Ситуация с каждым днем становилась все более напряженной. Дома Макс жаловался Бабетте, что ее брат «против» него, пытается «властвовать» над ним, «хочет помыкать мной». Бабетта попыталась заступиться за мужа перед Джозефом, и Джозеф объяснил Бабетте, что если она хоть немного предана своей семье, то заставит Макса и отца Макса делать то, что им говорят. «В конце концов, мы сделали Макса богатым человеком», — напомнил он сестре.

Неразумная Бабетта передала это сообщение Максу, и тот предъявил Джозефу ультиматум. Если ему и его отцу не позволят беспрепятственно продолжать заниматься импортом, они выйдут из организации Джозефа. Затем Макс заявил Бабетте, что если они с Селигманами разойдутся, то он больше никогда не позволит ей увидеться с братьями и сестрами, которые были для нее всем миром. В отчаянии Джозеф обратился за помощью к Уильяму, написав:

Макс настаивает, чтобы мы снова занялись импортом. И если мы не займемся им так же активно, как раньше, он найдет других партнеров. Ничто не радовало бы меня больше, если бы не наша дорогая Бабетта, которая говорит, что как только Макс прекратит с нами деловые связи, ее ждет жизнь еще более невыносимая, чем до сих пор, и умоляет меня попытаться удержать его. Хотя бы ради нее я считаю своим долгом, если не смогу поместить его в Париже или Франкфурте, как я бы предпочел, снова начать импорт».

У Вильгельма было практическое предложение. Он намекнул, что спор можно разрешить в другой области — в частности, в области денег. Конечно, Макс назвал свою цену, и Якоб тоже. Джейкобу была выдана сумма, достаточная для организации собственного импортного бизнеса. Другая сумма, в виде большей доли в бизнесе, досталась Максу, который, в свою очередь, согласился присоединиться к Генриху во Франкфурте. В качестве еще одной уступки Максу и в угоду Бабетте Джозеф согласился переименовать франкфуртский дом в «Селигман и Штетгеймер» и разрешить Максу заниматься импортом и экспортом на стороне. Конечно, было бы неправдой сказать, что это всех устроило. Это было временное соглашение, дорогостоящее для Джозефа и принятое Максом лишь с ворчанием.

В то же время в Сан-Франциско Джозеф пытался справиться с другой семейной проблемой. Он уже давно понял, что артистичный Леопольд нуждается в твердой руке, которая направляла бы его. Он полагал, что в офисе на Западном побережье Абрахам сможет обеспечить его этим. Но вскоре выяснилось, что это не так. Ни Абрахам, ни Леопольд, похоже, не понимали, что делают. Пока Леопольд мечтал над своим блокнотом, Абрахам, который, по крайней мере, брался за любой проект с большим энтузиазмом, начал длинную череду неуклюжих, легкомысленных и дорогостоящих ошибок. Некомпетентный шурин — это уже плохо, но иметь двух родных братьев, не разбирающихся в банковском деле, было просто немыслимо.

Для Джозефа все было вопросом обучения, как учился он сам, и поэтому он терпеливо начал пытаться обучить Абрахама банковскому делу по почте. «Вы, конечно, еще не освоили банковское дело, как и мы несколько лет назад, — писал Джозеф из Нью-Йорка, — и только благодаря чрезвычайной осторожности, не доверяя никому, кроме тех, кто знал, что его безопасность не вызывает сомнений, мы обошлись без больших потерь». Но Авраам и Леопольд, видимо, доверяли всем, и Джозефу постоянно приходилось разъяснять им ситуацию: «Главное в банкире — безопасность, возможность в любой момент достать свои деньги. Тема приема вкладов довольно рискованная, так как вкладчики могут (и будут во время паники) требовать все свои вклады, а этого достаточно, чтобы сломать любой, кроме самого крепкого банка. На первых порах вы не будете принимать вклады до востребования ни от кого». Он изложил свое кредо, которое заключается в том, чтобы всегда оставаться максимально финансово ликвидным: «Никогда не давайте денег в долг без обеспечения, которое вы можете продать в любой момент. Никогда не давайте поручительства за живого человека». (Разумеется, Иосиф не имел в виду, что его братья должны поддерживать мертвецов; он имел в виду, что они должны поддерживать предприятия, а не людей, поскольку человек редко бывает предметом торговли). Иосиф продолжал объяснять основы банковского дела, пытаясь изложить очевидное в максимально доступной форме. Но братья, казалось, так и не поняли, о чем говорит Иосиф. Не помогло им и то, что они были женаты на социально амбициозных сестрах Леви, которые сговорились, чтобы их мужья не отвлекались на другие дела, кроме бизнеса.

Когда Авраам Селигман должен был покупать, он продавал. Когда он должен был продавать, он покупал. В конце концов отчаявшийся Джозеф написал ему:

Боюсь, дорогой Эйб, что ты недостаточно умен для калифорнийских банкиров и брокеров, поскольку всякий раз, когда золото растет, ты, похоже, застреваешь в валюте, а когда оно падает, ты «не можешь получить много». Вы должны бодрствовать, и если Вы не будете ежедневно получать отсюда правильные котировки, мы будем телеграфировать Вам ежедневно или при любых изменениях.

Но, видимо, даже ежедневные телеграммы не помогали. Летом 1867 г. Джозеф решил сократить операции в Сан-Франциско и написал, все еще надеясь каким-то образом сделать Леопольда хотя бы банкиром: «После сбора денег мы, вероятно, сможем заставить брата Леопольда заняться какой-нибудь другой отраслью нашего банковского дела», а через несколько дней мрачно добавил:

Брат Эйб вместе с братом Леопольдом постарается собрать все, что нам причитается, и получить все, что нельзя собрать, в хорошем состоянии, но я рассчитываю, что вы не будете делать излишних поблажек, чтобы мы не потеряли много процентов, так как мы и так достаточно теряем на продаже акций... Товар на 500 000 долларов — это только потеря 100 000 долларов. Поэтому я верю, что не будет потеряно ни одного процента по долгам и все будет собрано до конца».

Затем Джозеф отправил Авраама во Франкфурт к Генриху и Максу, а Леопольда в Лондон к Исааку. Вряд ли это было то, чего хотел Джозеф. Теперь в его франкфуртском офисе было два неэффективных оперативника, Абрахам и Макс. Кто будет заниматься делами Селигмана на американском Западе, станет постоянной проблемой. А вся эта авантюра с Абрахамом и Леопольдом в Сан-Франциско стоила гораздо дороже, чем умиротворение Макса и «нашей дорогой Бабетты». Кроме того, синдром «нашей дорогой Бабетты», когда Джозеф считал своим долгом обеспечить родственников местами в своем бизнесе, какими бы мизерными ни были их таланты, будет мучить его еще долгие годы. Банкирами, похоже, рождаются, а не становятся.

Люди богатели, но финансовое положение американского правительства в начале периода Реконструкции оставалось неустойчивым. В 1866 г. в казначействе США было менее ста миллионов долларов, а государственный долг стремительно приближался к трехтысячемиллионной отметке. Хью Маккалох, министр финансов при Линкольне и Джонсоне, был опытным финансистом (во время войны он занимал должность контролера денежного обращения), который понимал банкиров, а банкиры понимали его. Его послевоенные планы развития экономики предусматривали оплату краткосрочных государственных обязательств за счет выпуска и продажи долгосрочных облигаций с погашением через десять-сорок лет. Селигманам за их работу по продаже облигаций во время войны была предложена большая доля новых облигаций Маккаллоха для продажи. «Патриотизм велит нам принять это поручение», — писал Джозеф своим братьям. За продажу облигаций также полагалась комиссия, хотя и небольшая.

Джозеф согласился на это задание, и облигации хорошо продавались, но тем временем он искал более интересные способы заработать деньги. Так, в 1867 г. в Нью-Йорке появились акции New York Mutual Gas Light Company стоимостью 450 000 долларов, раннего предка Consolidated Edison Company. Никто не придавал особого значения этим акциям, которые продавались по копейкам за штуку. Акции обменивались на выпивку в местных салунах. Но два человека считали, что эти акции перспективны. Одним из них был Корнелиус Вандербильт-старший, а другим — Джозеф Селигман. Джозеф начал скупать акции New York Mutual у барменов, объезжая город с трезвым настроем. В это время компания прокладывала двадцатичетырехдюймовые газовые магистрали под городскими улицами. Стоимость акций возросла до пяти миллионов долларов, а продавались они по 100 долларов за штуку. Селигманы и «старина Вандербильт», как ласково называл его Джозеф, получили по кругленькому миллиону долларов.