— Что ж, это похвально: и отдохнешь, и водочки попьешь. А как на шахте идут дела? — внезапно спросил он.

— План по угледобыче перевыполняем.

— В таком случае — отдыхай! Раз на шахте хорошо, то на душе — простор.

Старик разгладил густые жесткие усы. Сощуренные светлые глаза его смотрели куда-то в угол купе. Алексей догадывался, что они ничего не видят перед собой, потушенные какой-то унылой мыслью.

— А вот нам отдых не положен, — сказал он и продолжал: — Ты вот послушай, какие, значит, дела: поехал я на курорт. Не хотел — уговорили. Двух недель не пробыл и, как видишь, повернул коловорот до ворот… Сказать, чтобы на курорте плохо было, этого не скажу. И весело, и харчей невпоед, и доктора, точно за малыми детьми, за всеми ходят…

Вдруг открылась дверь в купе, и в ней показалась студентка. Шахтер оборвал разговор. Заметив это, девушка быстро скрылась.

— Молодо-зелено, — через силу улыбнулся он, — а дивчина, видать, толковая и ко всему душевная… Слухай же, какие, значит, дела, — продолжал он свой рассказ: — Опостылел мне этот курорт. А началось все из-за газет. Принесут их, смотришь, про ту шахту доброе слово печатают, про другую, а про нашу «Каменку» — молчок. Будто и на свете нет ее. А третьего дня читаю «Правду» и чуть сердце не остановилось. Критикуют нашу «Каменку», ох как критикуют… А за что, спросишь? Бригадный метод рекордами заменили, вот за что, — досадливо поморщился он и умолк.

Поезд тронулся, и шахтер опять заговорил:

— Сказать тебе по правде, у нас на шахте этого бригадного метода и не было. Что-то вроде было, конечно, а так, чтобы по-настоящему применить его, как это, к слову сказать, на шахте «2-бис», — такого не было. А чего бы не занять опыт у «2-бис», съездить к ним или к себе лучшего их бригадира Ныркова пригласить, пусть поучит. Слухай же… Да разве человек отказал бы в такой помощи? Ведь общее дело делаем. С большой бы охотой приехал. Так нет же, мнутся…

Алексей улыбнулся.

— А ты не смейся, я вполне серьезно, — строго предупредил старик.

— Я просто так… Как вас по-батюшке?

— Кузьма Гаврилович, Полынь.

— Мне, Кузьма Гаврилович, даже неловко, что вы говорите такое обо мне.

Шахтер пытливо посмотрел на него, собирая морщины на высоком лбу.

— Да я про тебя еще ничего и не говорил. Первый раз в глаза вижу.

— Как же, все время обо мне да о нашей шахте.

— «2-бис» шахта добрая, и люди там хорошие. Ну так что же?

— А зовут-то меня Нырков, Алексей.

Кузьма Гаврилович даже отшатнулся, пораженный такой неожиданностью.

— Да ты что… правду говоришь? — изучающе пристально разглядывал он своего спутника.

Нырков, немного смущенный, молчал.

— Ну, молодец! Хвалю!.. — Он сгреб руку Алексея в свои огромные жесткие ладони и стал изо всех сил трясти ее, приговаривая:

— Хвалю… Молодец, Нырков…

А когда немного успокоился, спросил:

— Значит, к другу едешь? И к нам бы надо, сынок, приехать. Твой опыт нашей шахте позарез нужен. Может быть, на обратном пути заглянешь, а?

— Я так думаю, Кузьма Гаврилович, что дело у вас не терпит.

Почетный шахтер насторожился. Нырков продолжал:

— А что, ежели сейчас вот прямо на вашу шахту поехать, а через недельку к Сергею? У него ведь дела не хуже моих. Решайте, Кузьма Гаврилович.

Старик, взволнованный, потянулся к спутнику, обнял его и троекратно расцеловал в щеки.

Когда подъезжали к станции Рощино, где находилась шахта «Каменка», и Алексей вместе с Кузьмой Гавриловичем стали собирать свои вещи, вошла студентка и, удивленная, сказала Ныркову:

— Вам же до Ростова ехать.

— Решил у Кузьмы Гавриловича вначале погостить, — загадочно улыбнулся он. — Кузьма Гаврилович как-никак постарше моего товарища и тоже друг боевой.

Девушка пошла провожать своих спутников. Сойдя с порожек вагона, Нырков сказал ей:

— На шахте Ленина встретимся. А увидите забойщика Нарыжного — кланяйтесь. Через недельку буду у него.

— От кого же кланяться? — вслед ему крикнула она.

— От Алексея Ныркова.

Студентка долго, пока не скрылась станция, смотрела вслед своим новым знакомым, хорошим друзьям…

1950 г.

Помогая колхозному кучеру запрягать лошадей, опытный конюх Опанас Андреевич Штанько деловито наказывал:

— Прибудешь к месту, попервах дай охолонуть коням, а позже и напоить можно. Да место поуютнее требуй для них. Гости небось первостатные.

Конюх говорил и все разглаживал коротко подстриженную бородку, будто без этого он не мог бы найти нужных слов. Затем, ласково потрепав по атласной шее вороного и заметив, как тот от удовольствия закрыл глаза, сказал:

— Любишь нежности, шельмец!

Когда все было готово к отъезду и кучер, собираясь в далекий путь, стал скручивать цигарку, старший конюх, отойдя в сторонку, еще раз с восхищением посмотрел на все сразу: и кони, и сбруя, унизанная медными пряжечками, и просторные расписные сани радовали глаз.

Постояв так с минуту и налюбовавшись всем вдоволь, конюх, очевидно, вспомнив что-то весьма важное для себя, вдруг нахмурился, извлек из потайного кармана полушубка аккуратно, вчетверо сложенный носовой платок, внимательно посмотрел на него и снова подошел к лошадям. Спустя минуту Опанас Андреевич с усердием стал тереть платочком по спине одну, затем другую лошадь. Вид у него при этом был озабоченный, даже строгий.

Пожилой кучер невысокого роста, с белесыми кустистыми бровями и порыжевшими от табака пшеничными усами Савва Кузьмич Лемешко, примостившись на козлах, наблюдал за конюхом с таким выражением на лице, будто все порывался сказать: «Кончал бы эту свою церемонию, пора ведь ехать…»

Конюх подошел к Кузьмичу и, доверительно поднося к его глазам платок, спросил:

— Видишь что-нибудь, Савва Кузьмич?

— Вижу. Чист, как снежинка.

— То-то ж… — протянул Опанас Андреевич и уже с заговорщицким видом сказал вполголоса: — Будешь там в конюшне, узнай, чисты ли у них лошади. Уважь, Кузьмич.

Пряча платок в карман полушубка, кучер пообещал Опанасу Андреевичу в аккуратности исполнить его просьбу и уже намотал вожжи на руки, чтобы трогать, как тот снова заговорил:

— Спору нет, новаторша у них — дивчина на всю область приметная. Ты уж помчи ее как следует быть, на полных рысях, чтобы обиды не заимела. А вот все ли у них в хозяйстве на высоте — это вопрос… — И конюх загадочно вскинул брови. — Ты, Кузьмич, позорче приглядывайся ко всему. Непорядок на заметочку бери, а что новенькое — на ус мотай. Пригодится.

Кучер в ответ многозначительно подмигнул, все, мол, понятно, и, довольный, что с беспокойным конюхом разговор закончен, лихо вскрикнул:

— Но-о, легкокрылые!

Через минуту лошади уже резво мчались по снежной дороге, блестя подковами; чесаные гривы развевались по ветру.

Опанас Андреевич, пока сани не скрылись из виду, смотрел им вслед, думал: исполнит ли Кузьмич его наказ, не забудет ли?..

Сани то и дело заносило в стороны. Они ударялись полозьями о кочковатые обочины дороги. Но Кузьмич надежно восседал на облучке: такого не сбросишь. Это был лучший кучер в колхозе. Он знал все дороги, куда бы они ни вели от Красного села, в каких бы лесочках и балках ни прятались и как бы хитро ни переплетались между собой. Все значительные выезды, какие только были у колхоза, числились за Саввой Лемешко. Как только стало известно, что бригадир полеводческой бригады колхоза имени Ленина Галина Бойко согласилась приехать в артель «Светлый путь» поговорить с народом об опыте работы по выращиванию сортовой пшеницы, председатель наказал Кузьмичу ладиться к отъезду.

Два дня готовился колхозный кучер. Сани, сбруя — все было не меньше десяти раз тщательно проверено, опробовано руками самого кучера. Ни прочность, ни изящество отделки саней и сбруи не вызывали сомнений ни у него, ни у старшего конюха. И только когда дело дошло до того, каких запрягать лошадей и сколько — пару или приспособить еще и пристяжную, — тут-то и закипел спор у Кузьмича со старшим конюхом.