Некоторое время шли молча.
— И давно Захар с ней встречается? — наконец спросил Дмитрий.
— Да ты что в самом деле! — возмутился Павлик. — Лариса видеть его не может. Это все Бабаед паутину плетет. Хочет сосватать их, богатым зятем обзавестись. Кавун начал уже дом рядом с ихним закладывать, на пять комнат.
— Зачем ему столько?
— Ну и наивный ты — «зачем»? Пыль в глаза пускает: поглядите, мол, какой я богач, любая за меня пойдет. А Лариса, знаю, обходит его строительство, как пропасть…
Он вдруг умолк, прислушался.
— Слышишь крики?.. Кажется, во Дворце.
Они бросились напрямик глухими заснеженными переулками, оставляя позади остервенелую собачью перебранку. Прибежали как раз вовремя. Какой-то рослый парень в расстегнутом суконном пальто, без головного убора, ломился в дверь фойе, где уже начались танцы под радиолу, а его не пускали. Парень размахивал руками, возмущался:
— Да я же билет куплю, вы, кролики! Или думаете, у меня денег нет? — Он сунул руку в боковой карман и вытащил смятые рубли и троячки. — На вот, бери, крольчиха, — сунул он деньги контролерше, уже пожилой женщине.
Та наотмашь ударила его по руке.
— Пошел вон! Я не нищая!
Деньги выпали из руки парня и разлетелись по заснеженным каменным ступенькам подъезда. Парень растерялся, не зная как быть: наброситься на контролершу или собирать деньги. В это время Полевода и Прудник вплотную приблизились к нему:
— Собери-ка свое добро, приятель, — приказал Павлик. Парень несколько секунд смотрел на него, словно старался разгадать, что за тип привязался к нему. Но вот он окинул блуждающим взглядом Прудника с ног до головы, и лицо его перекосилось.
— Ты чего привязался, кролик несчастный? — сквозь зубы процедил он. — Да я тебя одним щелчком…
— Ну, ну! — удержал его за руку Полевода. — Потише. Собирай-ка деньги.
Парень увидел красную повязку на рукаве и как будто даже обрадовался. Нелепо улыбаясь, он добродушно протянул:
— Дружина… Понятно… Вот вы-то мне и нужны. — Вглядевшись в лицо Полеводы, спросил: — Ты, кажется, новенький у нас на шахте? Будем знакомы: Антон Голобородько.
Дмитрий протянул ему руку. Тот крепко сжал ее. Полевода по мозолям сразу определил — забойщик. Затем Голобородько пожал руку Павлику, сказал просительно:
— Извини за «кролика». Это у меня такая привычка, — и принялся собирать деньги. Он захватывал их вместе со снегом и запихал в карман пальто. Справившись с этой нелегкой работой, пригладил взъерошенные волосы, натянул на лоб кепку и сказал просто:
— Пошли, что ли. Где там у вас штаб? — Глаза его пьяно блуждали.
— Ты бы шел домой, на кой тебе штаб, — посоветовал ему Павлик.
— Э-э нет, хлопцы! — протянул Голобородько, словно уличив дружинников в каком-то подвохе. — Вы не того, не дурите. В общежитие меня пьяного тетка Пашка, дежурная наша, ни за какие коврижки не пустит. А через дружинников — за милую душу. Позвоните ей только. Она любит, когда ей начальство звонит, — говорил он, с трудом ворочая языком.
Оставлять в таком состоянии парня одного было рискованно. Он мог где-нибудь по дороге в общежитие свалиться и обморозиться.
— Ну ладно, пошли. Только застегни пальто. Или тебе жарко? — сказал Павлик. Парень уловил насмешку в голосе, с трудом улыбнулся затвердевшими губами.
— Угадал, кролик, — и тут же спохватился: — Прости, браток. Верно, цыганский пот пробирает. — И наглухо застегнулся.
Двинулись в путь: парень посредине, Прудник и Полевода по бокам. Когда надо было перебрести сугроб, они брали пьяного под руки. Хотя тот и отпирался: «Да я сам, хлопцы. Что вы со мной, как с маленьким», — но сопротивления не оказывал.
— Что-то долго вашего штаба нет, — пожаловался парень, — возле Дворца б ему как раз и место или около пивной. Там больше всего шуму. — Он вдруг остановился, высвободил свои руки из рук сопровождавших и сказал решительно: — Стоп, машина! Отдохнем, гонимся за кем, что ли!
Павлик смел со скамейки у забора снег рукавом, сели. Голобородько сжал голову руками и, слегка покачиваясь, тоскливо произнес:
— И на кой мне такая житуха!.. — Затем вдруг выпрямился и, положив Полеводе и Пруднику на колени тяжелые руки, спросил: — А вам, хлопцы, не надоела шахта? Только начистоту…
— Работаем — не тужим, — отшутился Павлик.
— Мне не до смеху, — обидчиво буркнул парень и снова обхватил голову руками, — скука заела… Как те кроты в земле, света белого не видим. Существуем вроде б ради сытого брюха, — он опять выпрямился и ударил ладонями по коленям: — А у меня другие запросы, я человек фантазии, чтоб не одно и то же каждый день…
Поняв, что конца этому разговору не будет, Павлик поднялся и настойчиво сказал:
— Пошли, а то уже поздно.
Теперь Голобородько сам держался за руки своих сопровождающих и, заразившись начатым разговором, продолжал на ходу:
— Жил в городе, кругозор был, — он высвободил правую руку, которой держался за Полеводу, и обвел ею вокруг себя. — А теперь в забое одни стены у самого носа и потолок — не выпрямишься.
— Зачем тогда лез в шахту? — рассердился Павлик.
— Откровенно? — повернулся к нему лицом парень, придерживая шаг.
— Ну, откровенно.
— Грошей заколотить побольше, — признался Голобородько, — да куда-нибудь на Кавказ махнуть. Раздольем подышать… Так разве этот жлоб Бабаед-людоед даст заработать! Все себе да своему зятюхе, Захару Кавуну, карманы набивает.
Прудник остановился, будто споткнулся на ровном месте, вырвал свою руку из руки парня и, сдерживая гнев, сказал:
— Иди-ка ты сам, приятель, домой, мы тебе не няньки. Вот твое общежитие светится, — показал он на одноэтажное, под тяжелой заснеженной крышей, здание. — Пошли, Митяй!
Парень остановился, удивленный:
— Хлопцы, это же обман. Вы меня, выходит, не в штаб вели?
— Твой штаб у тетки Пашки, — съязвил Прудник, подхватил Полеводу под руку, и они повернули обратно.
Когда оглянулись, Голобородько уже подходил к общежитию. Его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне квадратных светлых окон.
— Зря мы его сопровождали, — сказал Павел, — пусть бы замерз где-нибудь в сугробе. Заробитчанин!.. Учти, Голобородько у нас не один. Думаешь, Захар Кавун не такой? — вдруг спросил он, искоса взглянув на Полеводу. Тот промолчал. — Еще похлеще! У него только и заботы, как бы побольше сорвать, выгнать лишний четвертак. Все переводит на деньги. А по-моему, каждый человек должен мечтать о большом. У каждого должна быть своя цель, своя звезда, которой он поклялся обязательно достичь…
— А ты думаешь, Кавун живет без своей звезды, без цели? — вставил Полевода.
— Какая там у него звезда, — пренебрежительно скривился Павлик. — Живет, как та кляча, которая день ото дня вращает по кругу коловорот и думает — весь земной шар обошла. А не замечает того, что топчется на месте. Ни о чем не мечтает, а тянет и тянет… это хамство так жить!
— У Захара своя мечта, — осторожно вставил Полевода, — ты же сам сказал, что он строится, а дом, как известно, без денег не поставишь. Вот он и мечтает, как бы побольше заработать. Выходит, Кавун живет не без цели.
Павлик остановился, сердито посмотрел на Дмитрия. Он, видимо, не уловил в голосе Полеводы иронии.
— Ты меня не разыгрывай, Митька, — сказал он серьезно. — Цели разные бывают. Одно дело, когда человек строит собственную хибару, другое — когда народ строит коммунизм. Когда радость не для одного, а для всех…
— Согласен, дай лапу, Павлик, — улыбнулся Полевода и крепко сжал руку товарища.
Дмитрий шел домой и думал: «Вот бы кому быть комсомольским вожаком. До чего ж толковый».
На шахте секретарем комитета комсомола был Колокольников, парень со строгим глубокомысленным лицом. Дмитрий познакомился с ним, когда брался на учет. Колокольников с места в карьер спросил у него:
— Водку пьешь? Материшься?
Полевода оторопел от неожиданности и не знал, что ему ответить.
— У нас, брат, насчет этого железная дисциплина, — продолжал Колокольников, не обращая внимания на замешательство комсомольца. — Замечу в «зеленом змие» или матом кого покроешь — сразу на открытое комсомольское собрание, учти.
