Любить Ши Мэя и, не задумываясь, вставать на его защиту уже давно вошло в привычку. Он всегда так поступал, но что дальше?

Пять лет назад он еще чувствовал сердечную привязанность к юному и милому Ши Мэю, но спустя пять лет, встретив этого элегантного, но все же немного чужого красавца, в сердце своем Мо Жань так и не смог принять его.

Это странное изменение в собственных чувствах сбило его с толку. Он и сам не мог понять, что с ним не так, и как поступить так, чтобы хорошо было всем.

На следующий день Чу Ваньнин встал с утра пораньше.

Когда он вышел из домика, по счастливому совпадению, Мо Жань тоже отодвинул теплый занавес на двери своей хижины, и эти двое оказались лицом к лицу.

— Доброе утро, Учитель!

— Доброе утро, — Чу Ваньнину хватило одного взгяда на него, — …плохо спал?

Мо Жань натянуто улыбнулся:

— Не привык к такой постели. Но ничего, отдохну немного в полдень.

Они вместе отправились на поле. Утренний воздух был напоен свежим запахом трав, со всех сторон их окружали безлюдные поля, слышалось кваканье лягушек и плач осенних цикад.

Чу Ваньнин сладко зевнул и тут краем глаза заметил кое-что, и не смог сдержать смех.

— Мо Жань.

— А?

Протянув руку, он легонько провел пальцами по виску Мо Жаня, вытащил из его волос рисовую соломинку и с легким смешком спросил:

— Ты что, всю ночь катался по кровати? Это с твоей головы.

Мо Жань хотел было приняться оправдываться, как вдруг заметил, что в волосах Чу Ваньнина тоже кое-что есть, и также невольно рассмеялся:

— Тогда и Учитель тоже катался.

С этими словами он помог Чу Ваньнину вытащить золотой стебель из спутавшихся волос.

В золотых лучах восходящего солнца учитель и ученик стояли рядом и смотрели друг на друга: один чуть опустив голову, второй немного подняв лицо.

Всего пять лет назад Чу Ваньнин был тем, кто при разговоре опускал голову, а Мо Жань тем, кто поднимал. Но прошли годы, Мо Вэйюй уже не ребенок, осадок, наконец-то, опустился, и пришло время принять то, что уже случилось. В ласковых лучах утреннего солнца Мо Жань вдруг не удержался от ребячества и спрыгнул с межи в поле. Раскинув руки, он повернулся к человеку, стоявшему на насыпи, и со смехом раскрыл ему объятия:

— Учитель, прыгайте, я подхвачу.

— … — с высокого гребня межи Чу Ваньнин пристально посмотрел на макушку человека внизу. — Ты что, с ума сошел?

— Ха-ха-ха.

Чу Ваньнин снял обувь и носки и сам грациозно спрыгнул на заливное рисовое поле, подняв волны в стоячей воде. Ступни сразу же немного замерзли. Взмахнув рукавом, он широким жестом отмерил себе больший кусок поля:

— Это все мое. Вчера я собрал риса меньше, чем ты, но сегодня тебе придется признать поражение.

Так и стоявший с вытянутыми руками Мо Жань почесал голову и опустил руки. Уголки рта его изогнулись в самой очаровательной улыбке, показав ямочки на щеках.

— Хорошо, если я проиграю, то сделаю для Учителя много песочного лотосового печенья и фаршированных крабовым мясом львиных голов.

— И засахаренный лотос с клейким рисом, — добавил Чу Ваньнин.

— Хорошо! А если Учитель проиграет? — в глазах Мо Жаня вспыхнули искры, похожие на отраженные от воды солнечные блики или россыпь звезд в ночном небе. — Что тогда?

Чу Ваньнин искоса взглянул на него и холодно спросил:

— А что ты хочешь?

Мо Жань, чуть прикусив губу, после долгого раздумья, сказал:

— Если Учитель проиграет, то он должен будет съесть много песочного лотосового печенья и фаршированных крабовым мясом львиных голов, приготовленных мной.

Немного помолчав, он добавил еще более ласковым тоном:

— И очень много засахаренного лотоса с клейким рисом.

И неважно, проигрыш это будет или победа, он будет осыпать его дарами и цветами.

Может, жать рис в первый раз было непривычно, но на второй Чу Ваньнин вполне освоился[138.6]. Он всегда был человеком, который не умел признавать поражение, и даже если вчера над ним смеялись, сегодня он был готов доказать всем, что не стоит его недооценивать и смотреть на него свысока. Сделав глубокий вдох, Чу Ваньнин стабилизировал свой разум, с головой погрузился в работу и уже к полудню сжал риса больше, чем Мо Жань.

Устроившись под тутовым деревом с миской риса в руках, Чу Ваньнин буквально лучился от гордости. Хотя он не сказал ни слова, и лицо его хранило то же равнодушное выражение, но в его глазах возвышавшийся среди рисовых полей огромный стог скошенного им риса был горой золота.

— Лин-эр, отнеси бессмертному господину еще одну чашку риса.

Множество людей сидели рядом с ними, но наметанным глазом тетушка заметила, что Мо Жань ест очень быстро, и его чашка уже показала дно, поэтому поспешила распорядиться о добавке.

Мо Жань опустил чашку и палочки для еды и с неловкой улыбкой поспешил ответить:

— Не надо, я уже наелся. Мне нужно отлучиться из деревни по делу, но я быстро вернусь, а вы ешьте не спеша.

Лин-эр тут же выказала беспокойство и с тревогой спросила:

— Господин бессмертный съел совсем немного. Эта еда вам не по вкусу? Если вам не нравится эта еда… Я хочу… могу приготовить что-то специально для вас...

— Нет, не надо, все очень вкусно, — Мо Жань, естественно, не мог увидеть заветные желания, поселившиеся в сердце девушки. Одарив ее самой искренней простодушной улыбкой, он махнул рукой и широким шагом направился к конюшне.

— Куда это ты собрался? — окликнул его Чу Ваньнин.

Мо Жань чуть повернул голову, и Чу Ваньнин понял, что он улыбается:

— Съезжу в город, куплю кое-что и сразу вернусь.

— Бессмертный господин...

— Ладно, пусть делает что хочет, — холодно отрезал Чу Ваньнин, ухватив палочками кусочек жареного тофу.

Несмотря на то, что эти два бессмертных господина прибыли вместе, но проницательные селяне быстро сообразили, что один из них имел более высокий статус и авторитет. Кроме того, Чу Ваньнин по природе своей был человеком холодным и отчужденным, и раз уж он открыл рот и огласил решение, эти простые люди не решились спрашивать, куда отправился Мо Жань.

После совместной трапезы селяне разбились на группы по интересам. Некоторые, расположившись для отдыха прямо на земле, жевали листья табака или, разомлев на солнце, спали. Собравшиеся вместе женщины вязали одежду на зиму. Шумные деревенские детишки, оседлав бамбуковые палочки, играли в кавалеристов. Тощая дворовая кошка с надеждой обнюхивала землю. Розовый кончик носа жадно трепетал, уши были настороженно прижаты. Похоже, она была очень голодна и рассчитывала найти какие-нибудь объедки, чтобы насытиться.

Чу Ваньнин с чашкой горячего чая в руках сидел в стороне, откинувшись спиной на стог сена. Увидев эту жалкую тощую кошку, он пожалел ее и поманил рукой, намереваясь дать немного еды. Но, к сожалению, эта представительница кошачьих не доверяла людям и, увидев, что Чу Ваньнин поднял руку, видимо, решила, что он собирается ее ударить, и поспешно отбежала подальше.

Чу Ваньнин:

— …

Неужели он выглядит таким ужасным, что даже кошка его боится?

Подперев щеку, он мрачно обдумывал это, как вдруг услышал звон медных побрякушек. Радостная Лин-эр с чашкой чая в руках присела рядом с ним.

Чуть повернув голову, Чу Ваньнин без всякого выражения холодно взглянул на нее.

Эта девушка была довольно красива лицом, но что еще удивительнее, в этом бедном и разоренном крае она не выглядела чахлой и худой, а имела весьма цветущее и развитое тело. Кроме того, похоже, у нее был неплохой вкус в выборе одежды. Не имея денег на покупку украшений, красавица нарезала колечки из меди и пришила их к одежде, так что при каждом движении они издавали мелодичный звук и ярко блестели на солнце.

— Бессмертный господин, — позвала она голосом мягким и сладким, как перезрелые ягоды.

— В чем дело? — ответил Чу Ваньнин голосом промозглым, как утренний туман.