— Все знают. Давайте после это обсудим. Пока я одну из версий излагаю. В общем, господина Бобруйского убить мог кто угодно из домочадцев. Даже вы.

— Мне это зачем? Гаврила, конечно, чудовищем был, но мне от его смерти выгоды никакой.

— Наибольшую выгоду Анна Гавриловна получает, — кивнула я. — Жалко даже, что ею не воспользуется.

— Отчего же?

— Если она убийца, по закону прав владения будет лишена в вашу, Нинель Феофановна, пользу.

— А ведь правда! — Хрущ отодвинулся от вдовы, скрипнув стулом. — Так и есть.

— Я, Евангелина Романовна, — проговорила барыня с достоинством, — женщина пожилая и нездоровая, недолго мне осталось, о душе я своей пекусь да грехи мужнины замаливаю.

Адвокат посмотрел на Машу:

— После Мария Гавриловна в очереди на наследство.

— Пару капелек чудесного зелья мачехе — и богатая невеста! — поддержала его Дульсинея с азартом.

— Маня, — барыня молитвенно сложила руки, — неужели? Те лекарства, которыми ты меня после возвращения пользовала, действительно отрава?

Падчерица затрясла головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Я вас предупреждала, — не унималась Дульсинея, — еще когда вы на балу чудили, говорила, травят вас, дурман подмешивают. Вы капельки пить перестали, в себя пришли.

Нюта от сестры не отшатнулась, напротив, сжала ее в объятиях:

— Маняша не могла, это я батюшку зарезала, из мести, о капиталах не думая!

— Если бы это были вы, — вздохнула я, — струну действительно отрезали бы ножницами, а не ножом. Посмотрите, на лезвии зарубка даже осталась. Это значит, что убийство готовилось заранее, а вам, девице припадочной и оттого провалами в памяти страдающей, письмецо в шкап подложили, чтоб сыскарей на вас направить. Ну, Мария Гавриловна, не желаете признаться? Пуговка эта мною в тайном ходу найдена, как раз у логова покойного господина Бобруйского. Вы ведь умная, умнее всех, могли такую комбинацию придумать. Беспутная сестрица родителя порешила, а вам только и оставалось маменьку опекать недолго.

— Бедная я несчастная! — заголосила вдова. — Наказание такое мне за что? О жизни спокойной мечтала, с внуками…

Она схватила пинетки, орошая их слезами.

— Гаврила, паскудник, даже этого меня лишил, и ты, Маша, этому поспособствовала, наябедничала ему про сестринское счастье.

Мария Гавриловна посмотрела на нее недоуменно, перевела взгляд на Нюту:

— О чем она говорит? Нет, нет, это не я! И убила не я. Платье мое, но…

Быстрым шагом обогнув стол, она выхватила из саквояжа наряд, приложила его к себе.

— Я его с год уже не надевала. Оно мало даже.

— Разумеется, мало, — сказала я. — Садитесь, не хватало нам нового обморока. Нелегко вам? Срок-то… Пятый месяц, поди, пошел?

Маша рухнула на руки Крестовскому, он успел ее поддержать, укоризненно вздохнул:

— Попович…

— А что Попович? — обиделась я. — Пятна у нее на лице, какие у беременных бывают, то краснеет, то бледнеет, вне зависимости от ситуации. При дебелой телесной конструкции она еще с месяц скрываться могла.

Наступившую тишину нарушили аплодисменты, излишне, на мой вкус, вялые. Хлопнув в ладоши, Дульсинея глумливо спросила:

— Неужели беременность по закону позволяет наказания за убийство избежать?

— Замолчите, — велел ей Семен, осторожно усаживая на стул пришедшую в себя барышню. — Давайте, Евангелина Романовна, не тяните, ваш внутренний демон должен быть уже сыт театральщиной.

— О демонах тоже расскажу, — пообещала я многозначительно. — Давайте с самого начала начнем. Даже не с убийства любвеобильного пристава Блохина, а вернемся чуть более чем на двадцать лет назад.

Публика внимала.

— Юная и хорошенькая барышня Калачева живет в доме дедушки, горя не знает, удовлетворяет все свои капризы и думает, что так будет всегда. Но однажды, тут я точно не скажу, как и когда именно, выясняет, что финансовое положение семейства вовсе не незыблемое, более чем плохое оно. Дедуля, растерявши хватку от возраста и болезней, несколько неудачных денежных вложений сделал, даже дом заложил, даже рудники с молотка пошли. А у кого закладные? Кто имущество выкупил? Да Гаврила-управитель, не старый еще, вдовый оборотистый мужик. Калачевых он только из жалости при себе держит, ну и, наверное, из благодарности Дормидонту Феоктистовичу, который его на ноги поставил и торговому ремеслу обучил. Барышня Нинелька новостям эдаким вовсе не рада, дедушкой она вертит, как хочет, помрет болезный, она на улице окажется. Посему берет она Бобруйского в оборот и, будучи уже от него беременной, выходит за него замуж.

— Это ведь неправда, маменька? — спросила жалобно Нюта. — Я ведь графский бастард?

— Нет, Анна Гавриловна, — ответила я, — вы — абсолютно точно папина дочка. Если вы сейчас потрудитесь разуться, снять чулки и повторите то же с Марией, увидите, что у вас с нею одинаковые родимые пятна на щиколотках, такие же по форме, как у господина Бобруйского.

Последнее я лично видела у покойника, и от воспоминаний меня слегка замутило, а во рту появился гадостный спиртовый привкус. Спирт я пила за компанию с лекарем Халялиным, который, кроме прочего, мне про отметины барышень сообщил.

— Экая вы, надворная советница, сказочница забавная! — Вдова развязно откинулась на стуле. — Продолжайте, обвиняйте бездоказательно больную женщину.

— Вы действительно больны, Нинель Феофановна, вы патологическая лгунья. Но я, пожалуй, продолжу. Супруга вы не любили, он был вам противен, и, чтобы переключить с себя его страстный интерес, вы стали приглашать в его постель других женщин. Разумеется, Гаврила Степанович был от святости далек, но именно вы его развратили и превратили в чудовище как по факту, так и во мнении общества. О, как убедительно изображали вы жертву тирана, абсолютно все в это поверили! Потому что уклад наш патриархальный на мужском главенстве строится. Детей вы тоже не любили. Падчерицу понятно, чужой навязанный ребенок, но и Аннушка добрых чувств не вызывала. От воспитания вы устранились, наняв кормилицу, сообщив, впрочем, любопытствующим, что так велел тиран-супруг, и продолжали вести привычную развеселую жизнь. Выход из любой запертой комнаты вы знали, а многочисленные сонные артефакты в спальнях избавляли от внимания прочих домочадцев.

Искоса бросив взгляд на шефа, я удостоилась одобрительного кивка.

— Девочки росли во вражде друг к другу и к отцу, потому что каждому из домочадцев вы лили в уши яд. Нюте говорили, что ее богатству и красоте завидуют, Маше — что она жирная уродина, по мнению окружающих, а супругу… Опять же уклад наш берендийский — мужчины в воспитании детей участия не принимают, ему вы могли что угодно плести. Нюта одержимая, от этого ее припадки, надобно для изгнания бесов ее в монастырь отвезти. Пусть примет постриг. Бобруйский поверил. Точно так же, как в жовтне. Вы тогда ему что-то про пристава сказали, отчего он решился чародейское убийство заказать. Замужние дочери вам были без надобности. Это не Степан к Маше остыл, это вы ему в доме отказали. Нюта дурочка решила, что все дело в ней и принялась кокетничать с отставленным женихом сестры. Вы ее к этому направляли, потешаясь над страданиями падчерицы и наслаждаясь ролью кукловода. Вы любите власть, Нинель Феофановна, а еще больше обожаете представления.

— До вас мне далеко.

— Не прибедняйтесь. Изобразить дело так, что все поверили в беременность младшей дочери, мало кому бы удалось. Вы отвели ее к лекарю для осмотра, пожаловались на припадки. Он барышню поверхностно осмотрел… Вот в лекаре вы ошиблись, решили, что он безобидный малограмотный пьянчужка. Господин Халялин, конечно, пьет почище извозчика, но его не за пьянство из университета турнули, а за политику. Он, представьте себе, психиатр, и диагноз между первым и вторым шкаликом вам поставил.

Мечтательно зажмурившись, я вспомнила, как меня во время беседы в грязном лекарском кабинетике осенило. Я ведь раньше и не знала, что лживость болезнью быть может, эта новость меня заставила на все с другой стороны посмотреть.