Но вскоре они снова начали ссориться. Джеймс, указывая на новую прибыль, занял вполне объяснимую позицию «я тебе говорю». Почувствовав, что он «открыл» Юг, он стал утверждать, что именно он должен руководить южными операциями Селигманов, что не устраивало Джозефа, который жаловался, что прибыль оказалась не такой, как он ожидал. Казалось, что маленькая организация Джозефа находится на грани развала.

Затем пришло письмо из Байерсдорфа. Умерла незабвенная Фанни. Со скорбью старый Дэвид сообщил также, что его шерстяной бизнес находится в таком состоянии, что он больше не может позволить себе содержать семерых оставшихся без матери детей в Германии.

Иосиф быстро взял дело в свои руки. Они должны привезти оставшихся Селигманов в Америку. Ребята объединили свои средства, отправили Байерсдорфу 2000 долларов, и в начале 1842 года небольшая группа селигманцев отправилась через Атлантику. Во главе с двадцатилетней Бабеттой и пятнадцатилетней Розали отправились десятилетний Леопольд, восьмилетний Авраам, семилетний Исаак и малышка Сара, которой было два года. Старый Давид, с ужасом наблюдавший за тем, как один за другим уезжают его старшие сыновья, с покорностью смотрел на отъезд этих шестерых. Он выбрал последнего сына, тринадцатилетнего Генриха, чтобы тот остался его помощником. Джеймс отправился на север, чтобы встретиться с братьями и сестрами в Нью-Йорке, найти для них комнаты на Гранд-стрит и проследить, чтобы младших записали в школу для изучения английского языка — обязательное условие для любого американского предприятия. Когда из Байерсдорфа пришло известие о полном крахе шерстяного бизнеса старого Давида, Джозеф написал ответное письмо, в котором заверил кредиторов отца, что его долги в конце концов будут выплачены. Последними Селигманами, прибывшими на эти берега в 1843 году, были старые Давид и Генри.

Давид Селигман, казалось, был ошеломлен Новым Светом и не понимал, чем занимаются его сыновья. Он пытался проследить за их далекими странствиями по крошечным алабамским городкам со странными названиями — Фриско-Сити, Госпорт, Саггсвилл, Гис-Бенд. Ему казалось очевидным, что они стали бродягами или, что еще хуже, нищими. Хотя ребята регулярно посылали деньги в Нью-Йорк, Дэвид не мог поверить, что они зарабатывают их честным путем. Дэвид умер в Нью-Йорке, едва прошло два года после его приезда, уверенный, что селигменцы Байерсдорф прошли долгий путь в этом мире.

Сегодня кости Давида покоятся в мавзолее Селигманов на кладбище Салем Филдс при храме Эману-Эль в Бруклине. Мавзолей, представляющий собой огромное мраморное сооружение в византийском стиле, сегодня является домом для более чем сорока Селигманов, чьи имена занимают разные места в американской финансовой, филантропической и социальной истории, и которые, несмотря на свои разногласия, сейчас покоятся вместе и, предположительно, в мире. Рядом стоит мавзолей Гуггенхайма, который больше (некоторые говорят «показушнее»), но, как отмечают селигмановцы, мавзолей Селигмана открывает более прекрасный вид. А поскольку эти мавзолеи содержатся трастами, контролирующими значительные средства, Селигманы говорят: «Наш мавзолей обычно продается немного лучше».

Появление дополнительных селигманцев оказалось провидческим для четырех братьев-торговцев. Лишние рты не только заставили их усерднее заниматься торговлей, но и вынудили уладить разногласия. Теперь они были кормильцами, а в дистанционном режиме — и домохозяевами. Южные мальчики теперь были сильно привязаны к Нью-Йорку. Они стали часто ездить на север — всегда для того, чтобы купить товары, а также для того, чтобы проведать группу на Гранд-стрит. Если бы не дети, братья могли бы и дальше заниматься прибыльным, но скромным бизнесом — скитаться по Алабаме, торговать, устраивать лавки на обочине дорог и идти дальше. Приток детей дал им новое ощущение цели.

В первые годы жизни в Алабаме их лавки располагались в палатках или под открытым небом. В Бирмингеме старое раскидистое дерево в центре города известно как «дерево Селигмана». Сегодня никто не знает, почему, но это одно из многих деревьев, под которыми мальчики раскладывали свои товары. Но вскоре после появления детей мальчики арендовали три постоянных здания в деревнях за пределами Сельмы и открыли магазины сухих товаров — один в Гринсборо, один в Ютау и один в Клинтоне.[5] Теперь это были небольшие сетевые магазины. Они наняли своих первых клерков. Они продолжали торговать, но теперь большая часть их времени уходила на покупки. В Нью-Йорке Бабетта и Розали закупали пары мужских рабочих брюк и закатывали кайму для носовых платков, а всякий раз, когда в город приезжал брат, девушки передавали ему груз ручных работ для магазинов Селигмана.

Как торговец Джозеф был готов терпеть насмешки и поношения, которые были свойственны этой профессии. Но как владелец трех магазинов — нет. Селма в 1840-х годах, очевидно, была не менее свободна от фанатизма, чем сегодня, и когда один из жителей Селмы сделал Джозефу антисемитское замечание, Джозеф ответил ему тем же. Джозеф был невысокого роста, и в последовавшей за этим драке ему досталось больше всех. Но, видимо, он вел себя достаточно корректно, потому что мужчина выдвинул против него обвинения в нападении.

Когда дело дошло до суда, выяснилось, что судья тоже был антисемитом. Он неоднократно называл Иосифа «этим евреем», «этим иностранцем», «этим представителем так называемой избранной расы». Он признал Иосифа виновным и собирался вынести приговор. Это был, пожалуй, самый мрачный момент в жизни Иосифа. Затем в зал суда вошел молодой человек, который был свидетелем драки и знал ее причину, и выступил в защиту Иосифа. Этот молодой человек оказался сыном судьи Верховного суда штата Алабама, и его слова имели вес. Судья отменил свое решение, и Джозеф был освобожден. Сын судьи из Алабамы — один из растущего списка важных людей, на которых Селигманам посчастливилось наткнуться, — должен был войти в жизнь Селигманов в другой решающий момент, более поздний.

В Нью-Йорке и Бабетта, и Розали познакомились с молодыми людьми, которые теперь просили их выйти за них замуж. Оба они были из крепких немецких евреев: Бабетта — Макс Штетгеймер, а Розали — Моррис Лемайер (позже переименованный в Лемера). Девушки с воодушевлением написали Иосифу об этих событиях, но Иосиф поначалу не обрадовался. Ему казалось, что это лишь еще одна проблема в придачу ко всем остальным. А проблем в семье Селигмановых было несколько. Что будет с остальными четырьмя детьми — Леопольдом, Авраамом, Исааком и младенцем Сарой? Иосиф дал свое согласие только тогда, когда девочки согласились разделить между собой четверых меньших детей. Но когда приблизилась свадьба Бабетты, первой из двух детей, Иосиф отправил на север только одного брата, Джеймса, и дал Джеймсу дополнительное задание — открыть магазин в Нью-Йорке. Джеймс нашел угловое помещение в центре Манхэттена и арендовал его. В 1846 г. в доме № 5 по Уильям-стрит открылся магазин «J. [для Джозефа] Seligman & Brothers, Merchants».[6] Наконец-то Селигманы стали горожанами, причем прямо за углом от Уолл-стрит.

В то время Нью-Йорк был городом, который все еще выглядел и звучал как морской порт. То, что сейчас является финансовым районом, было далеко от лабиринта узких, безвоздушных каньонов между башнями из гранита, стекла и стали, каким он является сегодня. Вместо этого на Боулинг Грин дул свежий соленый бриз с залива и Атлантики, на горизонте виднелись мачты парусных судов из иностранных портов, а на улицах шумели лошади, повозки и люди, разгружавшие грузы. Повсюду витал дух океанской торговли. И, что сегодня редкость, можно было увидеть и понюхать товары, которые поступали в порт: тюки со шкурами и шерстью, мешки с пшеницей и мукой с открытого Запада, хлопок с Юга, слитки меди с Великих озер, ящики с домашней птицей из штатов и Новой Англии, мясо, овощи, яйца, рыба, бревна для железнодорожных шпал. Очень скоро на улицы города начнут выгружать слитки золота из Калифорнии. Все было под открытым небом. На углах улиц торговали акциями, бриллиантами и иностранной валютой. Нью-Йорк был торговлей — другого бизнеса практически не было. В этой пикантной атмосфере молодой человек не мог не почувствовать запах денег, которые можно заработать.