С каждой минутой этой бесконечной ночи скорбь и беспомощность становились только сильнее.

Внезапно, когда Мо Жань выскочил на открытое место, тучи разошлись, туманная дымка рассеялась, и яркая луна осветила все вокруг.

Мо Жань остановился, чтобы отдышаться.

Пагода Тунтянь…

Здесь он умер в прошлой жизни. Здесь в первый раз встретил Чу Ваньнина.

Он слышал стук своего сердца, похожего на бой боевого барабана. Его глаза были полны смятения, как у загнанной лошади. Он чувствовал, что больше некуда бежать, и невозможно спрятаться от воспоминаний. Его прошлое заставило его прийти сейчас именно в это место.

В вечерний час под светлою луною впервые повстречал я Господина сердца моего.

Мо Жань больше никуда не бежал. Он понял, что не сможет сбежать от того, что ему суждено. В этой жизни Мо Вэйюй обречен быть в неоплатном долгу перед Чу Ваньнином.

Он медленно поднялся по ступеням и подошел к яблоне, с которой ветер уже сорвал все цветы, протянул руку и погладил сухую и жесткую кору дерева, защищающую мягкую сердцевину.

Уже прошло почти три дня после смерти Чу Ваньнина.

Мо Жань запрокинул голову и вдруг увидел единственную чудом сохранившуюся цветущую ветвь. И только сейчас из самой глубины его сердца поднялась волна невыносимой боли. Он прижался лбом к стволу дерева и заплакал навзрыд.

— Учитель… Учитель... — шептал он, задыхаясь от слез. С губ против воли слетали те самые слова, что он произнес, когда впервые встретился с Чу Ваньнином. — Позаботься обо мне, ладно? Просто… позаботься обо мне...

Но только вещи годами остаются неизменными, люди же меняются[98.4]. Пагода Тунтянь стояла на прежнем месте, но он был тут совсем один. Никто больше не услышит его мольбу. Никто не придет.

Мо Жань возродился в молодом пятнадцатилетнем теле, но оно было не более, чем оболочкой для души слишком много повидавшего на своем веку тридцатидвухлетнего Тасянь-Цзюня. Распоряжаясь жизнью и смертью миллионов людей, он думал, что уже вкусил всю горечь и сладость этого мира. Поэтому после возрождения все его чувства, будь то радость или печаль, нельзя было назвать по-настоящему искренними и полными. Скорее, это была лишь маска, которую он носил.

Однако в эти минуты на его лице отразилось неподдельное замешательство и настоящая боль. Впервые за долгие годы он был настолько эмоционально обнажен, так слаб и нежен душой, чист и незрел.

Только в этот момент его внутреннее и внешнее состояние стали по-настоящему гармоничны. Теперь Мо Жань выглядел, как юный ученик, который потерял своего наставника, как брошенный ребенок, лишившийся всей своей семьи, как бродячий пес, потерявший дом и не способный найти дорогу назад.

И он молил, чтобы кто-то побеспокоился о нем.

«Позаботься обо мне…»

Но никто не откликнулся. Только лишь украшенные пышной листвой ветви яблони качались на ветру, отбрасывая причудливые тени.

Тот красивый человек, которого когда-то он встретил под этим деревом, больше никогда не сможет поднять голову, чтобы взглянуть на него даже в последний раз.

Автору есть что сказать:

Глупая Псина: — QAQ[98.5]

Программа, заложенная в Глупую Псину, продолжает разрушаться. Большой Белый Кот смотрит на него, тяжело вздыхает и берется за рукописные черновики.

Ежедневные благодарности подгоняют меня писать быстрее ~ Момо держится из последних сил!

[Визуал к 98 главе]

В ту ночь Мо Жань заснул, прислонившись к яблоне.

На Пике Сышэн было очень много мест, несущих в себе отпечаток присутствия Чу Ваньнина. Чтобы оплакать Учителя, правильнее было пойти в Павильон Алого Лотоса, но, прислонившись к этой яблоне, вдыхая этот навевающий воспоминания аромат, он, наконец почувствовал, что боль в сердце немного утихла.

Когда-то Мо Жань искренне считал, что преклонить колени перед Чу Ваньнином и выбрать его своим учителем — было самым большим несчастьем в его жизни. Теперь же он осознал, что с самого начала это было самой большой его ошибкой.

Сегодня он, наконец, понял, что тем, кому это принесло несчастье, был не Мо Вэйюй, а Чу Ваньнин, который в тот судьбоносный момент, опустив голову, замер под цветущим деревом, погрузившись в глубокие раздумья.

— Господин бессмертный! Господин бессмертный, позаботьтесь обо мне.

Он смутно помнил свои первые слова, обращенные к Учителю. Может, он сказал это, а может, и что-то другое, но прошло слишком много времени, и он уже не помнил точно.

Однако Мо Жань отчетливо помнил то удивленное и потерянное выражение лица Чу Ваньнина, когда он поднял ресницы и взглянул на него.

Его лицо тогда было таким нежным и ласковым.

Теперь, годы спустя, Мо Жань лежал под этой же яблоней и думал, что если бы было можно повернуть время вспять и вернуться в тот день, он никогда не стал бы просить Чу Ваньнина принять его в ученики.

Потому что именно в тот миг, когда Учитель поднял взгляд и посмотрел на него, их жизни и судьбы бесповоротно и мучительно перепутались между собой.

Две жизни.

Он сам все разрушил, своими руками.

Две жизни…

Пытаясь сглотнуть вставший в горле комок, Мо Жань закрыл глаза. Казалось, его сердце терзали тысячи муравьев. Измученный совестью и виной, юноша провалился в тревожную дрему.

И там его настигло воспоминание, которое он с момента перерождения хотел запечатать в своей памяти. Стоило этому эпизоду из прошлого освободиться от сковывающих его кандалов, и он, словно острый нож, распорол грудь Мо Жаня, чтобы вырвать из нее пульсирующее от боли сердце.

В то время Тасянь-Цзюнь уже достиг вершины своего могущества. Чу Ваньнин давно лишился своего духовного ядра и был заключен под домашний арест во внутренних покоях дворца. Но посягательства на власть не прекращались, и император пережил несколько попыток покушения на свою жизнь. Последний раз убить его попытался Сюэ Мэн, вступивший в союз с Мэй Ханьсюэ. Хотя благодаря мощной духовной силе ему удалось выжить, Мо Жань все же оказался серьезно ранен и больше месяца был вынужден восстанавливать свои силы, скрываясь в императорских покоях.

На время его заточения проливные дожди накрыли земли Сычуань.

Набросив на плечи тяжелый парчовый халат[99.1], Мо Жань стоял в галерее у дверей тронного зала, вглядываясь в затянутое грозовыми тучами ночное небо. Белые пальцы судорожно сжимали полы одежды, на лице застыла почти безумная радость. Хотя он не проронил ни звука, в этот момент вся его сущность несла на себе отпечаток чего-то страшного, искаженного, чуждого всему человеческому. У него было несравненно красивое мужественное лицо, но выражение его глаз было мрачным и ожесточенным, без малейшего намека на доброту. Чем дольше он занимал эту недостижимую вершину, тем меньше человечности оставалось в нем.

За спиной послышался звук легких шагов. Не оборачиваясь, он бросил:

— Пришел?

— Ты собираешься уничтожить Куньлуньский Дворец Тасюэ? — тихий голос Чу Ваньнина отразился от стен безлюдного тронного зала.

— И что с того? — ответил Мо Жань.

— Ты... забыл, что ты обещал мне? Ты поклялся, что больше никогда не будешь угрожать жизни Сюэ Мэна.

— Раз уж Учитель снизошел до разговора со мной, не хочешь спросить о состоянии моей раны? Или ты пришел в это холодное, продуваемое всеми ветрами место лишь потому, что обеспокоен тем, кого я хочу убить, а кого помиловать? — голос Мо Жаня звучал спокойно, даже доброжелательно.

— Мо Вэйюй, я здесь, чтобы сказать: не делай того, о чем потом будешь сожалеть.

— Ха! Сожалеть? Человек, который сейчас должен сожалеть — это ты, Учитель. Помнится, когда я своими руками вырезал весь орден Жуфэн, ты сражался против меня не на жизнь, а на смерть, но в итоге сам лишился своего духовного ядра. Сейчас, не имея духовных сил и ничем не отличаясь от простого человека, как ты собираешься помешать мне растоптать и стереть с лица земли Дворец Тасюэ? Чтобы потом не сожалеть о последствиях, не стоит ли тебе перестать лезть в чужие дела? — Мо Жань наклонил голову набок и обернулся. Уголки его рта изогнулись в полной жестокости и насмешки ухмылке, в глазах вспыхнул зловещий огонек.