— Да пошла ты! Я никому ничего не обязан. Слабые говоришь, вымрут? Пусть вымирают. Мы не рабы, чтобы работать, мы граждане, доходит? И вообще, мне не нравится, когда на меня наезжают… Я свободный человек. Чао!

Он пружинисто вскочил и убежал. У костра раздались приветственные возгласы, его силуэт мелькнул на фоне пламени в обнимку с девушкой. Нина отвела глаза, сделал усилие, чтобы проглотить слёзы обиды. Все молчали, ожидая её реакции.

— Ладно, не хочет и не надо. Но вы, вы-то чего молчите? Герман плюнул в лицо не мне одной, всем и каждому, а вы утёрлись, — девушка повысила голос, в нём звенела не только оскоблённая гордость, но и гнев на стадо бесхребетников. — Стерпели? Смолчали? Значит, перетерпите и то, что я скажу. Мне надоело вас принуждать и просить — думайте, думайте! — словно это нужно мне. Это нужно вам, им и даже ему, — она пренебрежительно ткнула пальцем в сторону костра Германа, — хотя он этого не понимает. Вы обленились, не хотите напрягать свои прокисшие мозги, так вот, чтобы их прочистить, валите-ка отсюда на все четыре стороны! Нам неоткуда ждать помощи, ясно?

Она кричала на членов совета так, что те съёжились:

— Завтра же! С утрячка! Идите парами, ищите других людей, узнавайте, где есть еда, поля, фермы, уцелевшие здания — всё, что сгодится нам для выживания! А от меня — отстаньте!

Повернувшись к ошеломлённому совету спиной, Нина убежала к ручью. Там, за излучиной, где кусты росли особенно густо, посреди маленького островка торчал высокий плоский камень. На нём было так приятно сидеть в позе Алёнушки, обхватив колени, и мечтать о счастье. Она и сейчас забралась туда, но — поплакать. Принц предал её, сказка не складывалась, а мир, который должен был стать наградой за терпение и стойкость, невзгоды и серость той жизни — оказался наказанием.

Всхлипывая, девушка жалела себя, отмахивалась от комаров, которые не собирались снисходить к чужим переживаниям, а торопились набить брюхо халявной кровью. Битва с ними отвлекала Нину, не позволяла в полной мере насладиться собственными страданиями, как она привыкла, сидя на сеновале или запершись в комнате общежития:

— Задрали! Господи, что за наказание, спасу нет, что от людей, что от кровопийц. Вы смерти моей хотите? Фиг вам, не дождётесь!

Не заметив, как в её руках оказались две веточки, девушка яростно отмахивалась, словно стегала всех этих местных жителей-недотёп, которые без палки, кнута и прута неспособны думать…

Члены совета отнеслись к поручению ответственно и утром разошлись на четыре стороны, как Нина и велела вчера. Пообещали к вечеру вернуться, чтобы доложить о результатах и определиться, что делать дальше. Как назло, сразу после их ухода появились новые заботы.

Возле костра, который поддерживала компания Германа послышались крики, визг и возникла драка. Досужий народ сбежался раньше, чем Нина успела вернуться от края леса, где инструктировала сборщиков хвороста.

Ей пришлось расталкивать плотный круг зевак, протискиваться между спинами, а крики всё не унимались. Один голос, чистый и глубокий, без сомнения, принадлежал Герману — его невозможно забыть или спутать с кем-то, этот бархатистый, раскатистый баритон…

— Что ты на меня набросился? Иди к себе, там и командуй, а здесь у нас демократия и военный коммунизм…

«Надо же, запомнил, — подумала Нина, уже остывшая от вчерашней обиды, — а ведь я только для примера говорила! Нет, надо сейчас ему помочь, потом отвести в сторонку и объяснить, что кроме него, никто не должен быть председателем совета!»

Она пробилась, вышла в круг, который образовался у костра. Двое, Герман и плотный мужчина преклонных лет, стояли над куском стеновой панели, которая заменяла стол или скатерть. Герман прятал за спину круглую посудину, в которой зеленел салат или что-то очень на него похожее, а старик напирал на оппонента:

— Отдай! Ты обманул меня!

Рядом, но в положении лёжа, копошился совсем молоденький паренёк. Он стонал и зажимал нос, кровь из которого уже залила ему низ лица, разорванную блузу и капала на штаны. Нина ничего не поняла, но решительно вмешалась, отталкивая старика от Германа:

— Тихо, тихо… Разойдитесь, вояки! Что вы сцепились? Герман, что ему надо от тебя?

— Да он решил зажать общее достояние, — негодующе воскликнул «принц», — а я отнял! Представь, этот хмырь раскопал склад с добавками, нахимичил себе и своей семье соль и никому не сказал! А сегодня я увидел у него… И отобрал.

Старик выкрикнул:

— Я для себя готовил, а ты украл! И наврал…

— Дед! — окликнул его окровавленный парнишка.

Он поднялся с земли и стоял, запрокинув голову. Старик прервал спор с Германом, подхватил внука, принялся сетовать:

— Вот старый дурак, втравил тебя в драку. А ты тоже хорош, полез против такого бугая, — а затем повел парня прочь, зло крикнув через плечо. — Тебе всё отольётся, паразит! И воровство и насилие. Не радуйся, что безвластие, найдется и на тебя управа!

Нину встревожили обвинения, которые явно относились к Герману. Конечно, воровство можно было отринуть сразу, но вот разбитый нос мальчишки… «Принц» должен быть великодушен!

— Зачем ты взял ответственность на себя? Вынес бы вопрос на совет, никто бы на тебя и не нападал. Что они раскопали, говоришь, соль?

— Ну да. И зажали, только меняться соглашались, на одежду, на обувь. А я узнал, притворился, что покупатель, и отобрал, когда он вытащил мешочек. Так они за мной попёрлись, думали отобрать. Я его и отпозитивил…

— Герман, ты чудо! Это же меняет дело! — зааплодировала Нина. — Так им и надо! Господи, как удачно, а то людям уже опротивела преснятина… Этих я у делу пристрою, пусть готовят на всех. Давай соль, я раздам все!

«Принц» поставил посудину с салатом, распрямился и спокойно ответил:

— Ты совсем дура? Этим глюкам? Этим кондорам? — его мускулистая рука очертила круг. — Вот им кастуй или квесты читай, а нам твои траблы надоели… Мы с народом сами хотим вкусно жрать, если ты реальный кабак организовать не можешь. Кому надо — пусть сам роет или этого упыря трясёт, а я своим делиться не намерен!

Его компания дружными выкриками подтвердила согласие. Нина, как оплёванная, брела к себе и глотала слёзы:

— За что он со мной так? Что я неправильно делаю?

Совет собрался вечером, ничего утешительного не сообщили, но вопрос по соли решили, как подсказала Нина — поручили вожатой Люде готовить её с запасом, и раздавать всем. Герман на заседание совета идти отказался. Его компания держалась обособленно, куда-то уходила, возвращалась, но участия в общественных делах не принимала. Члены совета видели демонстративное поведение «Аполлона», но ничего не говорили, ждали предложений от Нины, а та не могла определиться, как поступить. Чаще всего она корила себя за несдержанность:

— Его воспитывать надо, терпеливо, объяснять. А я? Раскритиковала, унизила пред всеми… Помолчать бы, а не нападать на него. А потом, отдельно от всех, наедине — объяснить, где он неправ… Дура!

Она точно знала, что «в человеке всё должно быть прекрасно», что «красота спасёт мир». С первой встречи с Германом Нина поняла — такой мужественный и совершенный человек обязательно и душой хорош и умён и проницателен. Он — принц, как тот, что разглядел Золушку среди разнаряженных красоток.

С тех пор она томилась неясным ожиданием, что её «принц» обратит внимание на умницу, которая возглавила растерянный люд, подобно Жанне д'Арк. Но тот не замечал, отчего сказка не складывалась. Но Нина знала, раз сказка её, то и отвечать за «сбычу мечт» — её нравилось такая смешная цитата из школьных сочинений — за осуществление мечты, естественно, должна она:

— Я сама виновата, что он меня не замечает. Дура, чего я из-за соли сорвала на нём зло, наговорила лишнего. Соль же теперь на всех готовим. А разоблачил того химика он! Надо бы Герману спасибо сказать, а не орать… Конечно же, он обиделся. Значит, я ему небезразлична! И если позвать, загладить грубость, то всё образуется, вернётся на свои места…