Я прихватил ключи, отобранные у Дезире, и, пройдя мимо сада и переделанного во флигель сарая, мы остановились возле моего «порше».

Было темно, но от звезд исходило сияние, проливавшее свет в черноту ночи, и мы стояли около моей машины и глядели вверх, на звезды, любуясь их сиянием. Массивное обиталище Тревора Стоуна поблескивало и мерцало, а я вглядывался в плоскую безбрежность темной воды, туда, где на горизонте она смыкалась с небом.

— Гляди, — сказала Энджи и указала на светлую звездочку, мелькнувшую в черноте небес; она рассыпала искры, устремляясь куда-то за пределы нашего зрения, но так и не довершив свой полет, преодолев две трети пути, она взорвалась, превратившись в ничто, а звезды вокруг глядели на это, как казалось, совершенно безучастно.

Ветер с океана, так громко завывавший во время моего прибытия, сник и замер. Ночь теперь была до невероятности тихой.

Первый выстрел прозвучал хлопком фейерверка, второй был как Божие благословение.

Мы ждали, но больше звуков не последовало — лишь тишина и далекий усталый плеск прибоя.

Я открыл дверцу Энджи, она влезла внутрь и, потянувшись, пока я обходил машину, толкнула дверцу с моей стороны.

Мы дали задний ход, развернулись, миновали подсвеченный фонтан и сторожевые дубы, объехали мини-лужайку с обледеневшей купальней для птиц. Когда под моим радиатором зашелестел белый гравий, Энджи вытащила коробочку пульта, которую нашла в доме, нажала кнопку, и тяжелые чугунные ворота с фамильным гербом и буквами «Т. С.» в центре его разомкнулись, не то приветствуя нас, не то прощаясь, — движение это можно было толковать как угодно, все зависело лишь от угла зрения.

О том, что произошло, мы узнали, лишь возвратившись из Мэна.

В ту же ночь, как мы оставили Тревора, мы поехали по побережью в Кейп-Элизабет, где поселились в бунгало с видом на океан в маленьком отеле, служащие которого были крайне удивлены прибытием хоть каких-то постояльцев до того, как стаял снег.

Мы не читали газет и не смотрели телевизор; мы вообще ничего не делали, лишь вывесили табличку «Просьба не беспокоить», заказали обслуживание в номер, а по утрам валялись в постели, наблюдая пенные барашки атлантических волн.

Дезире убила отца выстрелом в живот, а он прошил ей грудь пулей. Их нашли лежащими лицом друг к другу на паркетном полу, кровь сочилась из их тел, а волны прибоя лизали фундамент дома, который они делили в течение двадцати трех лет.

По слухам, полицейские были озадачены как трупом лакея в саду, так и тем, что отец с дочерью перед тем, как убить друг друга, были привязаны к креслам. Шофера лимузина, который привез в этот вечер Тревора домой, допросили и отпустили, и полиция так и не нашла следов чьего бы то ни было присутствия в доме в тот вечер помимо самих жертв.

В ту же неделю нашего отдыха начали выходить публикации Ричи Колгана о деятельности «Утешения в скорби» и Церкви Истины и Откровения. Церковь немедленно вчинила иск «Трибьюн», но ни один судья не принял иска к рассмотрению. К концу недели были временно прикрыты несколько филиалов «Утешения» в Новой Англии и на Среднем Западе.

Однако, несмотря на все его усилия, Ричи так и не удалось установить, кто стоит за личностью П. Ф. Николсона Кетта и как разыскать его самого.

Но всего этого в Кейп-Элизабет мы не знали.

А знали мы только друг друга, звук наших голосов, вкус шампанского и тепло наших тел.

В разговорах мы не касались ничего серьезного, и увлекательнее разговоров я не вел уже много лет. Мы не сводили глаз друг с друга в долгие, напоенные эротикой паузы или вдруг разражались смехом.

В багажнике моей машины я в один прекрасный день обнаружил книжечку сонетов Шекспира. Книгу эту подарил мне агент ФБР, вместе с которым я за год до этого занимался делом Джерри Глинна. Специальный агент Болтон презентовал мне эту книжку, когда я мучился в тисках депрессии. Он пообещал, что книга мне поможет. В то время я ему не поверил и бросил книгу в багажник. Но в Мэне, в то время, когда Энджи принимала душ или спала, я стал читать эти стихи и прочел большинство из них, и хотя я никогда не был большим поклонником поэзии, Шекспир мне понравился, понравилась чувственная плавность его строк. По-видимому, он куда больше моего знал о любви, потерях, человеческой природе и вообще обо всем.

Иногда ночами, кутаясь в одежду, купленную в Портленде на следующий же день после приезда, мы через заднюю дверь бунгало выходили на лужайку. Тесно прижимаясь друг к другу от холода, мы нащупывали тропинку вниз к пляжу, сидели там на камне, глядя на темное море и впитывая в себя насколько можно полнее эту раскинувшуюся перед нами под угольно-черным небом красоту.

Опасность умножает красоту, писал Шекспир.

И он был прав.

Но и красота, как она есть, нетронутая и неумноженная, священна, думал я, достойна нашего благоговения и нашей верности.

В эти ночи у моря я брал руку Энджи и подносил ее к губам. Я целовал ее руку. И иногда, когда море бушевало, а тьма сгущалась, я чувствовал благоговение. И смирение.

Я отлично себя чувствовал.

Всякий, знающий Бостон, Дорчестер, Южный Бостон и Куинси, а также карьеры Куинси и заповедник Блю-Хиллс, заметит, что с их географией и топографией я обращаюсь очень вольно. И это вполне сознательно. Все эти географические объекты существуют на самом деле, но в книге изменены в соответствии с требованиями повествования и по воле моей фантазии, так что должны считаться всецело вымышленными. Более того, сходство героев романа с конкретными людьми, ныне здравствующими или ушедшими из жизни, а также описываемых событий с реальными — совершенно случайно.

Задолго до того, как солнце найдет залив, в темень выходят рыбачьи лодки. В основном — на лов креветок, иногда за марлинами или тарпонами. Ловом креветок занимаются преимущественно мужчины, эту работу они оставляют для себя. Женщин среди них почти нет. Это — побережье Техаса, и оттого, что за два столетия морского промысла столько народу здесь нелегко рассталось с жизнью, потомки погибших в море и их выжившие друзья считают, что честно заработали право на свои предрассудки, ненависть к конкурентам-вьетнамцам, недоверие к любой женщине, берущейся за эту черную работу — возиться в темноте с толстым тросом, усаженным крючками, которые норовят впиться в кисть и разорвать кожу между фалангами пальцев.

Капитан траулера сбавил обороты, и стали слышны лишь тихий рокот двигателя да плеск аспидных волн.

— Были бы, — сказал один рыбак в предрассветной мгле, — все бабы как Рейчел. Вот это — женщина.

— Да, это женщина что надо, — кивнул другой. — Будь я проклят. Да, сэр.

Рейчел в Порт-Меса сравнительно недавно. Приехала она сюда со своим мальчонкой в прошлом июле на видавшем виды пикапе «додже», сняла небольшой дом в северной части городка, забрала вывеску с надписью «Найму помощницу» из окна «Последней стоянки Крокетта», бара, что примостился у пристани на старых сваях, наклонившихся в сторону моря.

Фамилию ее здесь узнали только через несколько месяцев: Смит. В Порт-Меса Смитов так и тянет. Было у нас и несколько Доу. На половине судов, ведущих промысел креветок, все люди, от чего-то бежавшие. Спят они, когда большая часть мира бодрствует, работают, пока она спит, а в остальное время пьют в барах, куда не всякий чужак сунется, выходят в море за добычей, в зависимости от времени года уходят на запад до Баха, на юг — до Ки-Веста и плату получают наличными.