Вскоре мужская бригада забойщиков почти полностью обновилась. Бригадира Богиню сменил Матвей Костров — лет двадцати семи, высокий, худощавый парень с седой прядью в густой рыжей шевелюре. Ходил Костров всегда в тельняшке, в широченных брюках клеш, на груди и на руках — замысловатая татуировка. Говорили, что Костров был моряком.

Знакомясь с Быловой, он задержал ее руку в своей трехпалой, но сильной, и сказал так, как будто за что-то сердит на нее:

— Договорчик, синьора, придется пересмотреть. Тот, который вы сочинили, меня не устраивает.

— Это почему же не устраивает? — пропуская мимо ушей слово «синьора», с лукавой строгостью спросила Варя.

— А очень просто: в договоре сказано, что ваша, то есть дамская бригада… — начал было пояснять он, но Былова резко оборвала его.

— Женская!

— Простите, женская, — нисколько не смутившись, поправился Костров, — ваша и мужская, выходит, взяли одинаковые обязательства: выдавать на-гора пятьдесят тонн в смену. Считаю такой порядок несправедливым.

Варя вопросительно и все еще удивленно посмотрела на него, но смолчала.

— Моя братва решила давать вам каждую смену десять тонн «форы». Только в таком случае у нас могут быть деловые договорные отношения.

— Это что еще за «фора»? — спросила Былова, уже недоверчиво, с подозрением глядя на парня. Что-то в нем было наигранное, заносчивое.

— Такой термин в биллиардной игре существует: сильный игрок берется забить в лузу вместо положенных восьми шаров, скажем, десять, а противник — всего-навсего шесть. В выигрыше будет тот, кто забьет сверх установленной нормы хоть один шарик.

Варя, меряя его с ног до головы, зло выпалила:

— Да ты за кого нас считаешь, хлюст? У тебя еще в носу не кругло, чтоб нас обогнать. Катись-ка ты со своими форами, знаешь куда?.. — не договорив, обдала его уничтожающим взглядом и решительно зашагала своей дорогой. Уже за спиной у себя услышала: «Бойкая дьяволица», но не обернулась, хотя все в ней закипало от желания бросить в ответ еще что-нибудь резкое, ядовитое.

Круглова привычным размеренным шагом шла по штреку, освещая себе дорогу лампой. Татьяна привыкла ходить и ползать по выработкам, не поддаваясь усталости. Откуда-то из темной глубины штрека донесся железный грохот и пронзительный протяжный свист. Она прижалась к мокрой каменной стене между крепежными столбами, выжидая, пока промчит партия вагонеток, и опять пошла.

Приближаясь к плитам, услышала крепкую ругань. Выключила лампу, незаметно подошла ближе. Груженная углем вагонетка, скособочившись, стояла передней парой колес на рельсах, задние завязли между шпалами. Девчата, чтобы поставить вагончик на место, «лимонадили» его спинами, упираясь ногами о стойки. Круглова незаметно подключилась к девушкам, и вагонетка стала на рельсы.

— Ты смотри, какая чертяка, — переводя дух, сказала плитовая, — то упиралась, а тут будто сама на путя влезла.

— Не иначе, как ругань помогла, — сказала Круглова.

Девушки разом подняли над головой лампы.

— Так это вы допомогли, Татьяна Григорьевна, — обрадовалась плитовая, — а мы думали, что у нее самой, чертяки, совесть заговорила…

— А ваша-то совесть где? Вы же девушки, а так ругаетесь, — строго сказала Круглова.

— Иной раз не утерпишь, — оправдывалась плитовая. — До смены, считайте, часа четыре осталось, а мы уже раз десять «лимонадили», спин не чувствуем. Вон у Насти Куриной, — показала она на свою напарницу, — от этой «лимонадки» месячные раньше срока пошли, только знает, что за живот хватается…

Круглова шла к лаве, думала: ей не один раз приходилось видеть девушек-горнячек в клубе. В нем кое-как привели в порядок бывшее фойе. Установили железную печь с выходной жестяной трубой наружу через окно, огородили ее железной решеткой. Каждое воскресенье комсомол устраивал в клубе вечера вопросов и ответов, беседы о событиях на фронте, а появлялся патефон, и вокруг железной, докрасна накаленной грубы начинали кружить пары. Эти скромные, застенчивые девушки здесь, в шахте, становились совсем непохожими на себя — грубыми, дерзкими, будто их вдруг подменили. Как-то она заговорила об этом с начальником шахты. Тот не то серьезно, не то в шутку сказал:

— Дорожат девчата шахтерскими традициями. Так оно легче работается, — и, довольный, рассмеялся.

Когда Круглова подошла к лаве, насыпщицы стояли без дела. Первая увидела инженера Нюрка Гуртовая.

— Вы бы, Татьяна Григорьевна, патефончик с собой прихватили, от скуки взвыть охота, — сказала она в шутку.

Круглова, пропуская ее слова, спросила:

— В лаве что-нибудь случилось?

Нюра достала из складок юбки зеркальце-блокнотик, пригладила брови.

— Может, что и приключилось, но сколько мы им ни кричали, никто голоса не подает. Один только раз отозвалась бригадирша Варька, да так любезненько, что мы с Шуркой, — взглянула она на свою подругу, — решили лучше молчать, поберечь голоса для спевок.

Круглова собралась было лезть в лаву, но люковая остановила ее:

— Не лезьте, Татьяна Григорьевна, не надо, они скоро начнут работать.

Круглова поняла, что там творится что-то неладное, и быстро поднялась в лаву.

Здесь было тихо, только тусклые огоньки «шахтерок» говорили о присутствии людей. В первом же уступе встретила Былову. Она лежала на обаполах, подложив под голову измятую кепку. «Шахтерка», подвешенная на крепежной стойке у самой кровли, бледно освещала забой. Круглова подумала, что девушка спит. Но вот она приподнялась и приложила палец к губам: тихо! Круглова прилегла рядом с ней.

— Пусть отдохнут, — шепотом заговорила Былова, — я, Татьяна Григорьевна, каждую смену устраиваю мертвый получас, чтоб сил набрались. Иначе нам не вытянуть. Паек, сами знаете, какой…

Круглова даже не подумала — по закону ли поступает бригадир — лишь почувствовала теснящую боль в сердце. Былова взглянула на часы и потянулась в глубь забоя. В руках у нее оказался короткий ломик. Она три раза ударила им по подвешенному к стойке рельсовому бруску. Резкий дребезжащий звук поплыл по лаве, и сейчас же повсюду заметались, запрыгали оранжевые блики. Вскоре раздались удары обушков, и густой шорох осыпающегося угля заполнил лаву снизу доверху.

В тот же день, встретившись с начальником шахты, Круглова хотела было спросить, известно ли ему о мертвом получасе забойщиц, но Шугай опередил ее:

— Через полчаса управляющий трестом будет проводить по селектору летучку. Ваше присутствие обязательно, Татьяна Григорьевна.

— По какому вопросу летучка? — поинтересовалась она.

В ответ Шугай развел руками, втягивая голову в плечи.

— Сие мне неизвестно. Можно с уверенностью сказать одно: очередная взбучка.

— Вам, что ли? — усмехнулась Круглова, зная, что начальника «Коммунара» всегда ставят в пример.

— Если мне, то и вам, как главному, — в свою очередь съязвил Шугай и спросил: — Как там в шахте?

Татьяна Григорьевна ответила не сразу. Ей трудно было умолчать о том, что она видела в лаве, и в то же время не решалась сказать, зная строгую требовательность начальника к людям.

— Тяжело женщинам, — наконец проговорила она, — надо бы что-то придумать, усилить им продовольственный паек.

Шугай нахмурился.

— Сколько ни придумывай, а если не положено, не получишь, — безнадежно сказал он.

И Татьяна решила не говорить ему о мертвом получасе забойщиц.

На летучку пришел Королев.

Вскоре в селекторе послышались голоса:

— Вызываю Центральную.

— Центральная слушает.

— Кто присутствует?

— Начальник шахты Котков, главный инженер Нестеров, начальники участков…

— Хватит! — резко перебил управляющий, — ты бы, Котков, еще банщицу пригласил, она ведь тоже помогает тебе добывать уголек.

Послышался сдержанный смех. Смеялись, видимо, окружавшие управляющего подчиненные.

— Вызываю «Юнком».

— «Юнком» слушает. На перекличке присутствуют…