Я сообщил об обнаружении вражеской подлодки, причём тем шифром, который был вскрыт, поскольку приказа о переходе на резервный пока не поступало: видимо, контрразведка решила начать свою игру. После этого я ушёл под воду.
Атаковать британцев на их трофее было детской игрой: они меня слышали, но не видели, а я их видел и слышал. Когда я вышел в атаку, они услышали пуск торпеды и попытались сманеврировать, но у них не получилось: торпеда попала в нос, носовой отсек был практически разорван. Благо торпеды не сдетонировали, хотя их всего три и было в носовых аппаратах.
Команда тут же стала продувать балластные цистерны, и получилось так, что корма стала легче носа и лодка всплыла кормой вперёд, как поплавок. Один из наших эсминцев (второй, которого мы использовали как посыльного, уже скрылся в устье залива) тут же подскочил и начал заводить концы, спустив две шлюпки. Матросы в них вымокли с ног до головы, но концы завели, и это позволило буксировать лодку на мель.
Паркинсон, как я видел, валялся с пробитой головой, жив, но без сознания. Его старпом, понимая, что если их арестуют, будет скандал и, по сути, они смертники (все матросы и офицеры были в форме немецких подводников), решил, что попадать в наши руки ни в коем случае нельзя, и начал заполнять цистерны. Несколько матросов, которые сдрейфили и хотели жить, активно ему мешали. Дело дошло до драки, и это позволило матросам с эсминца успеть закрепить концы.
Однако офицер, достав пистолет скрытого ношения, расстрелял взбунтовавшихся матросов и всё же активировал наполнение балластных цистерн. Лодка начала тонуть, тросы натянулись. От базы к нам спешил ледокол, он же и буксир, а эсминец, несмотря на то, что его сильно перекосило набок, только ускорил движение, надеясь всё же дотащить лодку до мели.
Моя лодка находилась неподалёку, шла на малом ходу под дизелями. Мы с Гаджиевым наблюдали за происходящим, обмениваясь мнениями о том, что, по сути, ни британцам, ни нам свидетели не нужны. Проще записать, что у входа на базу уничтожены две вражеские субмарины – так будет лучше для всех.
Кстати, бортовой журнал я пока не заполнял и сейчас, оставив Гаджиева наверху, спустился и заполнил его, отметив лодки именно как вражеские, а не британские. Естественно, о «подслушанном разговоре» я не упоминал, это не та информация, которую стоит вот так афишировать. Написал и рапорты.
А «семёрку» не дотащили: тросы полопались, и она пошла на дно. Точнее, легла, потому что глубина там была уже тридцать метров, и лодка, которую тащил эсминец, скребла изувеченной носовой частью по дну. Для эсминца это тоже даром не прошло: тросы повредили борт, прорезав в них пробоины, не до ватерлинии, но всё равно придётся вставать на ремонт.
Я уже отправил на базу сообщение о том, что воды вокруг пусты и можно выводить «Мурманск», но командование решило не рисковать, и выход отложили на несколько дней. А нам пришёл приказ возвращаться, что мы и делали в надводном положении. Ледокол покрутился над местом гибели «семёрки» (я видел, что в некоторых отсеках ещё были живые, но это ненадолго) и направился следом за нами.
С базы мы вышли на рассвете, а возвращались ночью. Встав на своё место у пристани, я оставил лодку на Звягина, а сам с особистом и Гаджиевым, прихватив рапорты, направился в штаб – посыльный уже прибыл и ожидал.
В штабе доложился лично командующему, член Военного совета тоже присутствовал, потом было собеседование с особистами, которые полностью согласились с моим мнением: не было никаких британцев, утопили две немецкие подлодки, и точка. Меня поздравили с победой, велели писать наградные на команду, после чего отпустили.
Вернувшись на лодку, я проверил, как дела на борту и, поскольку в ближайшие два дня базу мы покидать не будем, разрешил увольнения на берег. У многих здесь были семьи, и семейных всех отпустили. Отпустили и Марину: на базе без особой надобности рации не используют, тут в основном посыльные или телефоны. Когда мы подошли к причалу, энергосистемы лодки подключили к внешнему источнику питания, так что в рубке у вахтенного имелся телефон с прямой связью со штабом нашей бригады. Это недавнее нововведение: когда я улетал в Москву, такого ещё не было.
Вновь оставив лодку на Звягина, я направился на квартиру.
* * *
Задержали нас на трое суток. Я не знаю, нашли ли ту крысу, которая на британцев работала – мне не сообщали. Хотя сведения о нём – снабженец, доставший радиошифры к переговорам – вполне конкретные, и круг подозреваемых не просто маленький – мизерный. Особист тоже не знал, он был измучен общением с командой, терпеливо объясняя каждому её члену (и беря с каждого подписку), что мы уничтожили немецкие субмарины – только так и не иначе.
Марина пропадала в отделе шифрования, получала новые коды, и вроде даже запасные выдали, хотя запасные по инструкции и так должны быть.
А через три дня снова решили, что пора вывести флагман на прогулку. На этот раз всё прошло благополучно, да и сопровождала его не только моя лодка, а ещё одна, типа «Щ», из другого дивизиона. Воды были чистыми, так что крейсер убежал на максимальном ходу (всё же у него тридцать два узла) в сопровождении обоих эсминцев, которые могли поддерживать такой же ход и даже больше давать, тем более что ветер стих и воды были спокойными.
Задачей «Неуловимого» было обеспечить их безопасный выход, что я и сделал. При возвращении их встретит команда лодки «Щ». А меня ждёт первый дальний поход (перегон с Балтики вспоминать не стоит, это был именно перегон).
Приказ был довольно простой – двигаться к Норвегии, стараясь делать это незаметно, в случае обнаружения транспортов противника разрешается атаковать. Но основная задача – незаметно установить якорные мины на входе в порт Тронхейма. Ставить, естественно, находясь в подводном положении. Надеюсь, получится: всё же установщик мин на лодке не самый совершенный, его часто клинит, и если это случится, приказ будет не выполнен. Однако установщик тщательно проверили перед выходом, так что будем надеяться на лучшее. Ну а при возвращении можно будет снова поохотиться.
Гаджиев в этот раз остался на базе. И хорошо, не люблю когда рядом начальство, которое может вмешаться и отменить мой приказ. За Гаджиевым такого пока не замечал, но всё бывает в первый раз.
Не люблю начальство и подчиняться не люблю, а потому моё решение после окончания войны оставить службу и уйти на вольные хлеба, не изменилось. Куплю домик с виноградниками на берегу Чёрного моря, где-нибудь рядом с Сочи, и буду там жить. Лодку приобрету и стану ходить под парусом. Соседям буду говорить, что решил навестить знакомых, где-нибудь далеко, вплоть до Владивостока, а сам – на самолёте за границу и путешествовать. Потом, естественно, буду возвращаться. Вот такие планы.
Ну а пока – кругом борта субмарины, не самые лучшие запахи в отсеках, теснота и скука. Да-да, скука на подводных лодках – обычное явление. Мне-то не страшно, у меня в Хранилище шесть полных библиотек. Вот сейчас я читаю «Двадцать тысяч лье под водой». Команда быстро выяснила, что у меня с собой много книг (я сказал, что целый чемодан с собой взял, полное собрание сочинений Жюля Верна), так что подходят и берут читать, мне не жалко. Марина тоже подходила, взяла «Вокруг света за восемьдесят дней». Так, она подчинённая, не думать, не думать…
Плавание проходило в основном в надводном положении, для нас это отлично. Авиация – самый бич подводных лодок – не летает, можно идти на среднем ходу. У врача много работы: лечить простывших вахтенных. У подводников одной специальности нет, слишком жирно для этого, вот я и определил Марину в помощники врача, тем более – вот удача! – она прошла курсы санинструкторов. Я сам часто подменял вахтенных, тем более здоровье, как считали в команде, у меня крепкое, ни разу даже не чихнул.
Шли мы вроде по обычному судоходному маршруту, но море как будто вымерло, и мы спокойно дошли до места установки якорных мин. Я провёл лодку у самого берега в позиционном положении. Штурман, глядя на это, дрожал в ужасе: двигались мы не просто опасно, а крайне опасно, в любой момент волны могли кинуть нас на скалы. Но я держал курс и, обойдя минные поля и дрейфующий в открытом море эсминец охранения (остальные втянулись в бухту, пережидая ненастье), встал на фарватере.
