Бесстыжий Мо Жань, глядя на него своими черными как смоль бархатными глазами, спросил:
— Учитель пойдет со мной?
— …
Чу Ваньнин понимал, что если он даже просто кивнет, это будет говорить о том, что он прекрасно понял желания этого волка и по своей воле готов залезть к нему пасть.
В пасть…
Подумав об этом, он вдруг вспомнил ту безумную ночь в гостинице, когда Мо Жань без колебаний отбросил всякое достоинство и заставил его утонуть в наслаждении, которого он никогда раньше не испытывал.
Сейчас, когда затуманенные влажным паром любовного желания, полные жара и ласки глаза так жадно и страстно смотрели на него, вопреки здравому смыслу и воле, сердце вмиг стало мягче масла, и все разумные мысли просто вылетели из головы.
— Просто составь мне компанию, проводи меня.
— …Тебе пять лет?
Затаив в сердце дурные помыслы, красавец перед ним широко улыбнулся и взмолился:
— Да, скоро стемнеет, а я боюсь призраков. Только если старший братец Ваньнин проводит меня, я осмелюсь куда-то пойти.
Тьфу ты! И правда настоящий бесстыдник!
Но в итоге Чу Ваньнин все равно пошел с ним.
Большинство учеников Пика Сышэн предпочитали омываться после вечерних занятий, поэтому в это время в купальне Мяоинь в самом деле почти никого не было.
Откинув тонкий занавес на входе, Мо Жань ступил своими стройными голыми ногами на дорожку из разноцветной гальки, ведущую к бассейну. Чуть наклонив голову, он улыбнулся Чу Ваньнину и, показав направление, пошел вперед.
Чу Ваньнин лишь мысленно усмехнулся: «Разве ты не боишься призраков? Вон как резво бежишь впереди меня».
Купальня Мяоинь была разделена на две большие секции — пруд с лотосами и пруд с дикой сливой. Берег у бассейнов с горячей водой был засажен духовной травой и переполнен духовной энергией. Большинство учеников предпочитали нежиться в этих двух больших водоемах, но кроме них в глубинах купальни было скрыто несколько безымянных бассейнов, которые не пользовались особой популярностью. Мало кто хотел в них купаться, и здесь можно было встретить кого-то, только если два основных пруда были переполнены.
Старейшина Юйхэн с холодным и отстраненным выражением лица в одиночестве шел по галечной тропинке. Краем глаза он заметил в большой купальне несколько неясных силуэтов. Из-за густого пара он не смог разглядеть лиц, но, судя по звонким голосам и бессмысленной болтовне, это были припозднившиеся ученики.
Чем ближе Чу Ваньнин подходил к пруду с дикой сливой, тем гуще становился пар, и очень скоро он уже не мог разглядеть даже пальцы на своейй вытянутой руке.
Вдруг из туманного марева показалась большая рука, которая обняла его сзади, и в следующий миг спина Чу Ваньнина будто приклеилась к раскаленной и крепкой груди Мо Жаня. Возможно, потому что на нем было слишком мало одежды, а объятия были очень крепки, Чу Ваньнин смог ясно прочувствовать, как растет желание Мо Жаня.
Испуганный его напором Чу Ваньнин поспешил сказать:
— Что ты делаешь? Перестань безобразничать.
Мо Жань наклонился к его уху и, прижавшись к нему губами, с улыбкой сказал:
— Братик Ваньнин, не уходи больше, я чувствую, что там, впереди, прячется призрак.
— …
Несколько секунд Чу Ваньнин колебался между фразами «засунь своего «призрака» себе в задницу» и «засунь своего «братика» себе в задницу», но, в конце концов, ограничился простым:
— Отпусти!
Даже не собираясь его слушаться, Мо Жань рассмеялся и еще кокетливее продолжил:
— Это слишком тяжело, боюсь, мне не под силу.
— Ты болен?
— Ну, можно сказать, что я и правда болен, — голос Мо Жаня звучал все тише и ниже, — если не веришь, сам посмотри.
Хотя кончики ушей Чу Ваньнина предательски покраснели, его голос звучал твердо и решительно:
— Не буду я смотреть.
Мо Жань рассмеялся и очень хрипло произнес:
— Тоже неплохо, будь по-твоему.
Несмотря на то, что на словах он был сама кротость и покорность, руки Мо Жаня словно жили своей жизнью и творили, что хотели. Шершавые и грубые, как галька, подушечки пальцев погладили горло Чу Ваньнина, после чего медленно скользнули вверх, чтобы ущипнуть его за подбородок.
— Хватит… распутничать!
Из-за того, что он ничего не видел в этом тумане, остальные чувства обострились до предела. Чу Ваньнин чувствовал, как Мо Жань наклонил голову и его горячее и влажное дыхание опалило его затылок и шею, породив в теле невольную дрожь возбуждения.
— Братец Ваньнин, почему ты дрожишь? Неужели тоже боишься призраков?
— Хватит болтать без толку!
Мо Жань мягко рассмеялся, ласково обняв его сзади, поцеловал в шею и с намеком на ложную почтительность откликнулся:
— Как скажете, без толку болтать не буду. Тогда… Уважаемый Учитель, Вы же позволите вашему ученику прислуживать вам при омовении и переодевании?
— …
Казалось бы, куда еще хуже…
Чу Ваньнин больше не мог это терпеть: казалось, что поднимающийся от горячего источника пар обжигал не только его тело, но и разум. Ни с того ни с сего он вдруг ощутил себя ужасно неловко. От смущения и внезапно нахлынувших унижения и обиды, уголки его глаз предательски покраснели, и он вдруг заявил:
— Не буду мыться, я ухожу.
Зная о его стыдливости и застенчивости, Мо Жань сразу же понял, что Чу Ваньнин просто боится не устоять и пытается сбежать с поля боя до того, как началось сражение[196.6]. Это было так мило и забавно, что Мо Жань не смог удержаться от вопроса:
— Учитель, как ты сейчас можешь уйти? А что мне делать, если кто-нибудь случайно натолкнется на меня?
Чу Ваньнин с невозмутимым лицом ответил:
— Натолкнется и натолкнется, по мне, так лучше быть укушенным собакой, чем потакать твоему распутству.
— Значит «укушенным собакой»?
— …Да, и что?
Черные глаза его ученика потемнели от желания. Сейчас их хищный блеск не был похож на то ровное ласковое сияние, к которому Чу Ваньнин так привык. Оскалив ровные белые зубы в широкой улыбке, Мо Жань опасно наклонился, почти приникнув к его уху.
Чу Ваньнин ждал, что сейчас он скажет что-то очень грязное и пошлое, и уже приготовился разозлиться, и под этим предлогом сбежать, но неожиданно этот невозможный мужчина тихо, но крайне угрожающе взвыл:
— У-у… ву-у-у.
— …И что это значит?
— Разве не похоже? — было видно, что Мо Жань даже немного огорчился. — Раньше у меня был щенок с синими глазами и узором на лбу в виде трех языков пламени, и выл он именно так.
Чу Ваньнин даже дар речи потерял:
— Никогда такого не слышал. Кроме того, зачем ты вообще пытаешься выть как собака?
Мо Жань опять улыбнулся и самодовольно спросил:
— А ты как думаешь?
— …. — на этот раз Чу Ваньнин решил его просто проигнорировать.
Мо Жань поцеловал его в ухо, а потом наклонился и начал лизать его шею, хрипло приговаривая:
— Я завыл, потому что Учитель сказал, что предпочел бы, чтобы его укусила собака.
Чу Ваньнин задеревенел. Все тело обдало жаркой волной. Он ясно слышал громкий стук сердца в своих ушах: бум-бум-бум.
А этот бесстыжий мужчина еще и добавил:
— Теперь я могу тебя укусить, Учитель? — и, не дожидаясь ответа, впился в его губы яростным поцелуем.
Переплетясь с ним телами, ухо к уху, висок к виску, изначально Мо Жань хотел лишь ощутить этот сладкий вкус и сразу остановиться, однако он и подумать не мог, что поцелуй только усугубит его мучения. Это все равно что пытаться утолить жажду отравленным вином[196.7], ведь для него Чу Ваньнин всегда был и ядом, и лекарством: в один миг этот человек мог разрушить все его здравомыслие и разжечь степной пожар в его крови.
Его «ощутить и сразу остановиться» превратилось в «не могу насытиться», «не могу насытиться» переплавилось в «даже если захочу, не смогу отступиться», а потом это «даже если захочу, не смогу отступиться» стало потонувшим в обжигающем дыхании «не хочу отступаться».
