— В прошлом июле моя сестра и Дотти повезли Аманду на пляж. День был жаркий, безоблачный, Дотти и Хелен познакомились с какими-то мужиками, у которых, не знаю, была целая сумка марихуаны или чего-то такого. — Он посмотрел в сторону, сделал большой глоток скотча, и в лице и голосе, когда заговорил снова, появилась тоска. — Аманда заснула, а они… оставили ее на пляже, одну, без присмотра на несколько часов. Она обгорела, мистер Кензи, мисс Дженнаро. Всю спину себе сожгла и ноги, только что не обуглилась. Одна сторона лица так вздулась, будто осы искусали. Эта моя сестрица — б… наркоманка, пьянь, кошелка для подмывания, полная дерьма, — позволила своей дочери изжариться. Привезли ребенка домой, и Хелен звонит мне. Я цитирую: «Аманда — такая дрянь». Видите ли, плачет не переставая. Не дает Хелен покоя. Я поехал к ним. Моя племянница, четырехлетняя девочка, вся горит. Ей больно. Она кричит от боли. И, знаете, что моя сестрица сделала? — Он замолчал, схватил стакан со скотчем, наклонил голову и несколько раз часто неглубоко вдохнул. Потом поднял голову. — Она пиво к ожогам приложила. Пиво. Чтобы охладить. Не алоэ, не лидокаин. О том, чтобы обратиться к врачу, даже не подумала. Отправила Аманду спать и включила телевизор погромче, чтобы ее не слышать. — Он поднес огромный кулак к уху, как будто собираясь стукнуть им по столу и расколоть его надвое. — В тот вечер я мог убить свою сестру. Но не убил. Повез Аманду в пункт оказания скорой помощи. Я выгородил Хелен. Сказал, что она вымоталась, и обе они, Хелен и Аманда, заснули на пляже. Долго уговаривал врача и наконец убедил не звонить в «Детское благополучие» и зарегистрировать этот случай как небрежность. Не знаю уж почему, но мне казалось, узнай они правду, забрали бы Аманду насовсем. Я просто… — Он сглотнул. — Я выгородил Хелен. Как выгораживал ее всю жизнь. В тот вечер я привез Аманду к нам, и она спала вместе со мной и Беатрис. Врач дал ей что-то, чтобы она смогла заснуть, но я не спал. Аманда была… Знаете — мне больше не с чем сравнить — как держать руку над мясом, только что вынутым из духовки. Я смотрел на нее, спящую, и думал: «Так дальше продолжаться не может. Надо положить этому конец».
— Но, Лайонел, — сказала Энджи, — если бы вы сообщили о Хелен в «Детское благополучие» достаточное число раз, я уверена, суд позволил бы вам с Беатрис удочерить Аманду.
Лайонел усмехнулся, а Раерсон, глядя на Энджи, медленно покачал головой.
— Что? — сказала она.
Раерсон откусил щипчиками кончик сигары.
— Мисс Дженнаро, лишить мать родительских прав можно только в таких штатах, как Юта и Алабама, при условии, что мать — лесбиянка. — Он закурил сигару и покачал головой. — От себя добавлю: это невозможно.
— Как же так? — возразила Энджи. — А если мать постоянно пренебрегает исполнением родительских обязанностей?
Раерсон снова грустно покачал головой:
— В этом году в Вашингтоне (округ Коламбия) одной женщине вернули все родительские права на ребенка, которого она, можно сказать, почти и не видела. Он с рождения жил у приемных родителей. Биологическая мать, осужденная уголовница, родила его, будучи на пробации[84] в связи с убийством другого своего ребенка, дожившего до зрелого возраста в шесть недель. Эта полуторамесячная девочка плакала от голода, и мамаша решила, что, пожалуй, хватит. Удушила ее, выкинула в мусорный бак и поехала на шашлыки. У этой же женщины есть еще двое детей, одного воспитывают родители отца, другого усыновила чужая семья. Все четверо детей от разных отцов. Мать, отбывшая всего год-другой срока за убийство дочери, теперь — не сомневаюсь, ответственно — воспитывает ребенка, забранного у любящих приемных родителей. Они обращались в суд, ходатайствуя о предоставлении им прав опекунов. Это, — закончил Раерсон, — невыдуманная история. Посмотрите в газетах.
— Чушь собачья, — сказала Энджи.
— Нет, это — правда, — сказал Раерсон.
— Как это может быть?.. — Руки Энджи, лежавшие на столе, соскользнули с него и повисли вдоль туловища, а взгляд устремился в пространство.
— Это — Америка, — сказал Раерсон, — где всякая взрослая женщина имеет полное и неотъемлемое право съесть своих отпрысков.
У Энджи был такой вид, будто ей дали под дых, а когда она согнулась вдвое, еще и надавали пощечин.
Застучали кубики льда в стакане у Лайонела.
— Агент Раерсон прав, мисс Дженнаро. Если никчемная мать не хочет расстаться с ребенком, ничего не поделаешь.
— Но это и вас не оправдывает, мистер Маккриди. — Раерсон указал сигарой на Лайонела. — Где ваша племянница?
Лайонел долго смотрел на пепел его сигары и наконец покачал головой.
Раерсон кивнул и что-то записал в блокнот. Потом потянулся за спину, достал наручники и бросил их на стол.
Лайонел привстал и стал отодвигать ногами стул.
— Сидите, мистер Маккриди. Иначе я положу на стол уже пистолет.
Лайонел сжал подлокотники стула, но так и не сел.
— Итак, вы рассердились на Хелен из-за ожогов Аманды. Что дальше?
Мы встретились глазами с Раерсоном, он утвердительно моргнул и слегка мне кивнул. Ответа на прямой вопрос о местонахождении Аманды мы не получили. Лайонел мог просто замолчать, взять всю вину на себя, и тогда мы бы ничего больше не узнали. Но если бы сделать так, чтобы он снова заговорил…
— Мой маршрут на работе в Единой службе доставки посылок проходит через участок Бруссарда. Вот так мы легко поддерживали связь все эти годы. Как бы то ни было…
Через неделю после того, как Аманда обгорела на солнце, Лайонел и Бруссард пошли вместе выпить. Лайонел рассказал о Хелен, о том, что с каждым днем он все больше и больше опасается, что Аманда вырастет такой же, как ее мать.
Выпивки было много, и за все платил только Бруссард. Уже под конец, когда Лайонел изрядно накачался, Бруссард обнял его и сказал:
— Ну а если бы существовал выход из положения?
— Нет никакого выхода, — сказал тогда Лайонел. — Суды…
— На хрен суды, — сказал Бруссард. — На хрен все твои соображения. Что, если бы была возможность дать девочке любящих родителей и дом, который стал бы для нее родным?
— Как?
— А так: никто никогда не узнает, что стало с Амандой. Ни ее мать, ни твоя жена, ни сын. Никто. Она исчезнет. — И Бруссард щелкнул пальцами. — Раз, и все. Как будто ее никогда и не было.
Лайонелу потребовалось несколько месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью. За это время он дважды побывал в доме сестры и знал, что, когда Хелен уходит к Дотти, дверь остается незапертой, и Аманда спит одна в доме. В августе Лайонел и Беатрис жарили у себя на заднем дворе шашлыки. Заехали и Аманда с матерью, их подвез на своей машине какой-то приятель Хелен. Она до того набралась шнапса, что, качая Аманду и Мэтта на качелях, случайно столкнула с сиденья дочь, свалилась на сиденье сама и так и лежала, хохоча, пока Аманда поднималась с земли, отряхивала пыль с колен и осматривала себя, нет ли ссадин.
В течение лета обожженная на солнце кожа у Аманды местами покрывалась волдырями, на месте которых образовывались шрамики, поскольку Хелен иногда забывала прикладывать к ним лекарство, выписанное врачом в пункте скорой помощи.
И потом, уже в сентябре, Хелен заговорила о переезде из штата.
— Что? — сказал я. — Первый раз об этом слышу.
Лайонел пожал плечами:
— Сейчас, задним числом, мне кажется, это была очередная нелепая идея. Одна ее подруга переехала в Мертл-Бич в Южной Каролине, нашла там работу, стала продавать футболки в лавчонке. Писала Хелен, что там все время светит солнце, выпивка рекой течет, нет ни холода, ни снега. Сиди себе на пляже да знай себе продавай футболки. Примерно неделю Хелен только об этом и говорила. Я большей частью отмахивался. Она всегда любила поговорить о том, как хорошо было бы жить где-нибудь в другом месте. Ну, это, знаете, примерно в том же духе, что «Как было бы хорошо выиграть в лотерею!». Но на этот раз, уж не знаю почему, я запаниковал. Только и мог думать о том, что она заберет с собой Аманду. Будет оставлять ее одну на пляжах, в незапертых квартирах, и не будет там ни меня, ни Беатрис, чтобы в случае чего вмешаться и предотвратить беду. В общем… я совсем голову потерял. Позвонил Бруссарду. И познакомился с людьми, которые хотели забрать к себе Аманду.
