— Но…

— Но какой ценой? Что с тобой происходит? Ты не можешь зарабатывать на жизнь чисткой канализационных труб, а, возвращаясь, благоухать мылом, Патрик. Это въестся в твои поры. Выхолостит тебя подчистую.

— А может, уже?

Миг тишины в трубке был долгим и мрачным.

— Еще нет, — сказала она. — Но это чудо. На сколько тебя хватит, Патрик?

— Не знаю, — сказал я сдавленным голосом.

— Я тоже, — проговорила она. — Но я не люблю осложнений.

— Грейс…

— Я позвоню тебе, скоро, — сказала она, и на слове «скоро» ее голос дрогнул.

— Хорошо.

— Доброй ночи.

Она повесила трубку, а я продолжал слушать гудки. Затем я сдавил пальцами сигарету и отшвырнул от себя пачку.

— Где ты пропадаешь? — спросил я Буббу, когда наконец достал его по мобильному.

— Во дворе магазинчика Джека Рауза в Саути.

— Чего ради?

— Потому что Джек сейчас там, как, впрочем, Кевин и большая часть всей команды.

— Хорошо же ты разделал Кевина, — сказал я.

— Для него Рождество уже наступило, да. — Он довольно хихикнул. — Старина Кев сосет свой супчик через соломинку, горемыка.

— Сломал ему челюсть?

— И нос тоже. Одним ударом двух зайцев.

— Но, Бубба, на глазах у Грейс? — спросил я.

— Почему нет? Должен тебе сказать, Патрик, женщина, с которой ты встречаешься, из разряда неблагодарных.

— Надеялся на чаевые? — съязвил я.

— Нет, всего лишь на улыбку, — сказал он. — На «спасибо» или хотя бы на благодарный кивок. Я бы все принял.

— Ты дубасил человека на глазах у ее дочери, Бубба.

— Ну и что? Он сам напросился.

— Грейс этого не знала, а Мэй слишком мала, чтобы понимать.

— Вот что я тебе скажу, Патрик. Просто для Кевина выпал плохой день, а для меня — хороший. Очень хороший.

Я вздохнул. Пытаться толковать Буббе о социальном договоре и принципах морали — это все равно, что вести разговор о холестерине с «Биг Маком».

— Нельсон все еще сторожит Грейс? — спросил я.

— Как ястреб.

— Пока все не закончится, Бубба, он не должен спускать с нее глаз.

— Он и сам не захочет. Думаю, он влюбился в эту женщину.

Я аж вздрогнул.

— Так чем, собственно, Кевин и Джек сейчас заняты?

— Укладывают вещи. Похоже, собираются в путешествие.

— Куда?

— Не знаю. Но выясню.

Я почувствовал едва ощутимую усталость в его голосе.

— Бубба.

— Да?

— Спасибо за охрану Грейс и Мэй.

Его голос потеплел.

— Всегда пожалуйста. Ты ведь сделал бы то же самое для меня.

Возможно, чуть деликатнее, но…

— Конечно, — сказал я. — Может, ты на какое-то время ляжешь на дно?

— Почему?

— Кевин может нанести ответный удар.

Он рассмеялся.

— Ну и что? — Он фыркнул. — Кевин.

— А как Джек? Может, ради поддержания авторитета он должен наказать тебя за то, что ты избил одного из его людей.

Бубба вздохнул.

— Джек — это мыльный пузырь, Патрик. Тебе этого не понять. Он, конечно, окреп, и он опасен, но только для хилых. Не для таких, как я. Он знает, чтобы вывести меня из игры, придется использовать невообразимую кучу народа, а если промахнется, надо готовиться к мировой войне. Он похож… когда я служил в Бейруте, нам раздавали ружья без пуль. Это и есть Джек. Ружье без пуль. А я — тот чокнутый шиит, который едет на грузовике с бомбами вокруг его посольства. Я — это смерть. А Джек слишком нежный, чтобы играть со смертью. Он ведь получил свой первый опыт власти довольно давно, еще в Ассоциации.

— О чем ты? — спросил я.

— «Охранная ассоциация Эдварда Эверетта», ОАЭЭ. Местная организация по охране правопорядка. Помнишь? Еще в семидесятых.

— Смутно.

— Да, черт возьми. Все они были добропорядочными гражданами, все жаждали защитить свою округу от негров, скандалистов и тех, «кто не так смотрит». Черт, мне самому дважды от них досталось. Твой старик так меня отделал…

— Мой старик?

— Да. Сейчас вроде смешно, столько всего было. Черт, отряд просуществовал каких-то шесть месяцев, но они заставили оболтусов вроде меня платить, когда попадались. Ничего не скажешь.

— Когда это было? — спросил я, так как из глубин моей памяти стали всплывать обрывки сцен — собрания в комнате отца, громкие, самоуверенные голоса, сопровождавшиеся звоном льда в стаканах, пустые угрозы в адрес похитителей автомобилей, нерадивых операторов, а также любителей граффити нашей округи.

— Не знаю. — Бубба зевнул. — Я тогда воровал колпаки с колес, значит, был еще сопляк. Наверно, нам было лет по одиннадцать-двенадцать. Думаю, год семьдесят четвертый или пятый.

— А мой отец и Джек Рауз…

— Были вожаками. Кроме них были еще, дай вспомнить, Пол Бернс и Терри Климстич, и забавный паренек, залетный, который вечно носил галстук, да, были еще две женщины. Никогда не забуду — они сцапали меня, когда я снимал колпаки с машины Пола Бернса, и стали бить ногами в ботинках, не очень сильно, но я поднял глаза и увидел, что это бабы… Охренеть!

— Кто были эти женщины? — спросил я. — Бубба?

— Эмма Херлихи и Дидра Райдер, представляешь? Бабы надрали мне задницу. Каково?

— Мне пора, Бубба. Скоро позвоню. Ладно?

Я повесил трубку и набрал номер Болтона.

— Что они сделали? — спросила Энджи.

Мы, то есть Болтон, Девин, Оскар, Эрдхем, Филдс и я, стояли у журнального столика в гостиной Энджи и разглядывали копии фотографии, которую раздобыл Филдс, разбудив редактора местного еженедельника «Дорчестер Коммюнити Сан», выходящего в округе с 1962 года.

Снимок находился рядом с хвалебной статьей, посвященной местной охранной ассоциации, и был датирован 12 июня 1974 года. Под заголовком «Соседи, которые не дремлют» начиналась статья, точнее, патетические излияния по поводу отважных подвигов ОАЭЭ, а также других подобных ей, как то: «Наблюдатели Адамс Корнер» из Непонсета, «Лига Сейвин Хилл», «Жители Филдс Корнер против преступности» и «Защитники Эшмонт Сивик».

В третьей колонке была цитата моего отца: «Я пожарник и одно знаю наверняка: огонь необходимо остановить на нижнем этаже, пока он не вышел из-под контроля».

— Твой старик умел кусаться даже словами, — сказал Оскар. — Даже тогда.

— Это было одно из его любимых высказываний. Он годами упражнялся в нем.

Филдс переснял фотографию членов ОАЭЭ на баскетбольном поле «Детской площадки Райна», на которой они пытались выглядеть одновременно вояками и добряками.

В центре группы мой отец и Джек Рауз, стоя на коленях, держали с двух сторон эмблему Ассоциации с трилистником в верхних углах. Оба будто позировали для футбольной открытки, подражая стойке нападающих форвардов: один кулак утоплен в землю, другая река держит эмблему.

Непосредственно за ними стоял еще совсем юный Стэн Тимпсон, единственный при галстуке. В этом же ряду слева направо разместились: Дидра Райдер, Эмма Херлихи, Пол Бернс и Терри Климстич.

— Что это? — спросил я и указал на маленькое черное пятно в правом углу снимка.

— Имя фотографа, — ответил Филдс.

— Можно его как-то восстановить, рассмотреть?

— Я вас опередил, мистер Кензи.

Мы повернулись и посмотрели на него.

— Этот снимок сделала Дайандра Уоррен.

Она была похожа на смерть.

Кожа ее была цвета гипса, а одежда, свисающая с исхудалой фигуры, вся в складках.

— Расскажите, пожалуйста, об «Охранной Ассоциации Эдварда Эверетта», — попросил я.

— О чем? — Она смотрела на меня затуманенными глазами. Глядя на нее, я чувствовал, что смотрю на человека, которого знал еще в юности, но не видел несколько десятилетий, а теперь обнаружил, что время не только состарило его, но безжалостно опустошило.

Я положил фотографию перед ней на стойку бара.

— Ваш муж, мой отец, Джек Рауз, Эмма Херлихи, Дидра Райдер.

— Это было пятнадцать или двадцать лет тому назад, — сказала она.