Любовь любовью.
Но разве может она быть такой?
Обжигающе горячая, как раскаленный безжалостный клинок, изнутри режущий тебя на части.
Живительно теплая, как весенний дождь, омывающий тебя нежностью и лаской.
— Наньгун Сы, кто бы мог подумать, — Чу Ваньнин не заметил в глазах Мо Жаня странного темного блеска. Он подошел к нему, чтобы проверить, хорошо ли закреплен мешок цянькунь на шее Наобайцзиня, — всего-то взял с собой девушку, а все никак доехать не может.
— Может, они занимаются чем-то другим.
Голова Мо Жаня была словно в огне. С волчьим блеском в глазах он уставился на белоснежную шею склонившегося к седлу Чу Ваньнина. Внизу живота полыхало пламя, мысли путались, поэтому эти слова он произнес, не подумав.
Чу Ваньнин замер:
— Чем занимаются?
— … — Мо Жань тут же очнулся и сообразил, что позволил себе лишнего. Сухо откашлявшись, он поспешил отвернуться, — неважно!
Но Чу Ваньнин уже успел осмыслить значение этой оговорки. Его глаза вдруг широко распахнулись и тут же снова угрожающе сощурились. Холодно, но зло он процедил:
— О чем ты только думаешь?! Сейчас же садись на коня и поедем назад!
Мо Жань пошевелил губами, намереваясь сказать «не на коня, а на волка», но быстро оценив напряженное лицо Чу Ваньнина и его покрасневшие уши, поспешил проглотить слова, что вертелись на языке.
С досадой он наблюдал, как Чу Ваньнин стремительно и легко вскочил на Наобайцзиня. Какой же он несравненно прекрасный и одухотворенный, в чем-то очень ограниченный, но все равно до боли желанный. Мо Жань подумал, что если бы Чу Ваньнин стал его любовником, то сегодня он так нежно и страстно отлюбил бы его, что после тот не усидел бы ни на лошади, ни на волке, а только и мог, что расслабленно нежиться в его объятиях.
Испугавшись своих злодейских замыслов, Мо Жань тут же попытался их вытрясти из своей бедовой головы.
К несчастью, в этот момент Чу Ваньнин повернул голову и, застав его за этим занятием, требовательно спросил:
— В чем дело? Почему ты качаешь головой? Я что-то не так сказал?
— Нет-нет! Учитель, все вы верно говорите, это я думаю не о том.
«На самом деле мне вообще не интересно, чем там занимаются Наньгун Сы и Сун Цютун. Человек, о котором я думаю, это вы…»
И тут Мо Жаня посетила очередная крамольная мысль, что если бы Наобайцзинь сломал ногу, тогда у Чу Ваньнина не было бы волка, и, кто знает, может он и соблаговолил бы прокатиться вместе с ним на Хэйчжао.
Он мечтал снова обнять его, как умирающий от жажды человек припасть к этой божественной росе, которую когда-то совсем не ценил и растрачивал зря… С головой погрузившись в эти неотвязные бесплотные мечты, Мо Жань мчался следом за Чу Ваньнином весь путь до полигона Сяоюэ. Вернувшись, они обнаружили, что Наньгун Сы и Сун Цютун уже ждут их там.
Сун Цютун сидела на земле. Обнаженная лодыжка, похожая на пронизанный солнцем белоснежный нефрит, была запятнана кровью.
Оказалось, что на полпути она забыла, что Наньгун Сы велел ей подогнуть ноги и поцарапалась о колючие кусты. Хотя рана была незначительной, Наньгун Сы не мог оставить ее без внимания и тотчас же вернулся, чтобы сделать перевязку.
Мо Жань мельком взглянул на ее ступни и должен был бы признать, что они действительно красивые, однако даже в сравнение не идут с ногами Чу Ваньнина. Сейчас ему было стыдно, что в прошлой жизни ему тоже очень даже нравились ноги Сун Цютун.
И правда, похоже, он тогда ослеп.
Теперь он чувствовал, что в Чу Ваньнине ему нравится буквально все. Он хорош, с какой стороны не взгляни, и даже эта пара глаз, сверкающих, как зимнее солнце, и этот взгляд, исполненный презрения и высокомерного превосходства, прекрасно отражали его гордый нрав и были неотъемлемой частью его холодной красоты. Чу Ваньнин нравился ему именно таким: невероятно красивым и убийственно прекрасным.
Теперь Мо Жань был доволен, даже если он просто смотрит на него, бранится и возмущенно закатывает глаза. Этого было достаточно, чтобы в его сердце распускались цветы[156.8], а душа иволгой взлетала по высокой траве[156.9].
— Любишь играть — умей за поражение платить, — прямо сказал Наньгун Сы и сразу же передал Чу Ваньнину свой бесценный браслет. — Отдаю его Уважаемому Наставнику.
Чу Ваньнин внимательно изучил браслет и сказал:
— Духовные камни «Семи звезд» хороши для питания духовного ядра, а это то, что мне нужно, благодарю.
Вот только Мо Жаня его слова вовсе не обрадовали. Не сдержавшись, он пробормотал себе под нос:
— В будущем я куплю вам что-нибудь получше.
— Что? — Чу Ваньнин не расслышал и, обернувшись, вопросительно взглянул на него.
Мо Жань вдруг увидел глаза феникса так близко, что мог рассмотреть отражение своего лица в зрачках. Этого ощущения близости хватило, чтобы терпкий привкус зависти в его сердце начал таять.
Он со смехом ответил:
— Я сказал, что если в будущем увижу что-то более подходящее для Учителя, то сразу же куплю это для него.
— Ладно.
Чу Ваньнин вот так просто взял и согласился. Сердце Мо Жаня было готово запеть от радости.
Дошло до того, что он даже с мелочным превосходством взглянул на Наньгун Сы, но тот, похоже, не придал этому никакого значения. Мо Жань, который так и не смог избавиться от желания показать этому чужаку его место, самодовольно подумал, что теперь-то Наньгун Сы точно знает, что хоть Учитель и принял его подарок, все, на что он может рассчитывать, это вежливое «спасибо». А вот они с Учителем не чужие люди, поэтому с ним Чу Ваньнин особо не церемонится.
Но в этот момент Чу Ваньнин добавил:
— Только напомни продавцу, пусть даст счет, чтобы потом я вернул тебе деньги.
Мо Жань: — …
После того как десять пресноводных каменных окуней были извлечены из сумок цянькунь, Наньгун Сы отвел всех к деревянному охотничьему домику, построенному на границе полигона Сяоюэ. Рядом с домиком стояла старая закопченная печь, на которой обнаружилась кухонная утварь и все необходимое для готовки. По сравнению с хорошо обустроенным учебным полем эта ветхая хижина смотрелась довольно неуместно и, похоже, была построена значительно раньше, чем сам полигон.
Чу Ваньнин кончиком пальца провел по изгороди и остановился перед привязанными к ней бунчуками[156.10]. Истрепанные ветрами и непогодой, они давно уже не были такими яркими и нарядными.
Когда Наньгун Сы взял приправы и вышел из дома, то увидел, что Чу Ваньнин смотрит на бунчуки, и с улыбкой сказал:
— Это тот год, когда ушел наставник, я привязал их все здесь, но они быстро обветшали.
Чу Ваньнин ничего не ответил, только тихо вздохнул и сел на низкий табурет-пенек.
Когда он служил Духовной школе Жуфэн, Наньгун Сы был еще ребенком. Тогда они часто вместе гуляли на поле Сяоюэ, и этот охотничий домик остался стоять здесь с тех пор.
Мужчины быстро разожгли огонь, и зажарили окуней, насадив их на ветки мандариновых деревьев. Ароматный жир проступил из-под хрустящей корочки, и воздух наполнил приятный запах жареной рыбы.
Наньгун Сы отдал шесть рыбин сидевшим у деревянной изгороди демоническим волкам, а оставшиеся четыре посыпал солью и раздал людям.
Съев лишь пару кусочков, Сун Цютун протянула свою жареную рыбу уже расправившемуся со своей порцией Наньгун Сы:
— Мне так много не съесть. Молодой господин, прошу, разделите эту рыбу со мной.
Взглянув на них, Чу Ваньнин заметил, что Наньгун Сы принял рыбу и с удовольствием съел и вторую порцию. Про себя он решил, что ему нравится, что эта Сун Цютун такая почтительная, ласковая и внимательная к другим. Похоже, все слухи о том, что эта девушка изменяет своему жениху[156.11] не более, чем досужие сплетни[156.12]. В самом деле, разве можно воспринимать такое всерьез?
