Оглядываясь по сторонам, русские иммигранты видели немецких евреев-миллионеров и быстро узнавали, что эти люди начинали как торговцы. Если это был путь к успеху, они его выбирали. Будущее торговцев в 1880-90-е годы было совсем не таким, как в 40-50-е годы, но русским евреям предстояло узнать это на собственном опыте. Русские евреи-торговцы с ранцами или за тележками выходили на улицы Манхэттена. В своих темных мешковатых костюмах, шляпах, галстуках-бабочках и с кудряшками-сосисками они скандировали ставший уже привычным уличный рефрен: «Suspendahs, collahbuttons, 'lastic, matches, hankeches — please, lady, buy!».

Не обошлось и без обидного вопроса о языке идиш, на котором говорили русские. Появились газеты на идиш, которые немцы осуждали как «социалистические» и даже хуже. Театр на идиш они называли «варварским». Сам идиш они называли «свинским жаргоном» и утверждали, что это «язык, понятный только польским и русским евреям». Но на самом деле идиш, который является иудео-немецким языком, был вполне понятен немцам, которые не были евреями. И все же идиш, как и вьюк пешего торговца, был еще одним символом похороненного прошлого. Идиш означал нищету, подлость, уродство юденгассе — все то, от чего немец хотел убежать.

В тот момент, когда казалось, что язык лежит в основе всей этой горечи, две молодые немецкие еврейские девушки заняли несколько иную позицию. Это были Алиса и Ирен Льюисон, дочери Леонарда Льюисона, которые заключили договор о том, что никогда не выйдут замуж, а посвятят свою жизнь благополучию евреев-иммигрантов и самой большой любви девушек — театру.[46] Девушки начали выделять средства на строительство Neighborhood Playhouse как штаб-квартиры исполнительских искусств в самом центре гетто Нижнего Ист-Сайда. Они планировали ставить пьесы на английском и идиш, но когда их первая пьеса «Дочь Иефтиха» была представлена на английском языке, идишская пресса обвинила девушек в том, что они обслуживают верхние кварталы и не поддерживают театр на идиш, в котором так нуждались и которого так не хватало иммигрантам. Хотя девушки продолжали представлять большинство пьес на английском языке, впоследствии в Neighborhood Playhouse было поставлено несколько пьес на идиш. В центре города, конечно, к сестрам относились как к скандальным бунтаркам, особенно когда узнали, что в их театре выступает группа «Фольксбюне» (спонсором «Фольксбюне» был «Социалистический» рабочий кружок). «Соседский театр» также дал возможность известному актеру-режиссеру Бен Ами впервые заявить о себе в США, хотя он не знал английского языка.

Для большинства обеспеченных немцев одним из самых пугающих моментов в русских была их заинтересованность в создании профсоюзов. Это угрожало карману немца, всегда самой уязвимой части анатомии любого богатого человека. Так для немцев верхнего города русские Нижнего Ист-Сайда стали врагами. Раскол между двумя лагерями усилился. Рабочий против босса, масса против класса, вульгарный против благовоспитанного, «иностранец» против «американца», русский против немца, еврей против еврея.

И все же, несмотря на то, что немцы буквально ничего не одобряли в русских, русских нельзя было игнорировать. Их просто было слишком много. Понятно, что немцы предпочли бы, чтобы русские никогда не приезжали, но они были. Некоторое время Объединенные еврейские благотворительные организации и Фонд барона де Хирша — фонд, созданный немецким капиталистом на сумму 493 тыс. фунтов стерлингов с целью помочь еврейским иммигрантам обосноваться в Америке, — осуществляли программы, направленные на то, чтобы убедить восточноевропейцев поселиться не в Нью-Йорке, а в другом месте. Эти организации, стараясь казаться благотворительными, указывали на то, что «деревенский воздух» Нью-Джерси или Катскиллов, несомненно, пойдет на пользу иммигрантам. Но успеха они не имели. В 1888 г. двести евреев были отправлены обратно в Европу в лодках для скота. Но что такое две сотни из сотен тысяч? Уптовладельцы, все более встревоженные, пытались добиться принятия в Вашингтоне законов, сдерживающих дальнейшую иммиграцию. Но остановить поток было невозможно.

Следующим логическим шагом, с точки зрения немцев, была попытка, по возможности, переделать этих потрепанных иммигрантов по «приемлемым», по мнению немцев, немецким образцам — отмыть иммигрантов, вытереть с них пыль и заставить их вести себя и выглядеть как можно более похожими на американцев. В Ист-Сайде были созданы поселенческие дома, первоначально представлявшие собой не более чем пункты дезинфекции. Объединенная еврейская благотворительная организация начала предоставлять иммигрантам бесплатный ночлег, питание и медицинское обслуживание, а также организовывала развлекательные мероприятия и лекции о манерах, морали, браке и опасностях социализма, призванные показать бедным русским неразумность их прежнего образа жизни. Когда беженцы переполнили Касл-Гарден и близлежащие постоялые дворы, нью-йоркский комиссар по делам эмиграции открыл здания на острове Уордс, а Якоб Шифф выделил 10 тыс. долл. на строительство вспомогательных казарм.

Другие вносили свой посильный вклад. Особо деятельной дамой того времени была г-жа Минни Луис, многословная женщина, чье богатырское тело было переполнено добрыми намерениями. Минни не совсем принадлежала к немецкой «толпе», занимавшей высокое общественное положение, но она представляла ее точку зрения. И если, поскольку у сефардов была Эмма Лазарус, немцам нужен был свой поэт, то Минни выполняла эту роль. В стихотворении, обращенном к русским иммигрантам, она объяснила «Что такое быть евреем». Она начала с того, что заявила, кем еврей не является:

Носить желтый значок, замки,

Длинный кафтан, низко склоненную голову,

В карманы неспровоцированные стучать

И шататься в подневольном страхе...

Не таков должен быть еврей.

Но, добавила она:

В рядах людей стоять

С благороднейшими стоять;

Помогать праву в каждой земле

Умом, силой, сердцем, молитвой...

Это и есть вечный еврей!

Иными словами, быть человеком, подобным Якобу Шиффу, Соломону Лоебу, Леманам, Варбургам, Селигманам, Льюисонам. Это был большой заказ. Якоб Шифф восхищался поэмой. Русские восхищались им меньше.

Минни Луис в накидке из каменной куницы стала привычной фигурой в Нижнем Ист-Сайде, где она раздавала печенье и призывала иммигрантов перестать говорить на идиш и отрезать свои кудри. Но для русских Минни стала объектом подозрений. В Нижнем Ист-Сайде ходили слухи, что она вовсе не еврейка, а христианская миссионерка.

Чтобы возвысить иммигранта до того уровня, который немцы считали своим, требовалось нечто большее, чем поэзия и печенье. И вот под руководством таких людей, как Якоб Шифф, начались масштабные филантропические программы. Как с горечью заметил американский иврит, «все мы должны осознать, что обязаны не только этим... единоверцам, но и самим себе, на которых наши соседи-язычники будут смотреть как на естественных спонсоров этих наших братьев». Немцы восприняли эту задачу с тяжелым коллективным вздохом, как бы принимая на себя бремя белого человека. Такова была атмосфера филантропии — деньги давались в основном, но неохотно, не из великого религиозного принципа «зедака», или благотворительности в ее высшей форме, даваемой из чистой любви, а из тяжелого, горького чувства обиды, неловкости и беспокойства о том, что подумают соседи. Многие состоятельные языческие семьи были привлечены к помощи немцам в их нелегком деле подъема русских. В 1890-х гг. миссис Рассел Сейдж, Уорнер Ван Норден и Генри Фиппс внесли значительный вклад в деятельность Объединенной еврейской благотворительной организации, а миссис Джозефина Шоу Лоуэлл основала свой комитет по оказанию помощи в Ист-Сайде, чтобы «устроить наших бедных евреев на работу и одеть бедных негров на Морских островах»[47].

По мере того как колеса филантропии начинали вращаться, увлекая за собой тяжелый груз обнищавшего человечества, дух благожелательности, который мог существовать в самом начале, становился все меньше. Филантропия стала чем-то очень близким к патронажу, когда немцы, господа-меценаты, раздавали средства бедным, несчастным, зависимым и опекаемым, новым «сгорбленным массам». Из десятинной системы сбора денег получилось нечто, до боли напоминающее налогообложение, и состоятельные немцы, которым в грубой форме объяснили, сколько они должны внести, выходили с собраний Объединенной еврейской благотворительной организации с красными и злыми лицами.