Освободившись в 1994 году, он вынес из тюрьмы эсэсовскую наколку на шее (подарок от друзей из «Арийского братства») и набор специфических навыков. Все последующие его аресты происходили по подозрению в краже личных данных. Чем сложнее становились персональные компьютеры, тем изощреннее становился и Кенни. Впрочем, совсем от старых привычек ему избавиться не удалось — в 99-м его арестовали за избиение и изнасилование несовершеннолетней в Пибоди, штат Массачусетс. Было ей шестнадцать или семнадцать — сложный вопрос: все зависит от того, произошло изнасилование до или после полуночи. Адвокат Кенни вцепился в эту деталь, как клещ в кобылу. Окружной прокурор понял, что, если дело дойдет до суда, защита не оставит от пострадавшей и костей. В конечном итоге Кенни признал себя виновным в сексуальном насилии над совершеннолетней. Ну а поскольку наш штат крайне суров к насильникам, дали ему два года — меньше, чем он получил в 91-м, когда имел неосторожность выпить пивка и нюхнуть пару дорожек кокса. Последний арест приходился на 2007 год — тогда его взяли при попытке по чужим документам и на чужие деньги купить партию телевизоров. План у него был такой: сначала украсть личность Оливера Орина, владельца сети спортбаров «Олли О», под его корпоративный кредит закупить телевизоры, а затем втихую их продать — по цене на пятьсот долларов ниже магазинной. Надо признать: если кто-нибудь и мог бы накупить плазменных телевизоров на пятьсот тысяч, не вызывая подозрений, так это как раз тип наподобие Оливера Орина. Поскольку Кенни к тому моменту уже имел богатую криминальную историю, дали ему пять лет. Отсидел он чуть меньше трех. С тех пор — ничего.

— Но все равно, он славный парень, — сказала Энджи.

— Без сомнения, просто пупсик.

— Ему всего-то и надо немного любви и ласки.

— И гантельки бесплатные.

— Ну разумеется, — сказала Энджи. — Мы же не варвары какие.

Мы находились в запасной спальне, служившей нам домашним офисом. Было чуть за девять, Габби легла спать около восьми, и с того момента мы занимались тем, что перелопачивали криминальную историю Кенни Хендрикса.

— Так, значит, он — приятель Хелен?

— Именно.

— А, ну тогда все в порядке.

Она откинулась на спинку стула, подула в сторону бровей — верный признак того, что сейчас ее прорвет.

— Вот Бог свидетель, я никогда не думала, что из Хелен выйдет нормальная мать, — сказала она. — Но даже я не ожидала, что у этой обсаженной крэком шмары настолько плохо с головой.

— Ну-ну, — сказал я. — На мой взгляд, курит она скорее мет, а не крэк. Так что с технической точки зрения точнее было бы сказать «у этой обсаженной метамфетамином шмары».

Ответом мне был взгляд, мрачнее какого я не видал несколько месяцев.

Плясать вокруг да около больше было невозможно. И она, и я думали об одном и том же — о том, как мы поступили, когда Аманда Маккриди пропала в первый раз. Когда Энджи встала перед выбором — или поступить по закону, или обеспечить четырехлетней девочке нормальную жизнь, реакция у нее была вполне однозначная: к черту закон.

Я же повел себя иначе и помог вернуть Аманду ее безмозглой матери. После этого мы с Энджи разошлись. Год не разговаривали. И тянулся этот год лет десять-пятнадцать, не меньше. И даже после того, как помирились, мы почти не говорили о случившемся. Имена Аманды и Хелен Маккриди в нашем доме не звучали ни разу — ровно до случившегося три дня назад. И за эти три дня, стоило кому-нибудь упомянуть любое из этих имен, я внутренне сжимался — ощущение было такое, словно кто-то чеку из гранаты выдернул.

Двенадцать лет назад я допустил ошибку. И с тех пор каждый день, каждый из этих четырех тысяч и четырехсот с чем-то дней, я был уверен, что поступил неправильно.

Но двенадцать лет назад я поступил как следовало. Оставлять Аманду с ее похитителями — как бы ни были они заинтересованы в ее благополучии — было нельзя. В этом я был абсолютно уверен и ни разу за минувшие четыре тысячи и четыреста с чем-то дней не усомнился в своей правоте. И куда же меня это привело?

К жене, которая по-прежнему была уверена, что я тогда крупно облажался.

— Кенни этот, — сказала она, постучав по ноутбуку. — Мы знаем, где он живет?

— Знаем последний известный адрес.

Она провела рукой по своим длинным темным волосам.

— Пойду проветрюсь.

— Ладно.

Мы накинули куртки, вышли на крыльцо, осторожно прикрыли дверь. Энджи подняла крышку мангала, вытащила оттуда пачку сигарет и зажигалку. По ее словам, она выкуривала не больше пары сигарет в день, но иногда я замечал, что пачка значительно легче, чем ей следовало быть. Пока что ей удавалось держать свою пагубную привычку в тайне от Габби, но мы оба прекрасно понимали, что это только вопрос времени. И как бы мне ни хотелось, чтобы моя жена вела здоровый образ жизни, людей совсем без пороков я обычно на дух не выношу. Они путают эгоистичный инстинкт самосохранения с чувством морального превосходства над окружающими. Не говоря уже о том, что просто высасывают жизнь из окружающих одним своим присутствием. Энджи знает, что я был бы в восторге, если бы она бросила курить. И она сама была бы в восторге, если бы бросила. Но пока что она курит, а я не лезу не в свое дело.

— Если Беатрис не сошла с ума, — сказала она, — и Аманда и вправду опять пропала, то нам выпал второй шанс.

— Нет, — сказал я. — Никаких вторых шансов.

— Ты даже не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Знаю. Ты собираешься сказать, что если мы каким-то образом найдем Аманду, то в этот раз сможем искупить ошибки прошлого.

Она печально улыбнулась и выдохнула облачко дыма.

— Значит, и вправду знал, что я хотела сказать.

Пробившись сквозь облако дыма, я чмокнул ее в ключицу:

— Я не верю в искупление.

— А я думала, что ты не веришь в окончательное завершение дел.

— И в него тоже не верю.

— Тогда напомни, во что ты вообще веришь?

— В тебя. В нее. Вот в это все, что у нас есть.

— Милый, тебе нужно найти баланс в жизни.

— Слушай, ты что, моим сэнсэем стала?

— Хаи. — Она отвесила мне поклон. — Я серьезно. Ты можешь сидеть дома мрачнее тучи и думать о том, что случилось с Пери Пайпер и как ты помог классическому козлу типа Брэндона Трескотта избежать ответственности за свои действия, а можешь сделать кое-что хорошее.

— И это вот как раз такое «хорошее» дело?

— Именно. Или ты считаешь, что парню вроде Кенни Хендрикса можно ошиваться рядом с Амандой Маккриди?

— Нет, но это еще не повод, чтобы лезть в жизнь к чужим людям.

— А какой повод тебе нужен?

Я хихикнул.

Энджи — нет:

— Она пропала.

— И ты хочешь, чтобы я разыскал Кенни и Хелен.

Она качнула головой:

— Я хочу, чтобы мы разыскали Кенни и Хелен. И я хочу, чтобы мы снова нашли Аманду. Свободного времени у меня сейчас не так уж и много.

— У тебя его вообще нет.

— О’кей, ты прав, — призналась она. — Но за компьютером я по-прежнему отжигаю в полный рост.

— «Отжигаю в полный рост»?

— Я тут заново переживаю начало века.

— Помню начало века — мы тогда были богаче.

— И моложе, и волосы у тебя были гуще.

Она приложила ладони к моей груди, привстала на цыпочки, поцеловала меня:

— Ты не обижайся, солнышко, но чем ты еще сейчас занимаешься-то?

— Бессердечная ты стерва. Я тебя люблю, но все-таки ты бессердечная стерва.

Она рассмеялась — своим хриплым смехом, от которого у меня мурашки по коже бегают.

— И ты от этого в восторге.

Через полчаса Беатрис Маккриди сидела за столом в нашей гостиной. Выпила чашку кофе. Выглядела она чуть получше — не так потерянно, не так разбито, хотя это еще ни о чем не говорило.

— Не стоило мне врать насчет Мэтти, — сказала она. — Уж простите.

Я поднял ладонь:

— Господи, Беатрис, не за что извиняться.

— Просто он… Это одна из тех вещей, про которые ты знаешь, что время тут ничем не поможет, но ведь надо же как-то жить дальше. Понимаете?