдать. Даже после того, как его 16-летняя дочь сбежала с каким-то гитаристом, вдвое старше ее, который, накачав ее наркотиками, бросил в номере мотеля в Рино; даже после того, как она спуталась уж с совершеннейшими мерзавцами и в итоге стала торговать собой на задворках Вегаса; даже после того, как нам с Энджи удалось с помощью полиции штата Невада вырвать ее из рук этих подонков; даже после того, как этот свет очей его закатил истерику, обвиняя папашу во всем случившемся, — даже после всего этого Джордж встречает мир улыбкой, свойственной людям, у которых нет иных забот, как стараться быть добропорядочным и чутким да молиться о том, чтобы мир — хотя бы разок — вознаградил их. Джордж сделан из хорошего материала — именно на таком фундаменте зиждятся все религии.

Он взял трубку после первого же звонка. Такая уж у него привычка.

— Джордж Хигби, — услышал я его голос и не удивился бы, если бы он сказал: «Будем друзьями?»

— Привет, Джордж. Это Патрик Кензи.

— Ба! Патрик! — воскликнул он, и, должен признаться, восторг, звучащий в его голосе, передался мне. Ни с того ни с сего на меня нахлынули нежные чувства, мне стало казаться, я пришел в этот мир исключительно для того, чтобы второго июля позвонить Джорджу и тем самым доставить ему несказанное удовольствие. — Как поживаешь? — поинтересовался он.

— Отлично, Джордж. А у тебя как?

— Великолепно, Патрик. Просто великолепно. Не могу пожаловаться.

Джордж — один из тех, кто просто физически не может жаловаться.

— Джордж, — сказал я, — ты уж извини, звоню я тебе не просто так, а по делу, — и вдруг до меня дошло, что никогда я не звонил Джорджу «просто так», да и вряд ли когда позвоню. Но ничего похожего на чувство вины я не испытывал.