На борту особо ничего не изменилось, активные тренировки продолжались. С Мариной у нас было один раз, медовый час. Но она ко мне не переезжала, и отношения на людях были ровными. И это правильно: команда на нас смотрела, не нужно давать поводов для разговоров. Вернёмся на базу, там уж и оторвёмся. Только вот Марине придётся уйти из экипажа и вернуться на радиоузел штаба: принципы мои всё же имели место быть, а там она уже не будет у меня в подчинении.

Жаль, что не получилось отправить её с особистом, но я сделаю всё возможное для того, чтобы она осталась жива, очень постараюсь. А потом переведу её из экипажа: не хочу, чтобы моя жена рисковала жизнью вместе с мной. А вообще, я пока сам шалел оттого, что Марина стала моей супругой, как-то быстро всё произошло. Похоже, она чувствовала то же самое. Я часто ловил на себе её взгляд и отвечал улыбкой.

Шли мы почти шестнадцать часов и добрались, наконец, до места с нужными нам координатами. Это было уже в полночь. Выставили вахтенных и ожидали.

А на рассвете я вскочил с койки и, быстро одеваясь, открыл дверь и заорал:

– Боевая тревога! Срочное погружение! Глубина девяносто метров!

Разбудил меня Взор: его границы, почти в четырнадцати километрах от нас, пересекли двенадцать палубных истребителей-штурмовиков. За ними, чуть отстав, летели бомбардировщики с глубинными бомбами. Все самолёты имели тактические знаки ВМФ Британии. Я же говорил: нельзя им доверять, нельзя. Ведущий пилот, уже обнаруживший нашу субмарину, сообщил, что видит цель и выходит в атаку, приказав остальным следовать его примеру. Опытные, сволочи. Видимо, не в первый раз так атакуют вражеские субмарины.

В составе эскадры союзников британского авианосца не было, а все самолёты палубные. Значит, сюда специально пригнали британский авианосец. Я думаю, это акция возмездия. Если разведка доложила правительству или лордам адмиралтейства, кто в действительности погулял по их острову, то они вполне могли инициировать месть. Ну, или используют флот без объяснений причин – тоже вполне в их духе. Те ещё мстительные сволочи, почти как я.

Мы почти успели нырнуть, но именно что почти. «Неуловимый» успел погрузиться метров на десять, уйдя от атак штурмовиков, которые пустили ракеты и сбросили бомбы. Подлодка затряслась от близких разрывов – почти достали! – появилось несколько течей, но мы продолжали погружаться. Внешний корпус остался цел, хотя пару вмятин мы получили. Я отправил две команды заделывать повреждения, которые заметил Взором: если этого не сделать, будут проблемы.

А тут и бомбардировщики подлетели. Мы погружались и на максимальной скорости уходили в сторону с разворотом, но глубина была ещё небольшая, и, скорее всего, они нас видели. Да, точно видели. У бомбардировщиков была разница в скорости с истребителями-штурмовиками, поэтому я думаю, они взлетали с палубы авианосца первыми, а уж потом, через некоторое время, поднялись в воздух и истребители. Зная координаты – слил кто-то, – подгадали время так, чтобы появиться на месте почти одновременно.

Эх, а ведь у меня мелькала мыслишка пережидать световой день под водой, но решил, что успею, если что, под воду уйти. И вот успел. Самые скоростные машины из палубного базирования прислали, сорок три единицы общим числом. Скорее всего, тут весь лётный состав авиакрыла, который был на борту авианосца: они где-то столько и перевозят. Полк, по сути.

Бомбы посыпались на нас. Умело командуя, старший бомбардировочного крыла направлял в атаку те машины, бомбы у которых были установлены на ту глубину, на которой мы были. Я же говорю – опытные: у разных звеньев бомбы на разную глубину установлены.

Лодка сильно сотрясалась, и от одного из близких подрывов меня кинуло на переборку, и раздался хруст – перелом руки ниже локтя. Я тут же проверил её диагностом и подлечил, продолжая при этом командовать.

– Рули глубины заклинило! – закричал один из старшин.

– Повреждены балластные цистерны, – раздался крик боцмана. – Набирают воду.

– Поступление воды в носовой отсек, – донёсся ещё один крик. – Задраили люки.

Я мгновенно проверил всё Взором и застонал от отчаянья: отремонтировать можно, но на это потребуется час работы, даже экстренно. А лодка стремительно погружалась, скоро она пройдёт отметку в сто метров, а общая глубина под нами – семьсот метров. Команда осознавала, что происходит. «Неуловимый», опуская нос, всё стремительнее шёл ко дну.

– Проклятые штатовцы, – простонал старпом.

– Это британцы были, – рассеянно ответил я Звягину, обнимая Марину, которая бросилась ко мне в объятия и прижалась лицом к груди.

И тут мне в голову пришла идея. Я мигом убрал Марину в Хранилище и рванул по центральному отсеку, касаясь парней и убирая их туда же. Открывая люки переборок, я вихрем пронёсся до кормы, забрав в Хранилище трёх раненых с переломами и врача. После этого я побежал к носу, практически скатываясь вниз: лодка была уже как поплавок с задранной кормой. Когда я открыл последний отсек, оттуда хлынула быстро поступающая вода, шесть из двенадцати моряков, которые там находились, успели утонуть, остальные, захлёбываясь, пели «Интернационал». Ну да ничего, времени мало прошло, откачают, когда из Хранилища достану. Когда их осталось восемь, Хранилище заполнилось, так что я избавился от двух тонн угля, отправив на их место парней.

После этого я убрал кусок переборки и оказался снаружи подлодки, которая стремительно уходила дальше, на глубину. И тут я понял, что опоздал. Глубина была уже триста метров, сознание моё гасло, и Исцеление не помогало.

Я думал о том, что в этот раз всё сделал как надо и стыдиться мне нечего. Голод в Ленинград так и не пришёл, а блокаду города сняли ещё в июле. Да и ребята погибнут, не судорожно пытаясь глотнуть в последний раз живительного воздуха, испытывая накатывающий ужас, а в Хранилище. Вот не знаю, что с ними дальше будет. Да ещё три немца-лётчика у меня там были – эх, не удалось выполнить обещание, жаль. Марину очень жалко… и ребят жалко…

М-да, судьба. И в этот раз меня убили. Так как я теперь постоянно буду оживать на ветке Земли, у меня будет возможность кинуть ответку британцам. И как-то не волнует то, что они другие, из другого мира. Суть-то у них одна – гнилая. Ладно, не об этом речь. Вот значков Исцеления, Хранилища и Взора, к которым я уже привык, не было. Не обманули святоши.

Открыв глаза, я увидел стебли высокой зелёной травы, в которой лежал, да голубое небо с белыми пенками облаков. Рядом послышалось всхрапывание. Привычно болела голова. Я аккуратно сел и провёл рукой по затылку, а там – кровь и гематома, но вроде неопасная для жизни. Жаль, Исцеления нет, залечил бы.

Решив выяснить, где я оказался, осмотрелся. Степь кругом, зелёная степь. Неподалёку, метрах в двадцати, стоял конь каурой масти, молодой трёхлетка. А на том месте, где находилась моя голова в момент, когда я очнулся, лежал камень, небольшого размера, как два кулака моего нового тела, скрытый травой. Понятно, паренёк упал и разбил голову. Умер, а я его тело занял. А что паренёк, по рукам видно – молодые. Но не младше восемнадцати: условия возрождения я помню.

Встав на ноги, я внимательно себя осмотрел. Босые ноги, закатанные до колен домотканые штаны и такая же рубаха. Штаны серые, а рубаха с желтизной: стирали много. Головного убора и ремня не было, верёвкой препоясан. Конь без седла, а значит, паренёк верхом охлюпкой скакал.

Я подошёл к коню. Он косил на меня глазом, но позволил подойти. Перекинув поводья, я одним стремительным прыжком оказался на его спине. Это раньше я опасался лошадей, а сейчас неплохо держусь верхом, научился. Не идеально, как те же кавалеристы, но неплохо. А вообще, всё же больше машины предпочитаю.

Конь даже не шелохнулся, явно привык к верховым. Я осмотрелся сверху, поставив ладонь козырьком. Как я одет, мне было неважно, среди крестьян такая одежда до сих пор в ходу. Я хотел узнать, какой сейчас год. Хотя чего тут думать – снова сорок первый. Как будто иначе бывает. Святоша же ясно сказал: притягивает Путников к тем временам, где по разным причинам умирает много людей, а больше погибших чем во Вторую Отечественную и не бывало.