Сложная композиция выгравирована на серебряной панагии из Суздаля[1334]. Гравировка вообще часто применялась к предметам этого типа. Лучшим образцом гравировки является известная охотничья рогатина Бориса Александровича Тверского (рис. 141). Рогатина в древней Руси была и охотничьим и боевым оружием, но в последнем случае рогатина неизменно выступает как оружие пешего боя, своего рода предшественницей штыка. Иногда рогатина противопоставляется копью, под которым понимается копье кавалериста.
Рис. 141. Рогатина твер. князя Бориса Александровича. Поскольку князья никогда не вели боя в пешем строю, естественнее всего предполагать, что в княжеских руках рогатина была оружием охотничьим. Единственное упоминание княжеской рогатины связано с охотой (Ипатьевская летопись 1255 г.). Стальная втулка набита в горячем состоянии тонким серебром, по которому резцом выгравированы фигуры и надпись. Фон или заштрихован косыми линиями или покрыт рядами зигзагообразных линий, образованных поворотами маленького зубильца[1335]. На втулке награвированы восемь отдельных сцен (рис. 142–143): Рис. 142. Изображения на втулке рогатины кн. Бориса Александровича Тверского. Рис. 143. Боковые грани рогатины кн. Бориса Александровича Тверского. 1) Юноша стреляет из лука в зверя; над зверем летит птица. 2) Юноша в более богатой одежде беседует с царевной в длинном одеянии и в короне. 3) Полуобнаженный человек в струпьях сидит на резном табурете; к нему подходит толпа таких же полуобнаженных людей, из которых один держит ведро. 4) Человек в короткой одежде подносит кубок (в форме потира) другому, у которого лицо в струпьях. Над первым награвирована отдельно человеческая голова. 5) Юноша с рогатиной охотится на зверя, сидящего под деревом. 6) Одетый человек сидит на табурете; другой приносит ему ведро. 7) Полуобнаженный человек борется (или обнимается?) с нагим человеком меньшего роста (может быть женщина?). 8) Полуобнаженный человек привязан за руки к кольцу наверху; сидящий одетый человек держит его за ноги, а третий (одетый) бьет первого кнутом. Все эти сцены представляют, по всей вероятности, иллюстрации к какой-то не дошедшей до нас повести или сказанию[1336]. Русские ювелиры XIV–XV вв. изредка применяли чернь. Сочетание гравировки с чернью мы видим в упомянутом выше окладе 1343 г. На девяти отдельных пластинах там тонко выгравированы фигуры и орнамент; фон залит чернью. Свободные от черни пространства вызолочены[1337]. К 1383 г. относится прекрасной работы ковчег с чернью, эмалью и позолотой. Он имеет форму квадрифолия; и сложные композиции на черневом фоне расположены в 16 круглых и 4 полуциркульных клеймах. Кроме черни ковчег украшен сканью. Ковчег был сделан по заказу суздальского архиепископа Дионисия. Надпись на нем говорит о путешествии Дионисия в Царьград и перенесении святынь я Суздаль при князе Дмитрии Константиновиче[1338]. К XV в. относится серебряная пластинка от ковчега, на которую наложен черневой рисунок. Поле, предназначенное под чернь, густо штриховалось перекрещивающимися линиями, и контуры рисунка проходились гравировкой. Чернь накладывалась пятнами и, кроме того, заполняла все углубления гравированного рисунка, придавая ему большую четкость[1339]. Применение черни в XIV–XV вв. не носит того массового характера, какой мы наблюдали в XII в. Чернь применяется изредка, как бы случайно. Перейдем к рассмотрению самого распространенного технического приема в русском ювелирном деле — филиграни или скани. Высокое развитие сканного орнамента в XII–XIII вв. было прервано татарским нашествием. Тонкая ажурная скань, микроскопические золотые цветы на сканных спиральках, многоярусная скань, создающая воздушный легкий рисунок, — все это требовало сложного оборудования и большого опыта. В течение целого столетия мы не знаем в русских землях филигранных работ. Очевидно, русские мастера внесли свою долю уменья в ювелирное искусство монгольских государств, где именно в это время скань получает широкое развитие, но на Руси сканное дело надолго заглохло и возродилось вновь лишь в XIV в. Самые ранние вещи с филигранью послемонгольского периода связаны с Новгородом. Архиепископом Моисеем в 1330 г. был сделан яшмовый потир, оправленный в серебро. Верхний венчик потира украшен сканью[1340]. Очень близок к сосуду Моисея сосуд, связываемый с Антонием Римлянином, который нужно датировать значительно более поздним временем, чем эпоха Антония (начало XII в.), скорее всего XIV–XV вв.[1341] Скань в обоих случаях не особенно сложна по рисунку и по своему характеру очень близка к домонгольской, отличаясь от нее лишь большей скромностью. С домонгольскими вещами сближает и сочетание скани с крупными камнями в металлических гнездах. Общий характер этих двух сосудов XIV в. говорит о том, что в Новгороде не было такого перерыва в развитии филигранного дела, какой мы наблюдаем в остальных русских землях. Вне Новгорода скань мы встречаем лишь в конце XIV в. на суздальском ковчеге 1383 г. и на окладе евангелия московского боярина Федора Андреевича 1392 г. Из вещей начала XV в. прекрасную скань имеет оклад владимирской иконы (1410–1431). Две последние вещи должны привлечь наше особое внимание[1342]. Рисунок скани состоит из широких спиралей с 10–15 маленькими спиральками, присоединенными к стеблю широкой спирали с внутренней стороны. Общий контур рисунка несколько напоминает стебель ландыша с бутонами нераспустившихся цветов. Скань скручена из трех серебряных проволок: кручение плотное, придающее зернистость каждой нити. Среди сканных завитков неожиданно появляются отдельные рисунки из гладких проволок. Рисунок составлен из яйцевидных и колбовидных элементов, расположенных или по три (три «колбы», обращенные хвостами в разные стороны) или по четыре. В последнем случае в несколько упрощенной форме воспроизводится рисунок «арабского цветка». Фон внутри яйцевидных и колбовидных площадей остается гладким и не заполняется ничем. Общий характер орнамента несколько диссонирует с русскими мотивами XIV–XV вв. Нигде, кроме скани, мы не встречаем этих восточных элементов рисунка. Зато они в изобилии имеются среди, рисунков арабских и иранских тканей XIV–XV вв.[1343]
В поисках образцов для сканного орнамента XIV–XV вв. мы невольно обращаемся к Востоку. По счастью, легенда, связавшая с восточной золотой шапкой имя Владимира Мономаха, сохранила нам прекрасный образец настоящей восточной скани XIV в. Исчерпывающими работами А.А. Спицына можно считать доказанным, что так называемая шапка Мономаха, применявшаяся с конца XV в. для торжественного венчания на царство, является изделием среднеазиатских ремесленников[1344]. На восьми пластинах шапки Мономаха мы видим широкие спирали с завитками, закрученные в 2–3 оборота, совершенно аналогичные «ландышевым» веткам на русской скани. Широко применены здесь яйцевидные и колбовидные языки, из которых складывается «арабский цветок» и ряд других узоров, Языки сделаны из гладкой проволоки, и поле внутри их оставлено гладким, как и в русской скани. Сходство указанных выше русских изделий с золотой шапкой Ивана Калиты почти полное. Отличием русского сканного узора является меньшая геометричность, большая плавность рисунка и меньшее количество вводных мотивов. Наличие хорошего восточного образца филиграни в обиходе московских князей легко могло натолкнуть московских золотых дел мастеров на воспроизведение и переработку сканного орнамента золотой шапки. Древнейший, дошедший до нас образец такой переработки, близкой все еще к оригиналу, дает нам оклад 1392 г. вернуться «Вестник Общества древнерусского искусства», М., 1875, № 6-10, стр. 53. Сообщение Г.Д. Филимонова. вернуться Н. Кутепов. Великокняжеская и царская охота на Руси. т. I, СПб., 1896, стр. 142; А. Жизневский. Описание Тверского музея. Оружие и доспехи. — «Древности», М., 1886, табл. XI, рис. 977. Выше, в разделе кузнечного дела, мы высказывали предположение, что рогатина датируется ранними годами княжения Бориса Александровича и может быть связана с поездкой его на коронацию Витовта в 1430 г. вернуться В Музее гор. Калинина хранится костяная рукоять кинжала, отнесенная издателем к XV в. (А. Жизневский. Ук. соч., стр. 192). Там изображены люди, животные, птицы. Фигуры и композиции на рогатине отчасти напоминают инициалы рукописей XIV–XV вв., но отличаются от них большей четкостью рисунка. Отдельные сцены, изображенные на рогатине, повторены на некоторых монетах Бориса Александровича и Ивана Михайловича Тверских (А.В. Орешников. Русские монеты до 1547 г., табл. II, № 46, 47, 48, 49, 50, 51, 53, М., 1896, стр. 27). На монетах изображены различные охотничьи сцены. Изображения на рогатине долго не привлекали внимания исследователей. Лишь недавно Я. Лурье в статье «Роль Твери в создании русского национального государства» («Ученые записки Ленинградского гос. университета», Л., 1939, № 36, вып. 3, стр. 104–107) впервые подошел к расшифровке изображений. Автор считает, что на рогатине даны иллюстрации к былине о Щелкане Дудентьевиче. Для доказательства своей мысли он произвольно располагает рисунки в определенном порядке, нарушающем их последовательность на рогатине. Принимая нумерацию Я. Лурье, рисунки оказываются на самой рогатине в таком порядке: 8, 2, 4, 3, 1, 7, 5, 6. Рис. № 1 (по месту расположения — 5) — Щелкан пьет кровь сына перед Озвяком Тавтирьевичем; рис. № 2 — Озвяк передает Тверь Щелкану; рис. № 3 — сцена наказания иллюстрирует управление Щелкана; рис. № 4 — мужики посадские несут жалобу двум удалым Борисовичам; рис. № 5 — Борисовичи несут злато, серебро и жемчуг Щелкану; рис. № 6 — двое Борисовичей разорвали Щелкана наполы. Приведенное объяснение вызывает несколько возражений, которые мы расположим по порядку рисунков, принятому Я. Лурье: Рис. № 1. Принимающий чашу без царского венца, лицо его в струпьях. Ордынский царь не мог быть изображен в таком виде. Во всех миниатюрах XVI в. ордынский царь изображался в зубчатом венце. Рис. № 2. Признать этот рисунок изображением инвеституры совершенно невозможно, так как слева находится женская фигура в длинной одежде с длинными волосами, а не хан Узбек. В пользу знатного происхождения говорит венец, но было бы весьма странно изображать Узбека один раз в коротком платье с непокрытой головой, а другой раз — в женской одежде с широкими рукавами и в короне. Рис. № 4. Если изображены посадские мужики, приносящие жалобу Щелкану Дудентьевичу, то в высшей степени странно то, что Щелкан сидит полуголый, в струпьях, а тверичи с ведром также обнажены до пояса. Рис. № 5. Вместо двух Борисовичей со златом и серебром изображен одна мужчина с ведром. Щелкан босой, но уже без струпьев. (По всей вероятности, рис. 1, 4 и 5 передают распространенный сказочный сюжет врачевания «живой водой»). Рис. № 6. Вторично вместо трех действующих лиц — только двое, из которых один полуобнажен, а второй (Щелкан) совершенно наг. Суммируя все несообразности, получаемые при сближении рисунков со стариной о Щелкане Дудентьевиче, мы должны отказаться от остроумной попытки Я. Лурье. Предпринятые мною поиски литературных соответствий изображениям на рогатине не привели к окончательным результатам. Просмотр сказок не дал ни одной, в которой сочетались бы все сюжеты (см. Н.П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, Л., 1929). Больше материала оказалось в былинах и повестях русского происхождения. Повесть о Петре и Февронии знает баню и особую целебную воду, приносимую князю, заболевшему язвами на теле. Есть там и сцены охоты. Охота и баня есть в былине о Добрыне и Маринке. В былине о сорока каликах есть упоминание охоты, беседы княгини Апраксии с Касьянушкой-атаманом, о передаче чаши и наказании атамана за мнимую кражу чаши. Эти же сюжеты повторяются в житии Касьяна Учменского (см. М.Н. Сперанский. Русская устная словесность, М., 1918, стр. 315). Былина о молодце и худой жене знает охоту, разговор с королевской дочерью, кабак, наказание и др. В тверской литературе есть интересное сказание «О зачатии во граде Твери отроча монастыря» («Тверские губ. ведомости», 1865, № 36 и 38). Сказание в редакции XVII в. повествует о женитьбе князя Ярослава Ярославича в 1265 г. на дочери пономаря Ксении. В сказании говорится и об охоте (дважды), и о разговоре юноши-слуги с невестой князя, и о свадьбе. Как видим, полного совпадения нет нигде, но совпадение многих элементов позволяет предполагать, что гравированные на рогатине композиции дают неясную уже для нас комбинацию элементов, обычных для русского былинного и литературного творчества XV–XVI вв. Мы потому так подробно остановились на рогатине, что она является единственным для этого времени светским произведением искусства. вернуться Фигуры четырех евангелистов по углам интересны изображением ряда деталей книгописного дела: подвесная чернильница, рожок для перьев, разлинованный пергамент, процесс письма и т. д. — П. Симони. Оклады…, табл. II к стр. 938. вернуться М.И. Михайлов. Памятники русской вещевой палеографии, СПб. 1913, стр. 50–53, рис. 22. — Единственное издание этой интересной вещи грешит, к сожалению, множеством ошибок, начиная с даты (1382 г. вместо 1383 г.) и кончая текстом надписи. Дионисий, крупный церковный деятель XIV в., был одним из кандидатов в митрополиты и после назначения Митяя отправился в Царьград. Был арестован, отпущен на поруки и, в конце концов, бежал в Царьград, откуда возвратился в 1382 г. На следующий год (1383) он вновь едет в Царьград и в этом же году, в январе месяце, возвратился в Русь в сане архиепископа с различными святынями и с грамотой против стригольников (Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, М., 1900, стр. 251–252). Суздальский князь Дмитрий Константинович, упоминаемый в надписи на ковчеге, умер 5 июля 1383 г. (А.В. Экземплярский. Великие и удельные князья…, т. II, СПб., 1891, стр. 416). Все эти хронологические сведения нужны нам для решения задачи: где был сделан ковчег — в Суздале или в Константинополе? А.И. Некрасов («Древнерусское изобразительное искусство», стр. 224) считает, что ковчег был сделан в Константинополе в 1382 г., но никаких аргументов в пользу этого мнения не приводит. Текст надписи говорит о перенесении святынь из Царьграда («…пренесены изо Царяграда смереным архиепископом Дионисьем»). На этом основании и самый ковчег для святынь считали изготовленным в Царьграде (И. Снегирев. Московские древности, М. 1842–1845, стр. 92). Но при этом не было обращено достаточного внимания на следующие слова: «…при великом князи Дмитрии Константиновиче иже созда раку сию…» Между приездом Дионисия и смертью Дмитрия Константиновича прошло около полугода; за это время ковчег мог быть изготовлен в Суздале или в Нижнем-Новгороде. Впрочем, слова «иже созда…» можно понимать в смысле принятия на себя расходов по изготовлению дорогого оклада для цареградских святынь. В пользу нерусского происхождения говорит боковой чеканный пояс с византийским орнаментом, но расположение русской надписи говорит о том, что в изготовлении ковчега, несомненно, участвовал русский мастер. Кроме того, надпись сделана уже после возвращения Дионисия, так как в тексте идет речь о перенесении ковчега из Царьграда в Суздальское княжество, как о совершившемся факте, чего не могло быть, пока Дионисий находился еще в Царьграде. Следовательно, несмотря на наличие византийских элементов в орнаментике, мы должны считать ковчег изготовленным в пределах Суздальско-Нижегородского княжества в январе-июле 1383 г. вернуться Ю.А. Олсуфьев. Опись серебра, табл. XII. вернуться М.И. Михайлов. Ук. соч., стр. 41–42, рис. 16. — Дата прочтена ошибочно — 1323 г. Ошибка в дате есть и в «Русских древностях» И.И. Толстого и Н.П. Кондакова (стр. 160) — 1328 г. Отсюда эта описка перекочевала и в «Библиографию…» А.С. Орлова. Дата читается так: 6838 г., или 1330, спустя месяц после изготовления потира. В апреле этого же года Моисей ушел с кафедры в свой монастырь на Коломцех (Новгородская III летопись 1330 г.). вернуться И.И. Толстой и Н.П. Кондаков датируют сосуд XV в. («Русские древности», стр. 159). — Шляпкин относит надпись к XIII в. — М.И. Михайлов. Ук. соч. вернуться П. Симони. Оклады…, табл. II; «Древности Российского государства», отд. 1, табл. III. — Скань здесь двух видов: один — древний, относится, к эпохе Фотия, а другой — XVI в. вернуться Н.Н. Соболев. Очерки доистории украшения тканей, М.-Л., 1934., стр. 120, цветная таблица; стр. 138, рис. 81; стр. 197, рис. 114. вернуться Впервые против византийского происхождения шапки Мономаха выступил французский ученый W. Regel («Analecta Byzantino-russia», 1891), считавший ее золотоордынским изделием. Затем Г.Д. Филимонов («О времена и происхождении знаменитой шапки Мономаха». — ЧОИДР, 1893, кн. II) указал на близость орнаментики шапки к арабским образцам и высказал предположение, что золотая шапка попала в 1317 г. к хану Узбеку из Египта, а уже от Узбека — в казну московских князей, где она упоминается, начиная с духовной Ивана Калиты. «А исъ порть изъ моихъ сыну моему Семену, кожухъ черленый женчужьный, шапка золотая» (СГГ и Д, ч. 1, стр. 32). В специальном исследовании А.А. Спицын («К вопросу о Мономаховой шапке». — ЗОРСА, СПб., 1906, т. VIII, вып. 1) убедительно доказал восточное происхождение шапки, подкрепив свое утверждение 74 рисунками арабских, иранских, египетских и среднеазиатских вещей. Спицын еще раз вернулся к этой теме в статье «Бухарский клад и Мономахова шапка» (ИАК, СПб., 1909, вып. 29). К этой статье приложено лучшее воспроизведение древнейшей части шапка Мономаха. |
