— Мо Вэйюй, как долго ты собираешься сходить с ума?

— …

— Давай вернемся.

Но воспоминание о пережитом горе уже раздуло пламя гнева. Горло Мо Жаня горело от соленой горечи, которая искала выхода.

— Ши Мэй отдал свою жизнь не ради спасения такого безумца, как ты!

— Слова Учителя неверны, — с безумным смешком ответил Мо Жань. — Разве Ши Мэй пожертвовал своей жизнью ради меня?

Как змея, скорпион, пчела и муравей — каждым словом он кусал его, наполняя сердце ядом.

— Ведь совершенно очевидно, что человек, вместо которого он умер — это вы, Учитель!

Жало глубоко вошло в плоть.

При виде того, как побледнело лицо Чу Ваньнина, сердце Мо Жаня наполнилось болезненным удовольствием. Он хотел пронзить его ядовитыми шипами, язвить и насмехаться над ним, чтобы он также страдал от раздирающей внутренности боли и мечтал о смерти.

Отлично!

Пусть они вместе отправятся в Ад.

— Я тоже хотел бы вернуться, — как ни в чем не бывало продолжил Мо Жань, одарив Чу Ваньнина такой широкой улыбкой, что глубокие ямочки на щеках, казалось, наполнились отравленным вином. — Я тоже не хочу бродить один среди ночи, но моя комната напротив ЕГО.

Мо Жаню не нужно было говорить, кого он подразумевал под этим «его».

Эта ненамеренная интимность причинила Чу Ваньнину еще большую боль.

— Но в его комнате больше никто не зажжет лампу.

Чу Ваньнин закрыл глаза.

Широкая улыбка Мо Жаня, по мере того как он успокаивался, начала сходить на нет:

— Я хотел бы зайти к нему в комнату и попросить его приготовить для меня чашу пельмешек в остром соусе, но теперь это невозможно.

На какое-то мгновение ресницы Чу Ваньнина задрожали, а губы шевельнулись, будто он хотел что-то сказать.

Однако Мо Жань не дал ему ни единого шанса набраться смелости и высказаться в свое оправдание, язвительной насмешкой погасив этот отчаянный порыв:

— Учитель, вы знаете, что лучшие пельмешки делают люди из Сычуани, потому что в соус они добавляют то самое красное чили-масло и острый сычуаньский перец, которые вы так ненавидите. Я могу понять ваше желание приготовить для меня тарелку пельменей, но мне не нужно пробовать их, чтобы парой слов описать вкус того, что вы делаете.

Чу Ваньнин, так и не открыв глаза, немного нахмурился.

Можно подумать, так он мог спрятаться от острых, как меч, слов, слетавших с губ Мо Жаня.

— Я не слишком начитан, но несколько дней назад я слышал, как Сюэ Мэн сказал одну фразу. Думаю, она очень подходит, чтобы описать пельмешки Учителя.

Что это?

Напрасные хлопоты?

Пустая трата?

Пытаясь выстроить оборону вокруг своего сердца, Чу Ваньнин судорожно искал в своем подсознании самое отвратительное и неприятное оскорбление, чтобы морально подготовиться и не чувствовать себя таким жалким и униженным.

Грош цена?

Мо Жань все еще молчал, словно смакуя эти слова во рту.

Верно — не стоящий и медяка!

Чу Ваньнин почти поверил, что не найти сравнения, которое сможет ранить его сердце сильнее, чем это.

Но его спокойствие длилось лишь до тех пор, пока Мо Жань не произнес очень тихо и спокойно:

— Жалкая подделка[202.4].

Чу Ваньнин так растерялся, что почти бездумно распахнул глаза.

Все-таки он совсем не ожидал, что Мо Жань может быть настолько ядовитым. Скрытые под широкими рукавами, его руки задрожали.

Замесить тесто, растереть начинку со специями и приправами…

Руководствуясь досконально изученными им «Рецептами древнесычуаньской кухни», с испачканными в муке руками и лицом, он учился заворачивать пельмешки, пока из кривых и косых уродцев у него не получились симпатичные круглые пухляши.

Он тщательно изучил теорию и очень старался сделать все идеально.

А взамен получил эти два слова.

Жалкая подделка.

Поздней ночью, на залитой серебристым светом луны речной отмели, Мо Жань с ненавистью смотрел на него. Еще несколько бесконечных мгновений Чу Ваньнин стоял на месте как вкопанный, а потом вдруг, не проронив ни слова, развернулся и пошел прочь.

Неизвестно почему, но в тот день Мо Жаню показалось, что он ушел слишком поспешно. Кроме того, в его походке не было обычного спокойного достоинства, скорее уж это было похоже на поспешное бегство с поля боя после разгромного поражения.

По непонятной причине в его душе в этот момент зародилось странное чувство. Нахмурившись, Мо Жань смотрел в спину уходящему Чу Ваньнину, и, когда его силуэт почти растаял вдали, он все же крикнул:

— Подождите!

Автору есть что сказать:

Если вы хотите побить Сукина Сына, то помните об осторожности, ведь сила его атаки велика. Предлагаю организовать команду и вместе его отметелить!

Сегодня я много писала и не осталось времени ответить на ваши комментарии. Сначала я написала 6000 иероглифов, но потом сократила написанное до 4000 иероглифов… Сколько ни пишу — все не нравится. Я устала, голова раскалывается, сил нет. Похоже, я качусь по наклонной и плыву против течения.

0.5: — Мне кажется, или Вэйци Чжэньлун похожа на одну очень популярную онлайн-игру?

2.0: — А если поподробнее?

0.5: — Ну… собираешь самых разных людей и зверушек, а потом играешь с ними в семью[202.5]...

2.0: …Хахахаха! Чего еще ожидать от дурака и задрота, который неделями не вылазит из дома и играет в онлайн-игрушки? Неудивительно, что ты ниже меня на 3 см!

Но Чу Ваньнин не остановился и не обернулся.

Просто не мог оглянуться.

Хоть он и сцепил зубы, чтобы сдержаться, но слезы все равно текли из глаз.

Чу Ваньнин действительно был очень обижен.

Но даже если его несправедливо обидели, что он мог сделать?

Оправдываться?

Гневно укорять?

Разве он не упустил тот момент, когда еще можно было рассказать Мо Жаню правду и сохранить лицо? Неужели теперь он должен говорить это под градом его насмешек, глядя в горящие ненавистью глаза? Он же не хочет добиться того, чтобы вместо «подсовываешь жалкую подделку» услышать «приписываешь себе чужие заслуги[203.1]»?

Поэтому он просто ушел.

Интересно, когда той ночью, стоя рядом с мостом Найхэ, в том самом месте, где вешние воды впадают в реку мертвых, учитель и ученик упомянули одного усопшего человека, осознавали ли они, что их слова с бурным потоком пронесутся по горам и долинам, и вместе с желтыми водами двух великих рек устремятся в Преисподнюю? Думали ли они о том, что если тот нежный, как цветущий лотос, юноша в загробном мире услышит их разговор, вероятно, ему будет очень грустно оттого, что между его собратом по обучению и учителем теперь разлад.

Какое-то время Мо Жань просто стоял в одиночестве на берегу реки. Ему вдруг подумалось, что это, возможно, был знак судьбы.

…Чу Ваньнин не доверял другим людям, однако ни на секунду не усомнился в нем.

Было ли это еще одним знаком свыше, но в тот день, перед тем как встретить Мо Жаня, во время патрулирования горы Хоу Чу Ваньнин столкнулся с мелким призраком. Чтобы связать его, он воспользовался Тяньвэнь, после чего заткнул плеть за пояс.

Золотая Тяньвэнь ярко сияла на фоне белых одеяний, способная по первому же его слову допросить любого подозрительного ученика и в зародыше задушить будущего Наступающего на бессмертных Императора.

Но Чу Ваньнин не снял ее с пояса, он не стал никого допрашивать.

Избежавший допроса Тяньвэнь Мо Жань неспешно направился к шелестящей под усилившимся ночным ветром бамбуковой роще. Устремившись в самые густые заросли, он очень быстро растворился в ночи и был окончательно поглощен мраком.

С тех пор Мо Вэйюй начал втайне изготавливать черные камни: сначала по две штуки, потом по четыре, а потом и по десять в день.