Блатные вступили в альянс с гнумами? Невероятно.

— По уму, — говорил Ливончик деловито, — надо было бы огнем здесь пройтись, но мы обычаи берендийские чтим, потому до рассвета пусть так полежат, в разобранном, так сказать, виде. А после священники перезахоронением займутся.

— Тьфу! — отплевавшись от кляпа, пожаловалась сварливо Фараония. — Чуть не задохнулась.

Гнумский парень в железнодорожной форменной фуражке развязывал чародейке руки. За ним виднелась куча белых костей, обложенная аккуратно по периметру расколотыми черепами, поначалу принятыми мною за огромные яичные скорлупки.

— Это сжечь, — решил Дворкин.

И через мгновение кости запылали, темнея и рассыпаясь пеплом от жара гнумьего огня. Я с некоторым удивлением отметила, что покойников бояться перестала, то есть прямо сейчас могла бы на вскрытии ассистировать. «Ну хоть какая-то польза от этого Крыжовеня. Не прибедняйся, Попович. А губочтение, которым ты здесь перфектно овладела? А познания в душевных расстройствах и всяческих… гм… половых девиациях? И даже новое богатое слово „девиации“».

Герочку пришлось вытаскивать из-под кареты, куда он в испуге забился. Отставной корнет повизгивал, плакал, обнимал трость, просил у меня прощения и жаловался на боль в простреленном колене. Поморщившись от боли в ребрах, я наклонилась к страдальцу и без почтения его обыскала. Дудочка и навья змейка лежали в кармане сюртука.

— Какой жадный чудила, — присвистнул подошедший Туз.

— Поможешь? — спросила я, приподняв обе части артефакта. — У меня со слухом не особо. Мелодия сложная?

Фартовый взял у меня из рук змейку.

— Музыка тебе, рыжая, — он бросил артефакт Зябликову в лицо, — не понадобится.

Змейка ожила, блеснула серебристо, обхватила Герочкин лоб у кромки волос, вжалась в кожу. Яшка кивнул:

— Дудка у тебя была, когда фраер удавку получал, стало быть, ты теперь его хозяйка.

— Ева! — завопил Зябликов. — Госпожа…

— Молчать! Говорить, когда спрошу.

Он поперхнулся, задышал с открытым ртом, не в силах ничего вымолвить. Змейка бледнела, стала почти прозрачной, почти невидимой. Так вот, оказывается, как это работает! И не заметишь даже, если не присматриваться. Скажем так, нечто подобное я и раньше предполагала, потому что, когда навский артефакт подчинения на моей щиколотке был, его только Гриня смог обнаружить с помощью своей трости. Предполагала, потому что Зябликову с самого начала не доверяла. Кстати, о трости…

На вопрос Герочка ответил быстро и четко. Я проследила взглядом его жест и громко с чувством выругалась. Чудесный артефакт заграничных чародеев, неведомо как затесавшийся среди костей Зябликовой свиты, догорал, навершие растеклось оплавленной лужицей.

— Эх, — сказала Квашнина, — эх…

То есть слов было гораздо больше, но из приличных остались только эхи.

— Елизавета Афанасьевна! Мадам Фараония!

— Нет, Гелюшка, ничего теперь у нас с тобою не получится. Гнумий огонь тем и ценен, что любую свиристелку в прах уничтожает. Экий треугольничек получился занятный. Трупное колдунство, чародейское, гнумье…

Ливончик возник у плеча, потянул за рукав:

— Парни здесь закончили. Мы решаем теперь, улицы на предмет упырей прочесать или попытаться приказных отбить. Что думаешь?

— Живых барину отдавать нельзя, он их в жертву принесет. Но и горожан без защиты оставлять плохо.

— Вот и мы о том же.

Подошел Дворкин, за ним Туз и еще пара-тройка незнакомых мне мужиков и гнумов. Мы стояли кружком, переговариваясь.

— Разделимся? — предложил Туз. — Мы с фартовыми здесь останемся, а вы невольничий караван догоните.

— Город на разграбление отдать? — хмыкнула я. — Из огня да в полымя?

— Обижаешь, вашбродь, неужто мы без понятия. Для ради блага всеобщего стараться будем.

— Время, — поторопил Соломон.

— Поклянись, — сказала я, обратившись к Якову. — Христом Богом, мамкой покойной, честным своим фартовым именем.

Он торжественно поклялся, перекрестился, мы ударили по рукам. Гнумы строевым бегом покинули площадь.

— Ты теперь куда? — спросил Туз, раздав команды своим парням. — Сопроводить?

Я отказалась, и скоро перед разоренным приказом остались только мы с Фараонией и Зябликовым.

— Этот… — Чародейка плюнула в Герочку. — Нехороший злыдень теперь бесполезен. Он… нехороший человек.

— Где он вас перехватил?

— Да на углу Гильдейской. Не заметила даже, когда с фонаря на меня костяное чудовище напрыгнуло, с облучка сбило.

— А работники?

— Какие работники?

— Вы собирались двух охранников на погост с собою взять.

Квашнина с чувством заехала Зябликову по роже.

— Чего теперь обсуждать? Без трости план твой, рыжая, невыполним, и покойный пристав нам бесполезен. Что теперь? Что? Младенчик нерожденный… Страшно даже представить, какие непотребства барин с ним сотворит!

Она продолжала методично избивать Герочку, он не защищался, пучил только глаза, пытаясь что-то сказать. Жалко мне его не было, тем более что немолодая уже Елизавета Афанасьевна ни поставленным ударом, ни силою не обладала. Утомившись, старуха, тяжело дыша, повернулась ко мне.

— Так тебе скажу, Гелюшка: мы с тобой обе женщины, не можем мы беременную нашу сестру с невинною душою в утробе на надругательство некромантское оставить.

Я всхлипнула и вытерла щеку рукавом, сумочка, чудом все еще висящая на запястье, стукнула в грудь.

— Да что мы теперь можем без трости? Нет, Елизавета Афанасьевна, мы проиграли, только и остается надеяться, что Крестовский сдюжит и хтонь эту закуклит полностью.

— Сдаешься? А как же любовь твоя к чародею Семушке?

Зябликов скорчился на земле, я спрятала в сумочку дудку, сказала устало:

— Семен Аристархович Крестовский на благо всего честного люда старается. В этом стремлении любящая женщина его поддержать должна.

— Он ведь не знал, что барин Маньку брюхатую в полон возьмет.

Герочка замычал, я наступила ему на ногу, Квашнина продолжала увещевания:

— На тебе вина, Гелька, ты Марию Гавриловну не уберегла и тем планы начальства под удар поставила. Он ведь не справится теперь, Семушка твой, сама говорила, слабеет. Невинная детская душа, на алтаре черном в жертву принесенная, его перехлест разрушит. Беда будет, такая беда, что полный город упырей пустяком покажется. Барин всех берендийских покойников поднимет, орды, легионы, на столицу свое воинство поведет.

Гнилостный трупный запах, к которому я уже успела привыкнуть, разбавился нотками жженого сахара. Оберег на груди потеплел, завибрировал.

— Перестаньте, — попросила я. — Лучше по-простому, без чародейства. План у вас какой?

— План! — Фараония схватила меня за плечи. — Такой план. Заставь своего раба в логово нас отвести. Мне бы только внутри оказаться, там я Маньку учую, разыщу, вытащу.

— Так себе схема, — хмыкнула я. — Мы не знаем, сколько подручных при барине, где и как они рассредоточены. Предположим, нам удастся пройти незамеченными… Нет, глупо.

— Что предлагаешь?

— Нужно что-то на обмен. Блохин! Вот если мы барину за Маню гроб с покойником посулим… — Сбросив с плеч руки чародейки, я начала в возбуждениии ходить туда-сюда. — Посулим, не доставим. Обмен! Так, мол, и так, ты, хтонь поганая, нам вдову Блохина, мы тебе самого покойника. Пока торг, пока то-се… Маню нам сразу не отдадут, вы, Елизавета Афанасьевна, с ней в залоге останетесь, я на кладбище поеду. Там уже рассвет…

Герочка опять замычал.

— Что? — бросила я гневно. — С рассветом что не так?

— Его может не быть, госпожа моя строгая, — поднялся Зябликов на ноги, оставшись, впрочем, скрюченным в полупоклоне. — По всем приметам уже рассветать должно, однако нет. Да вы на часики-то взгляните.

Он мотнул головой в сторону колокольни. Я посмотрела, достала свои часы, стрелки на них тоже не двигались. Хотя нет, секундная шевелилась, но очень медленно, чтоб заметить это, пришлось смотреть более минуты по ощущениям.