«Незаметность» вообще стала ключевым понятием в жизни немецких евреев. Именно для того, чтобы быть незаметными, Мейер и Барбара Гуггенхайм, а также многие другие отказались от ортодоксальности своих родителей, стали реформированными (или менее заметными) евреями и присоединились к немецкому еврейскому храму Эману-Эль. Чтобы быть незаметными, многие Гуггенхаймы поселились в больших, но безымянных особняках в менее фешенебельном Вест-Сайде. Незаметность была синонимом благопристойности. Если Мейер Гуггенхайм проезжал по парку в санях или карете, он ехал один, сам управляя вожжами, избегая демонстративного присутствия кучера и лакеев. Существовало почти эмпирическое правило: чем богаче человек, тем более приличным и незаметным он старался быть[40].
Конечно, с таким состоянием, как у Гуггенхаймов, быть незаметным было трудновато. Кроме того, в случае с Гуггенхаймами сказывалась их невезучая способность создавать скандалы. 1900 год стал в Америке началом нового отношения к любви и сексу. Это была эпоха содержанок, и, естественно, предполагалось, что у каждого состоятельного мужчины есть такая женщина. (Газеты посвящали целые метры болтливой прессы тому или иному джентльмену из знатной семьи, который был «мельком» замечен с той или иной «фигуристой мисс» или «пушинкой». Общество, как языческое, так и еврейское, гудело от перешептываний о «любовных романах», «любовницах» и любовниках. Похоже, это касалось даже маленьких детей, ведь маленькой Пегги Гуггенхайм было всего семь лет, когда она сказала своему отцу Бенджамину: «Папа, у тебя, наверное, есть любовница, раз ты так часто ночуешь дома» — и была изгнана из-за обеденного стола.
Барбара Гуггенхайм умерла в 1900 г., и вскоре после этого появилась женщина по имени Ханна Макнамара, сорока пяти лет, которая заявила, что была любовницей Мейера в течение двадцати четырех лет, обвинила его в нарушении обещания и потребовала 100 000 долларов в качестве компенсации. Мейер отрицал все, включая ее утверждение о том, что она была домашней прислугой в доме Гуггенхайма. Он пошел настолько далеко, что предложил вознаграждение в размере 10 000 долл. тому, кто когда-либо видел его в присутствии истицы, и иск был отозван. Тем не менее, этот эпизод оставил впечатление, что семидесятилетний старик Мейер был грабителем, а Пегги Гуггенхайм в своей автобиографии писала: «Когда умерла моя бабушка, за дедом ухаживала его кухарка. Она, должно быть, была его любовницей». Пегги основывала это утверждение на том, что однажды видела, как кухарка «плакала обильными слезами», когда старый Мейер Гуггенхайм был болен.
Между тем у отца Пегги действительно было несколько любовниц (некоторые из которых после его смерти предъявили постыдные требования к его имуществу). Одна из них, формально называвшаяся «массажисткой», жила в его нью-йоркском доме; к подругам Бенджамина, очевидно, терпимо относилась его жена Флоретта. Другой была маркиза де Серутти, которую он содержал в Париже и всегда называл «Т.М.». (от The Marquise). Однажды, совершая свою обычную утреннюю прогулку в Булонском лесу, Бен и Флоретта Гуггенхайм столкнулись с Т.М., которая тоже гуляла. На ней был элегантный костюм, полностью сшитый из меха ягненка, и Флоретта отругала Бена за такую экстравагантность. «Вы совершенно правы, дорогая», — сказал Бенджамин и, чтобы поступить правильно, дал ей денег на покупку такого же костюма из ягненка для себя. (Флоретта, будучи практичной женщиной, взяла деньги и пополнила ими свой портфель акций). Хотя все остальные, в частности семья Флоретты, Селигманы, были в шоке от похождений Бена Гуггенхайма, он скорее наслаждался своей репутацией бабника. Однажды он сказал своему четырнадцатилетнему племяннику: «Никогда не занимайся любовью с женщиной до завтрака по двум причинам. Во-первых, это утомительно. Во-вторых, в течение дня ты можешь встретить другую, которая понравится тебе больше».
При всей своей веселости Бен не был столь терпим к деятельности своего брата Уильяма, последнего из сыновей Мейера, которого описывали как «одного Гуггенхайма слишком много», а также как «самого красивого из мальчиков». Безусловно, одной из проблем Уилла было ощущение, что он — остаток Гуггенхайма, а также убежденность в том, что он не похож на еврея. Он начал питать фантазию о том, что он не еврей, и где-то в это время придумал для себя другую личность, которую назвал Гейтенби Уильямс. Трудно сказать, восхищался ли Уилл Гуггенхайм Гэтенби Уильямсом больше, чем Гэтенби Уильямс Уиллом Гуггенхаймом; они были пожизненными поклонниками друг друга. Более того, Гейтенби написал благодарственную книгу об Уилле «в сотрудничестве с Чарльзом Монро Хитом», в которой Гейтенби говорит об Уилле, что все братья Гуггенхаймы, «кроме Бенджамина и его самого, были темнокожими», и что любой, увидев «светлый цвет лица и черты его лица... не смог бы предположить его семитское происхождение». Уилл, по словам Гейтенби, «был приятным на вид молодым человеком.... с хорошими пропорциями... Он держал себя прямо и с достоинством. Его руки были выразительны, а жесты указывали на утонченность.... Он был опрятно одет.... Его глаза были серовато-голубого цвета, губы сходились в ровную линию, но при этом казались необычайно чувствительными, что говорило о напряженной деятельности и обязанностях, которыми он долгое время занимался».
Одним из видов деятельности Уилла, о котором Гейтенби Уильямс любезно умалчивает, была его женитьба в 1900 г. на миссис Грейс Браун Герберт, разведенной женщине из Калифорнии. Уилл с гордостью привез свою невесту домой к отцу и братьям, которые сразу же узнали в ней «шикарную женщину видного ньюйоркца». Гуггенхаймы предъявили Уиллу ультиматум: избавиться от Грейс или лишиться наследства.
Это стоило семье 78 тыс. долл. наличными и поездки в Иллинойс для развода с Грейс, где, как надеялись, скандал не дойдет до нью-йоркских газет (так и случилось), но и это не стало концом. Уилл снова женился, у них родился ребенок, и Грейс снова объявилась, подав иск об аннулировании развода по причине мошенничества, поскольку ни она, ни Уилл не проживали на тот момент в Иллинойсе. Если бы Грейс выиграла этот иск, она сделала бы Уилла не только участником мошенничества, но и двоеженцем, а также незаконнорожденным его сыном. К счастью, дело Грейс было прекращено без дополнительных затрат для Гуггенхаймов.
Когда вышла в свет книга Гейтенби Уильямса «Уильям Гуггенхайм: история авантюрной карьеры», несколько человек обратили внимание на то, что издатель, компания Lone Voice Publishing Company, имеет тот же адрес, что и Уилл Гуггенхайм, — 3 Riverside Drive. Однако гордость за свое авторство возобладала, когда Уилл готовил свою биографию «Кто есть кто», и в абзаце Уилла было написано следующее: «Автор: Уильям Гуггенхайм (под псевдонимом Гейтенби Уильямс)».
Некоторые Гуггенхаймы были менее незаметны, чем другие. Бенджамин Гуггенхайм приобрел роскошный дом на углу Пятой авеню и Семьдесят второй улицы с мраморной прихожей с фонтаном и чучелом американского лысого орла на стене напротив двойной входной двери, расправившего крылья в полете и прикрепленного к мраморной стене латунными цепями. Орел был собственным штрихом г-на Гуггенхайма. Он сам подстрелил его в августе этого года у себя дома в Адирондаках. Когда ему указывали на то, что стрелять в американских лысых орлов, а также набивать их чучела запрещено законом, он возражал, что ему никогда не говорили о таком законе, а когда он отнес птицу таксидермисту, тот просто сказал: «Как скажете, мистер Гуггенхайм!».
Наверху находился «салон Луи Сейза», украшенный высокими зеркалами, гобеленовыми стенами и гобеленовой мебелью, а также концертным роялем. А на полу лежал огромный ковер из медвежьей шкуры с раскрытой в злобном оскале пастью. Зубы вечно выпадали, а иногда и язык, что приводило в замешательство, но медведь нравился и г-ну Гуггенхайму, поэтому он остался среди позолоченных стульев и столов эпохи Людовика XVI. Центральная гостиная, где миссис Гуггенхайм приглашала своих подруг на чай, была украшена огромным гобеленом от пола до потолка, изображающим триумфальный въезд Александра Македонского в Рим.
