Только в XVI в. появляется вновь искусство перегородчатой эмали, но его нельзя сравнить с киевским. В XVI в. перегородки изготавливались из толстой крученой проволоки, эмалью заливались большие площади, рельефно выступавшие на гладком фоне. Решать сложные живописные задачи в этой технике было невозможно; она представляла лишь усложнение сканного рисунка и была очень далека от эмалей XI–XII вв.

Единственная вещь XIV в., содержащая прекрасные образцы перегородчатой эмали на золоте, — это саккос московского митрополита Алексея (1348–1378)[1031]. Но и эта замечательная одежда при ближайшем рассмотрении оказывается более древней, чем эпоха Алексея, с именем которого ее связывает лишь предание.

Золотые бляшки с перегородчатой эмалью, круглые или в форме квадрифолия, составляют лишь часть убранства богатой боярской или епископской одежды. Кроме них, есть еще фигурные тисненые бляшки, аналогичные бляшкам, обычным в кладах XII–XIII вв. Саженый жемчуг обрамляет золото и создает самостоятельный орнаментальный фриз. Рисунок орнамента на некоторых бляшках (эсовидные завитки и сплошная волна со спиралями) датируется первой половиной XIII в. Все части украшения ворота (ожерелья, оплечья) производят очень цельное впечатление и явно одновременны. Все рисунки на эмалевых бляшках находят себе аналогии в древностях домонгольской Руси конца XII — начала XIII вв.[1032]

Оплечье саккоса Алексея нужно считать частью древней одежды XII–XIII вв., сохранившейся без изменений до XX в. Не исключена возможность того, что эта одежда сохранилась в семье Алексея, так как он был сыном черниговского боярина Федора Бяконта, переехавшего на северо-восток. Иначе трудно объяснить, почему у предшественника Алексея — митрополита Петра были менее парадные саккосы без золота и без эмали[1033].

Итак, единственная вещь с перегородчатой эмалью, относительно которой нам известно, что она бытовала в XIV в., по времени изготовления должна быть отнесена к XII в. или к началу XIII в.[1034]

Вместе с эмалью отмирает и искусство черни, и зернь и даже простое искусство скани. Скань возрождается в XIV в., а зернь и чернение получают распространение лишь в XVI в.

Татарское разорение, бесспорно, сказалось и на внешнем виде русских городов. Строительство каменных зданий сильно сократилось, строили значительно хуже, чем в XII–XIII вв. Совершенно исчезает в Суздальской земле великолепная резьба по камню, переносившая на стены зданий фантастику паволочитых узоров. Последним зданием, украшенным этой резьбой, был Георгиевский собор в Юрьеве Польском, построенный за несколько лет до разгрома Юрьева татарами. После татар белокаменная резьба уже не возродилась.

С падением производства эмали исчезла и еще одна отрасль производства, связанная с архитектурой, — полихромная поливная строительная керамика, применявшаяся во всех зданиях XII в. с декоративными целями. Поливные изразцы вновь появляются только в конце XV в. и получают широкое распространение в XVI в.[1035]

Приведенный выше мартиролог элементов русской культуры, погибших в результате татарского разгрома, относится не ко всем русским областям. Новгород, Псков, Смоленск и Галич — это города, менее других пострадавшие от татар. Только в этих окраинных землях продолжала развиваться русская культура, но и здесь ее развитие было отягощено татарской данью.

В Галицкое княжество, которому удалось ранее оправиться от поражения, стекались ремесленники, бежавшие от татар. Внимание исследователей привлекло поразительное сходство многих архитектурных деталей Галицкого и Владимиро-Суздальского зодчества[1036].

Автор галицкой части Ипатьевской летописи восхищается постройками в городе Холме, относящимися ко времени Даниила Романовича, отмечает резьбу по камню «хитреца Авдия», описывает капители колонн в виде человеческих голов (подобные известны в Юрьеве)[1037].

Это совпадение внешности зданий и их хронологическая последовательность (галицкие позже владимирских) привели новейшего исследователя вопроса к выводу, что в создании галицкой архитектуры и резьбы по камню XIII в. могли участвовать владимирские мастера[1038].

Этот взгляд находит опору в известном летописном свидетельстве о постройке города Холма Даниилом Галицким (до 1259 г.): «Князь Данило… нача призывати. Прихожаа Нѣмцѣ и Русь, иноязычникы и Ляхы; идяху, день и во день и уноты и мастерѣ всяцiи бѣжаху изъ Татаръ, сѣдѣлници, и лучници, и тулници и кузнеци желѣзу и мѣди и сребру» (курсив наш. — Б.Р.)[1039].

Эта фраза летописца интересна во многих отношениях. Во-первых, мы получаем сведения о том, что в Галицкое княжество бежали из татарского плена ремесленники, в числе которых могли быть и мастера-резчики из Суздальской земли. Во-вторых, она содержит еще одно дополнительное свидетельство о захвате ремесленников татарами. Характерен самый список профессий, наиболее необходимых татарам: это, с одной стороны, — металлурги и ювелиры, а с другой — ремесленники, обслуживающие конное войско, — седельники (шорники), мастера луков и колчанов.

Бегство «из татар» было исключением, которое летописец счел нужным специально отметить. Более естественной была та картина, которую застал Плано Карпини в разрушенном татарами Киеве — срытые стены крепостей, развалины домов, опустевшие, обезлюдевшие города.

Русское ремесло домонгольского времени освещено источниками неравномерно — письменными слабее и значительно полнее археологическими. Для XIII–XV вв. состояние источников по истории ремесла менее благоприятно. Письменные данные по-прежнему скромны, а археологический материал, компенсировавший ранее их неполноту, в данном случае весьма незначителен.

Совершенно исчезает многочисленная категория таких ценных археологических объектов, как городища. Уже в XII в. (а местами и ранее) городища окончательно перестали быть местами поселений, а в XIII–XIV вв. даже единичные избы на городищах уже редкость. Таким образом, исчез из научного обихода массовый материал городищ.

Открытые деревни в 3–4 двора, без каких бы то ни было земляных укреплений или насыпей, не оставляли после себя заметных следов. Через несколько десятков лет после запустения или пожара такой деревеньки ее невозможно было разыскать, не зная ее точного местонахождения. По этой причине селища (остатки сел) исследованы несравненно хуже, чем городища. Между тем, от сельских поселений XIII–XV вв. могли сохраниться только селища, т. е. наименее изученный вид археологических памятников[1040].

Центры вотчин, боярские дворы и монастыри также почти не изучены. Здесь сказалась не столько трудность обнаружения этих объектов, сколько пренебрежительное отношение прежних археологов к исследованию поселений[1041].

К рассматриваемому времени относится новый вид вещественных материалов, почти не известных Киевской Руси, — это предметы, хранившиеся в различных сокровищницах, ризницах и частных собраниях, которые дошли до нас без посредства раскопок. Совершенно естественно, что эта категория источников крайне отрывочна и неполна, так как многочисленные разграбления, конфискации, продажа и заклад ценностей, а также использование старых вещей в качестве сырья для новых поделок — все это уничтожило основную массу древних вещей и до нас дошли лишь обрывки[1042].