В новом платье в черную клеточку и легком макияже, оттеняющем озорной взгляд, Инна похожа на молоденькую черноглазую украинку. Она с опаской шмыгает мимо меня на диван, где чувствует себя в безопасности. Стоящую могут повалить, заметить ее зад, который в отрочестве казался ей уродливо выпирающим. На тренинге в институте она испытала ощущение, что ее низ отрублен от верха. Встреча со мной помогает ей продержаться только пару дней, а на две сессии в неделю у нее нет денег. Я замечаю, что некоторые студенты на последнем курсе работают с клиентами. Инна признается, что от этих моих слов ее трясет от бешенства. Отец всегда ставил ей в пример других.
После прошлой сессии у нее была температура, болело горло и до сих пор охриплость. Как будто она сболтнула лишнее. Ее чистая поверхность скрывает грязь и болячки, ей стыдно их показывать, обидно, что я не сам обнажаю это своими вопросами, а вынуждаю ее. Я не разделяю ее боль, не жалею и не исцеляю, а перевожу разговор на психологические темы. Бросаю ее, больную, так даже мать не делала. Так отец доставал ее своими умными разговорами и требованиями. У Инны появляются слезы, я предлагаю ей взять салфетку с журнального столика, она замечает, что это очень кстати.
Утром она думала отказаться идти на студенческое общество, председателем которого является, но решила повидаться с интересными людьми. Решила также не пропускать работу в психологическом центре, хотя директор последнее время очень раздражает. Он общается в основном по делу, говорит ей комплименты, призывает не думать только о себе, но уклоняется от разговоров о чувствах. Она сдает хвосты за прошлую сессию, образовавшиеся во время ее изоляции. В своей группе она испытывает симпатию к молодому человеку, видит и его интерес, но они обнаруживают эти чувства только на тренингах. Родители выписались из больницы, приступили к работе, оформили развод, мать ищет варианты размена квартиры.
Инна прочитала у Мак-Вильямс классификацию характеров, определила себя в истерички и нарциссы, эта определенность ее успокоила. Когда я уезжал отдыхать, она увидела сон, который тоже ее успокоил.
Инна съездила к родителям. Они, как всегда, были на ножах, но к ней отнеслись как к взрослой. Инна впервые защищала отца от нападок матери. Они оба перестали пить после инфаркта отца. Инне было приятно почувствовать себя дома, да еще в необычной безопасности. Тетка довольно ревниво отнеслась к ее визиту, когда Инна постфактум сообщила ей о нем. Инне приснился черный человек, который собирался ее убить, и она во сне заснула. Инна связывает это с попыткой дяди летом уйти к своей первой жене, от которой увела его тетка. Тетка считает, что сделала ему лучше, а он до сих пор испытывает чувство вины, так как первая жена после его ухода совершила суицидную попытку.
У Инны запор уже неделю, пропал аппетит, она ест только растительную пищу, ничего не помогает. Она стесняется говорить о своем пунктике на психологической группе – это ниже пояса и значит, грязно. Инна осторожно, с нескольких попыток, прерываемых рассуждениями и выяснением моего отношения к «грязным» темам, рассказывает о том, что часто видит эротические сны и вспоминает их теперь без стыда. В одном из последних снов она родила ребенка, это было очень больно, но, когда ребенка положили ей животом на живот, боль прошла. Ведь сейчас приносят ребенка к матери.
Как-то она обкакалась во сне, и ее не стали будить. Ее рано поместили в манеж, перестав менять подгузники. В 2,5 года мать носила ее из туалета в ванную и мыла анус, входя в него пальцем, это было приятно. Через год Инна вошла в анус своим пальцем и вместо удовольствия испытала боль. Это ее удивило и разочаровало – реальность оказалась хуже, чем ей пообещали. У нее брезгливость к интимным контактам. Вначале она избегает их, чтобы не испачкать партнера, которого идеализирует, потом – чтобы не испачкаться об обесцененного партнера. Эта брезгливость защищает ее от контакта с собственным прошлым. Она не могла бы второй раз услышать тетину историю изнасилования. Так же точно она не смогла бы прожить собственную историю или прикасаться к чужой – из-за этого и не работает с клиентами.
Нет, она могла бы себя настроить – о, голос сел, говорит, что не хочет так. Как же иначе? Я говорю, что папин голос требует подвига, мамин – беспомощности. Наша работа опирается на реальные возможности, свои и партнера. Нужна честная обратная связь, тогда и голос работает, как было всю нашу сессию, за исключением самого начала и конца. Мы работаем в режиме консультации, подходящем для трудной ситуации, но затрагиваем ее душевные раны, поскольку ее жизнь плохо складывается из-за них. Однако тогда встречаться надо чаще и переходить к психоанализу. Инна и сама об этом думала. Сегодня она примерялась к положению на кушетке, иногда садилась ко мне боком на диване с ногами.
Едва доехала, боялась упасть в обморок. Лучше, конечно, было бы остаться дома, как она делала в таком состоянии раньше. Не глядя на меня, садится на диван боком с ногами, почти лежа. С некоторой опаской соглашается лечь на диван: вдруг она отключится или начнет нести что-то ужасное. Она отгорожена от меня прозрачной стеной.
Она встретилась с отцом, это было терпимо. После этого ночью Инна проснулась с ощущением отца внутри себя, она почувствовала себя мужчиной, и ее обдало приятным жаром. Инна испытывает приступы потери себя, когда вместо своих мыслей появляются отцовские. Она напоминает себе свое имя, разглядывает свое тело, просит друга крепко обнять ее, чтобы почувствовать собственные границы. Я говорю об ее одержимости отцом и о своем опасении занять место, которое занимает отец. Инна усмехается: она и так уже говорит моими фразами.
Ей надо защитить диплом. Вчера она была у руководителя дипломной работы, он сказал, что такая способная студентка должна приехать на его конференцию. Она сделала из работы с дипломом игру «справлюсь – не справлюсь». Раньше в таких ситуациях у нее начинал болеть живот, или она падала в обморок и таким образом временно выходила из игры. Голос, который заставляет ее стремиться к совершенству и одновременно внушает, что у нее ничего не выйдет, – это голос отца. Она то старается изо всех сил ему назло, то смиряется и хоронит свои дерзкие мечты.
Инна провела четыре собеседования, первые два провалила, так как не ожидала, что придут мужчины, и растерялась. У нее был ком в горле, слезы в глазах, руки опустились, голова была тупая, как после отцовского подзатыльника. Чувствовала себя дурой. После сессии она едет на собеседование в психологическую фирму. Если бы договаривалась по телефону, нашла бы причину для отказа. Ей не хочется работать, так как в должности сетевого менеджера она получала большую зарплату по ее ощущениям незаслуженно и постоянно боялась увольнения. Ее могли подставить и в аптеках, которые она курировала, и коллеги, которые одновременно были конкурентами. Она со страхом ожидала присутственного дня, хорошо, что он был раз в неделю, на каждом собрании боялась критики и последующего увольнения. Мать панически восклицала, что Инне тогда не на что будет жить.
Десять дней назад она заручилась согласием 40-летнего мужчины порекомендовать ее помощником хозяйки психологической фирмы. Он не скрывал своего сексуального интереса к Инне, а та от желания все эти дни буквально лезла на стену, хотя он ей не очень симпатичен. Мать в свое время говорила, что верные жены просто не пробовали других мужиков, а неверные – шлюхи. Она отказала этому мужчине, скрыв свое влечение, и лишилась хорошего места. В милиции и антикризисном центре нужен диплом, но она еще студентка.
Инна начала половую жизнь с Николаем, но тянет ее к директору, хотя она не верит ни одному его слову. Они поменялись с ним ролями: теперь при ней у него все падает из рук. Она искала удобную позу в кресле, а он обвинил ее в нарциссическом самолюбовании. Она не хочет быть кокетливым нарциссом, она собирается заслуживать уважение своим старанием. Из-за сложных отношений с директором она пропускает важные мероприятия центра и перспективу высокооплачиваемой работы там. Она хочет уйти оттуда.
