И она поняла, что, конечно же, он шутит. Но как шутит! После этого разговора Татьяна больше уже никогда при нем не решалась заговорить о своем намерении уйти на фронт.

Она проснулась рано, но Арины Федоровны уже не было в постели. Из кухни просачивался вкусный запах жареной картошки. Татьяна торопливо оделась, чтоб раньше Сергея уйти на шахту. Вышла из боковушки, а он уже мылся под рукомойником, обнаженный до пояса, шумно фыркая и покрякивая от удовольствия. С лампочки была снята газета, и худощавая мускулистая спина Сергея блестела точно на солнце. Татьяне пришлось ждать своей очереди. Чтобы скоротать время, принялась подметать пол. Мать взглянула на нее и только покачала головой: пол она подмела еще с вечера.

Помывшись, Сергей снял с вешалки вафельное полотенце, сказал:

— Прошу, Татьяна Григорьевна, ваша очередь.

Она молча поставила на место веник и, засучив по локоть рукава солдатской гимнастерки, в которой всегда ходила на шахту, подошла к рукомойнику. Ожесточенно натирая тело полотенцем, Сергей посоветовал:

— Вы бы по пояс мылись, Татьяна Григорьевна, так оно здоровее.

Мать через плечо осуждающе строго покосилась на сына, но ничего не сказала.

С некоторых пор Татьяна стала замечать, что Сергею, видимо, нравилось подтрунивать над ней. Но она не сердилась. В его шутках было такое, что бывает у брата и сестры, когда они хотят поддеть один одного и в то же время знают, что уважают и любят друг друга.

Так уже было заведено в этом доме: Татьяна и Сергей завтракали всегда вместе. Тимка в это время еще спал. А Остап Игнатьевич, по обыкновению, проснувшись раньше всех, справлялся с обязанностями столовника самостоятельно, без помощи официанток, как в шутку говорил он. Арина Федоровна еще с вечера готовила для него еду и, чтобы она не остыла, закрывала в нагретой за день духовке.

Ели молча. Татьяна ждала, что Сергей вот-вот скажет, зачем вчера спрашивал о ней у матери. Но он ничего не говорил. «Значит, от нечего делать спросил», — почему-то с раздражением подумала она. И стала поторапливаться с едой, то и дело поглядывая на часы. Сергей заметил ее беспокойство.

— Спешите?

— В трест надо ехать, — сухо отозвалась она. И рассказала о завале в штреке. Оказалось, Королеву все было известно об этом случае. Он даже знал о стычке коногона Лебедь с крепильщиками.

— Крепильщики здесь ни при чем, — остановила его Круглова. — Виноваты мы, руководители.

Королев вопросительно поднял на нее глаза: в чем?

— В чем, спрашиваете? — разгадав его взгляд, переспросила она, — а в том, что сидим без крепежного леса.

В ответ Королев только улыбнулся.

— Вам смешно, а я вполне серьезно, — отодвинув тарелку с едой, сказала Татьяна, — на других шахтах лесу хватает, а мы по три раза используем одну стойку.

— Сейчас всюду не хватает леса, — спокойно вставил Сергей.

— Плохо вы тогда знаете наш трестовский лесосклад, — с насмешливой интонацией выговорила она. И сейчас же внутренний голос одернул ее: «Он-то не виноват». — Я на этом складе бываю чуть ли не каждый день и вижу: все делается по принципу — кто смел, тот два съел. Успели раньше подъехать юнкомовские машины — нагрузились лесом, а ты как знаешь.

— Что же вам не дает опередить юнкомовцев? — с легкой иронией спросил Королев.

— А то, что товарищ Шугай никогда с начальством не ссорится. Пусть шахта валится, но ссориться он не станет. — Поднялась и пошла к вешалке.

Королев невольно улыбнулся: Шугай, действительно, при случае любил ввернуть: «Ссориться с начальством — все равно, что плевать против ветра».

Арина Федоровна, делая вид, будто все, о чем они говорят, ее не касается, сами разберутся, молча возилась с посудой, подбрасывала уголь в плиту и без того накаленную докрасна. А когда Сергей и Татьяна выходили из комнаты, сказала:

— Обедать будете сами. Меня горженотдел вызывает. Ключ — знаете где.

Как только они скрылись за дверью, из-за шторки мужской половины вышел Тимка, босой, в одних трусиках, с взъерошенной со сна головой. Подошел к плите, стал к ней спиной, спросил:

— Что, баба, опять поцапались?

Арина Федоровна, убирая со стола посуду, буркнула:

— Не твоего ума дело. Умывайся да садись завтракать.

— Не мое, не мое… — обидчиво протянул он, поворачиваясь теперь уже лицом к плите, — а я все знаю…

— Что ты там знаешь, мал еще все знать, — сказала она и уже строго: — Умывайся, мне в город надо. — Обняла за плечи, спросила ласково: — Плохо спал, что такой бука, или что случилось?

— А то случилось, баба, что Татьяна Григорьевна от нас уйдет, — не поднимая лица, проговорил он.

— Чего мелешь, откуда знаешь?

— А вот знаю, — сказал Тимка, лениво пережевывая. — Я все знаю, а вы — «маленький, маленький»…

— Выдумщик. Недаром стишки сочиняешь, — улыбнулась она, но с лица ее не сошла настороженность.

— Правда не брешу, баба, — заговорщицки продолжал Тимка, — сам слыхал, как Татьяна Григорьевна с председателем шахткома разговаривала, просила, чтоб ордер ей выписал на комнату в новом доме.

Арина Федоровна молчала. Глаза ее затуманились, резкие морщины обмякли. Тимка не заметил, как она скрылась в боковушке и, пока он не закончил завтрак, не выходила оттуда. А когда вернулась — веки у нее были красные, лицо побледнело и как будто еще больше состарилось.

О своем приезде на шахту секретарь горкома обыкновенно предупреждал заранее. А сегодня нагрянул неожиданно. Королев и Шугай сидели в кабинете, как вдруг дежурный сообщил по телефону: секретарь горкома в шахте. Был только что в восточной лаве, а теперь неизвестно куда направился.

— Давно ушел из восточной? — спросил Шугай.

— Недавно, минут десять.

Начальник шахты сердито выговорил:

— Секретаря горкома надо бы проводить.

— Пытался, Николай Архипович, — оправдывался дежурный, — предлагал в сопровождающие десятника — только рукой махнул: ничего, говорит, сориентируюсь, не впервые у вас.

Королев спустился в шахту.

На рудничном дворе Туманов подошел к Клаве Лебедь, когда та возилась у вагонеток, спросил:

— Коногон?

Клава выпрямилась, недоверчиво посмотрела на незнакомого человека.

— Коногон, а что?

— Подвезешь к лаве?

— А ты кто такой будешь?

— Свой.

— Свои коней крадут. Небось не барин, дотопаешь. — Отвернулась и снова принялась за свое дело.

Туманов походил по рудничному двору, понаблюдал за работой клетьевых и уже собрался идти к лаве, как вдруг Лебедь окликнула его:

— Ну садись уж, — сказала она, хмурясь, — а то вижу, вы новенький, еще заблудитесь, тогда отвечай…

Туманов примостился на передней вагонетке.

— Я вас хорошо знаю, — сказал он.

— Бросьте, — не поверила она.

— Нет, серьезно. В тресте на Доске почета висит ваш портрет, во весь рост, с кнутом.

— Висит, это правда, — сказала Клава и улыбнулась, — мне рассказывали об этом портрете, только я никак не соберусь съездить в город, посмотреть, — добавила она с сожалением. И уже сердито: — А этот городской фотограф тоже — фрукт: пообещал карточку выслать, а выходит — сбрехал. — И тут же, словно забыв о своей обиде на фотографа, предупредила: — Покрепче держитесь. Так уж и быть, с ветерком вас прокачу.

Королев разыскал секретаря в лаве. Бригадир Былова при свете аккумуляторов что-то рассказывала ему, стыдливо прикрывая грудь густо запорошенной угольной пылью кофтой.

Увидев парторга, Туманов сказал шутливо:

— Выручать небось пришел… горноспасатель.

Королев немного смутился, молча пожал руку.

В соседнем с забоем Быловой работала уже в годах с мускулистыми, как у мужчины, обнаженными руками тетушка Пелагея. Туманов, вспомнив давнишнюю встречу с ней, спросил:

— Ну что, солдатка, дырявый подол свой забросила или все еще в нем щеголяешь?

По блеснувшим на черном лице зубам видно было, что женщина улыбнулась.