Инна вспоминает, как в девять лет попросила мать прекратить пить, иначе она выбросится с балкона четвертого этажа, она уже села на перила и свесила ноги. Мать посмотрела на нее с дивана мутными глазами, сказала «Н-не надо», закрыла глаза и заснула. Инна в периоды своей изоляции сочиняет рассказы, в которых героиня бросается с высоты, родные потом ужасаются безобразному виду трупа.

Мать недавно звонила, жаловалась на свои проблемы, на невнимание мужа. Мать ни с кем не общается, кроме сотрудников на работе. Инна незаметно для нее плакала от жалости. Она приучена скрывать свои слезы за улыбкой. В детстве ей попадало за слезы как попытку разжалобить родителей и испортить им настроение. Матери нельзя было задать невинный вопрос. «Почему котлета розовая внутри?» В ответ истерический крик. А это отец не дал ей денег на еду. Она редко извинялась, что разрядилась на дочери. И это было как пьяные слезы. Непонятно, почему мать так боится и ненавидит мужчин, ведь ее не изнасиловали в девичестве, как тетю. Мать всю жизнь ждала, что отец сделает ей зубы, но так и не дождалась и скопила уже 90 т. р. на зубы. У нее сверхценные идеи. Инна неохотно признает, что целеустремленность и опора на свои возможности могут пригодиться и ей.

Инна рассталась со своим парнем – он сошелся с другой. Поссорилась с подругой, которая подколола ее, что у нее есть парень, а Инна одна. Вспомнилось, как она боялась оставаться в детстве дома одна. Когда Инне было девять лет, от них уехала бабушка, до прихода родителей с работы Инна сидела на спинке стула и тупо глядела в окно на предгрозовое небо, как сейчас. После прошлой сессии Инна почувствовала, как из нее вышла девочка лет 7–9 в ее тогдашнем синем платье в горошек. Инна хотела поговорить с ней, но девочка повернулась к ней спиной и потом зашла к ней за спину, оттуда она заглядывала в то, чем занимается Инна. У Инны появилось чувство, что они с той девочкой вместе – похоже, что маленькая Инна родила себе надежную маму.

У Инны не осталось подруг, ей легче общаться с мужчинами. Она сейчас уходит жить от тетки к своему другу-гею. Инну раздражает эгоизм мужа тетки, который на 18 лет младше ее и пользуется ее материнской безотказностью. Когда тетя подходит к ней и интересуется ее работой на компьютере, Инне хочется ее ударить. Инна напрягается и когда ею недовольны, и когда хвалят. Тетка будет продолжать оплачивать учебу и терапию Инны, а на еду она будет зарабатывать, работая психологом.

Инна видела сон из двух частей. Начнет со второй.

Я в квартире родителей. Стою на балконе, смотрю во двор. Споткнулась на наклонном полу, скатываюсь, как часто снилось в детстве. Слабые перила могут не удержать. Мать коряво и неудачно пытается удержать. Я требую позвать отца, мать зовет его, тот не отзывается. Я с трудом останавливаюсь сама и вылезаю из-под каких-то кирпичей. Оказывается, отец все это молча наблюдал, и я кричу впервые в жизни: «Тебе как всегда по х… что со мной происходит!» Отец обвиняет меня: «Я же предупреждал, сама вляпалась». Обычно он говорил: «Сами вляпались», объединяя меня с глупой матерью.

Я интересуюсь первой частью сна.

Я в другом городе или стране живу у еврея лет 40, он в кипе и с пейсами, в черном костюме. Он живет здесь дольше меня. За свою помощь он требует секса, пытается повалить меня в проходной комнате, и после борьбы мы расходимся по своим комнатам. Я сбегаю от него и оказываюсь с тетей в машине, которая привозит нас во двор моего дома. Подъезжает автобус, в окне виден еврей, которого навела на меня тетка, я чувствую смутную злость. Я вижу в окне ректора своего института, показываю этим евреям средний палец. Мой отец – антисемит. Тетка уговаривает меня зайти в автобус, евреи пьют чай за круглым столом. Мой бывший хозяин предлагает мне брак, ректор и тетка уговаривают меня, я долго отказываюсь, а когда соглашаюсь, уже поздно. Я прихожу к своему парню, мне хорошо.

Инна мысленно дружит с отцом против вездесущих умников-евреев и глупой матери, он не мешает ей катиться вниз.

После группы Инне неожиданно стало легко и физически, и душевно. Оказалось, группа может деликатно проявить внимание и поддержать. Возможно, Иван сделал это эгоистично, из собственных побуждений, но ей-то стало легче. Жаль, что она не поинтересовалась, что им двигало. Интересно, как он отнесется к тому, что ей стало легче. А что касается меня, то Инна полностью отдалась детским впечатлениям от общения с мамой в детстве, не пытаясь проанализировать их со мной. Может быть, это отключило сегодня мой энтузиазм?

Уходя, Инна жалуется на то, что приходит ко мне переполненная тяжелыми чувствами, а уходит пустой. Мне это напоминает кружку кваса, с которой сдули пену, но боятся пить – вдруг опять муха попадется? Мы можем здесь не только пену сдувать, но и разбираться, что в квасе – может, это не муха, а изюм? Почему у нее слезы? Может быть, от грустной картины расставания (я уезжаю в отпуск), которую она себе уже нарисовала? При прощании у Инны сжато горло, она тихо пищит. Так было, когда били и плакать не давали, ставили в угол, пока не кончит плакать.

Через три недели. Перед операцией Инна на работе не находила себе места из-за предоперационной тревоги, металась по кабинетам, сказала директору, что хочет уйти. Он закрыл дверь на ключ, крепко ее обнял и коротко поцеловал в губы, сказав: «Теперь останешься?» Ему 42 года, у него жена и сын. Мать говорила, что в молодости все мужики ее хотели. Инна боится, что и у нее будет так же. Я спрашиваю, чем я могу ей помочь. Инна долго думает. Раньше у нее была бы в голове пустота, а теперь хаос. Инна упрекает меня за интерпретации. Она хочет взять на себя ведущую роль, другой ум ее бесит. Я играю роль всезнающего, а сам не знаю, что с ней делать, отправил в группу. Пауза. Я говорю, что невроз может защищать ее от неприятных переживаний и хаоса. Не будем с ним бороться, он по-своему заботится о ней, пока она вместе со мной не начнет делать это лучше него. Такое отношение к неврозу Инну устраивает.

– Как прошла операция?

– (Дикторским голосом.) Операция прошла удачно.

Она пять лет ходила как беременная, судорожно втягивая живот, чтобы не посчитали беременной. На операцию пошла, как на аборт. В реанимации после операции возле нее были врач и медсестра, это было хорошо. В больницу приезжала мама, которая попыталась ласково потрепать Инну за волосы. Папа за год постарел, судя по фотографии, которую показала мать. В отделении Инна только отвечала «да» или «нет» на вопросы. С головой ушла в компьютерную игру-стратегию, где создавала персонажей, которые общались с ней и между собой, как ей хотелось. Она с детства уходит так от реальных отношений, в которых не чувствует себя в центре внимания и любования. На людях она ощущает себя как на съемочной площадке в свете юпитеров. Она не знает, какая она на самом деле, так как и в одиночестве погружается в подобные фантазии.

Кино до последнего времени заменяло Инне реальность. Сказки хороши тем, что в них автор все решает за героев. Инна жила в ожидании спасителя. Особенно ей нравились сказки, в которых описывались кровавые расправы над злодеями, особенно веселая сказка про Конька-горбунка, где злой царь сварился в котле. Еще ей нравилась сказка о ласточке и принце, который помог людям, но остался без своих красивых драгоценных глаз. А еще – про бездетный двор, где лекарь посоветовал поймать и съесть волшебную рыбу, и тогда родили и царица, и кухарка, и даже корова родила Коровьего Ивана.

Инна боится проявить свое настоящее лицо, которое мне не понравится, и тогда я ее брошу, как предыдущая психолог. Инне легче доверять людям, когда они ее критикуют. В проявлениях симпатии она видит или поверхностный подход, или манипуляцию. Иногда она сама невольно играет хорошенькую куколку. Я спрашиваю себя вслух, зачем мне иметь с ней дело. После паузы говорю о заработке. Инна признается, что думала о том же, но постеснялась произнести вслух. Я говорю, что меня трогают ее переживания в связи с тем, что она переступила через себя, порвав с родителями. Я учусь понимать ее, чтобы лучше разбираться в человеческих отношениях.