— Пока не выбросила, Петр Степанович. В шахту в нем хожу. А когда на люди надо показаться, новую юбку надеваю и ситцевую кофточку. Так что не жалуюсь. Теперь бы еще вместо этой техники, — показала она обушок, — отбойные нам или врубовую. Как есть сполна засыпали б угольком фашистскую глотку.

Туманов стянул с себя брезентовую куртку, аккуратно разостлал ее у самого угольного пласта, сказал:

— Дай-ка попробую, Пелагея.

Взял из ее рук обушок и завалился в забой. Рубал, лежа на боку, короткими сильными взмахами, при каждом ударе вздыхая: гех, гех… Рубал минут десять. Рубал бы еще, да забойщица остановила его.

— Хватит, Петр Степанович, а то я совсем продрогла.

Туманов вылез из забоя с черным вспотевшим лицом.

— Ну как, Пелагея, гожусь в забойщики?

— Старая хватка осталась, — одобрительно сказала она, — ежели пожелаешь, в нашу бригаду можем зачислить, — и засмеялась. Но, заметив, как он часто дышит, прервала смех, спросила: — Что, тяжело, Петр Степанович?

Вытирая ладонью пот с лица, Туманов чистосердечно признался:

— Тяжело, Пелагея.

— Это от беспривычки, — словно желая утешить его, сказала забойщица: — Попервах и я думала, что надорвусь. Кое-как дотяну до смены, а чтоб вылезти из забоя, хоть убей — нету сил.

Пока выбирались из лавы, а затем шли по откаточному штреку к рудничному двору, секретарь все время молчал, был замкнут и мрачен. И только когда поднялись на-гора, помылись в бане, сказал:

— Покажи-ка, где ты обосновался, парторг. На шахте-то я у вас не впервые, а вот в твой кабинет дорогу не знаю.

К счастью, до их прихода комсомольский секретарь Кушнарев вместе с Тимкой писали плакаты в комнате парткома и хорошо ее натопили.

Туманов снял с себя армейский полушубок, повесил на гвоздь, вынул из кармана трубку и заходил по комнате.

Заметив, что трубка не дымится, Королев предложил табак.

— Только у меня махорка, Петр Степанович.

— Спасибо, я теперь не курю, врачи запретили, — сказал он с сожалением, — а без трубки не могу, как малое дитя без соски. Пососу минуту-другую, и, кажется, легче, будто накурился.

Оглядел комнату, покачал головой.

— Да, резиденция у тебя, парторг, как у бедного родственника. У Шугая кабинет попригляднее. — И спросил: — Он часто у тебя бывает?

Королев постарался вспомнить, когда же последний раз был у него Шугай, но, так и не вспомнив, неопределенно сказал:

— Когда провожу заседание бюро, бывает.

— Позвони-ка ему, пусть зайдет.

Пока Королев разговаривал по телефону, Туманов присел на стул к плите, протянув к ней озябшие руки.

— Я не зря спросил, частый ли гость у тебя Шугай, — заговорил он, как только Королев повесил трубку. — Сюда он не должен забывать дорогу. Все главные вопросы жизни шахты должны решаться здесь, в парткоме. — И, словно опережая мысль Королева, поспешно добавил: — Это не формальность, нет! Есть существенная разница в том, куда человек идет — в партком или в кабинет к начальнику. Так вот надо, чтоб и Шугай чувствовал, что такое партком. А то, как мне стало известно, в последнее время он возомнил себя этаким князьком.

— Шугай, видимо, считает, что имеет на это право. Ведь шахту, по сути, он спас от взрыва.

Туманов задумался. Его худощавое, усеянное преждевременными резкими морщинами лицо будто отвердело.

— А как ты на это реагируешь? — спросил он.

— Часто ссоримся.

— Бывает, ссорятся — только тешатся.

В комнату вошел Шугай. Он обрадованно крепко пожал руку секретарю.

— Вы, Петр Степанович, злостный нарушитель: мыслимо ли одному спускаться в шахту? Ведь «Коммунар» теперь не тот, что был до войны. Заблудиться можно в два счета, — и шутливо пригрозил: — В следующий раз нарушите, так и знайте, оштрафую.

— Штраф платить нечем. Зарплаты еще после фронта ни разу сполна не получил. — в свою очередь пошутил Туманов и уже серьезно сказал: — Садись, товарищ Шугай, рассказывай, как дела?

Шугай расстегнул полупальто, ватник под ним и, не раздеваясь, сел на табуретку у края стола с таким расчетом, чтоб хорошо было видно и секретаря, и парторга.

— Что ж рассказывать, Петр Степанович, — как бы в затруднении развел он руками, — дела как будто не плохи, сверх плана даем уголек. Не много, правда. Хватало б электрики, врубовую можно в ход пустить…

— Электроэнергию скоро получите. На Зуевской электростанции на днях вторую турбину введут в строй. — И тут же предупредил: — Не вздумайте только женщин посадить на врубовую.

— А у нас имеются такие, — весело подхватил Шугай, — только свистни, за милую душу согласятся.

— Знаю. Но женщин постепенно освобождайте от тяжелого труда. Сейчас ведь все больше возвращается из армии шахтеров. — И вдруг спохватился: — А где же главный? Что-то я на шахте ее не встречал.

При упоминании о главном инженере Шугай сразу сник, потускнел. Он знал, что секретарю горкома было известно о его стычке с Кругловой. Именно он, Туманов, предупредил приказ Чернобая об ее увольнении. И Шугай промолчал.

— Круглова в тресте, на лесном складе, — ответил за него Королев.

— А разве обязанность главного инженера ездить по складам?

— За ней не угонишься, Петр Степанович, — не утерпел Шугай. — Узнает, что прибыло на базу, — ни свет ни заря она уже там. Не баба, а какой-то неугомон.

Туманов довольно улыбнулся.

— Молодчина!

Прошелся по комнате, о чем-то думая, затем все с той же улыбкой сказал:

— Учти, Николай Архипович: введете в строй вторую лаву, тебе за это никто никаких заслуг не запишет. Все ей — главному.

Шугай неестественно рассмеялся:

— А я в них, в этих заслугах, и не нуждаюсь, Петр Степанович. Было б дело сделано.

Королев чувствовал, что все, о чем говорил и расспрашивал секретарь, интересует его, так сказать, в порядке вещей, о главном же еще не спросил.

Узнав от секретаря, что шахтеры Кузнецкого бассейна выслали горнякам Донбасса в порядке братской помощи отбойные молотки, электромоторы, насосы, теплую одежду и другое, Шугай иронически улыбнулся:

— Только попробуй что-нибудь из всего этого получить…

— Все будет распределено под строгим контролем специальной комиссии горкома, — пояснил Туманов.

Шугай безнадежно махнул рукой.

— Что, уже в горком потерял веру, Николай Архипович?

Шугай не ожидал такого вопроса, смутился. Но не умолчал:

— Аж ничуть не потерял, верую, Петр Степанович. Но так получается, что больше Чернобай всеми делами вертит. Захочет — даст, не захочет — не даст. А попробуешь наперекор что сказать, наплачешься потом… — выразительно снизу вверх мотнул он головой.

Туманов поближе подошел к нему.

— Скажи, положа руку на сердце, Николай Архипович, ты уважаешь управляющего или просто боишься его?

Шугай не растерялся, ответил, лукаво посмеиваясь:

— Как вам сказать, Петр Степанович, и уважаю, и, признаться, малость побаиваюсь.

— А все же чего больше: уважения или страха?

— Не скажу, не примерял.

Внимательно следя за Тумановым, Королев думал: «Кажется, начинается главное, зачем он вызывал Шугая». И насторожился.

Секретарь опять стал ходить. Вынул из кармана трубку, но в рот не взял, просто держал в руке.

— А сам ты, Николай Архипович, не задумывался над тем, как к тебе относятся люди: уважают или боятся? — спросил он.

Шугай передернул плечами.

— А при чем тут я, Петр Степанович? — обида и удивление прозвучали в его голосе.

— Собственно, если разобраться, ты тут, товарищ Шугай, меньше всего виноват: на тебя шумит Чернобай, и ты, в свою очередь, шумишь на своих подчиненных. Так ведь? — посмеиваясь, спросил секретарь.

— Ну, ясное дело! — как вздох облегчения вырвалось у начальника шахты, — теперь время такое…

— Война? — подсказал секретарь.

— Война, — сказал Шугай. — А в такое лихолетье не до нежностей.

— За счет войны все списываешь, — уже жестко посмотрел на него Туманов, — жаль, что не был ты на фронте, товарищ Шугай, а то б увидел, как он сроднил людей, сделал их по-братски добрыми и чуткими друг к другу. — Он на секунду перевел взгляд на Королева, словно заручаясь его поддержкой. И опять спросил: — Говорят, что ты, Николай Архипович, даже женщин материшь.