Губешкина кивнула.
— Было дело.
Стало быть, этот Антип не только с одинокими пассажирами свой фокус навий проворачивал? Однако. Завтра же велю Волкову… то есть попрошу меня в камеру отвести, побеседую с незадачливым Дуняшиным поклонником.
После трапезы мами закурила маленькую деревянную трубочку, велела:
— Пусть гадалка человеческая свое искусство покажет.
Шандор перевел, Захария Митрофановна достала из-за пазухи колоду. Неклюдка раздула ноздри.
— Бабушка спрашивает, какие арканы пользуешь.
Провидица Зара фыркнула.
— У чародеев арканы, у нас все по-простому. Дунька, сними.
— Девочка тебе зачем?
— Дар у нее, посильнее моего будет. Теперь ты, мами.
Неклюдка шелкнула по картам загнутыми черными ногтями, сбила.
— На грядущее гадать не буду, — журчала Губешкина, — его сразу не проверишь, а мне похвастаться охота. Значит, мужей у тебя, мами, было два, детишек… четверо, все мальчики. Трое уже не с тобою, четвертый…
Я отвлеклась на размышления.
Мишкина. С ней понятно. Вернусь в город, немедленно в бордель отправлюсь. Что еще? Бобруйский. Я же должна была нынче ему визит с женихом нанести для интервью. Перетопчется купчина. Мне в нем интересу пока никакого. Мишкина назовет подельника, скорее всего, это Сереженька ее драгоценный, господин Чиков. У Чикова я узнаю имя заказчика, запротоколирую все тщательно и с этим протоколом уже к Гавриле Степановичу явлюсь для ареста. А он плюнет мне в глаза и отопрется. Я тогда косвенных улик подсыплю. Беседу с Фараонией и сто тысяч ассигнациями. Скажу, все номера в банке конторщик переписал, прежде чем на руки выдать. И не так прямо скажу, чтоб на вранье не попасться, а вроде как намеками.
А ведь завтра вечером неделя истекает, сызнова с вокзала мокошьградского поезд в Змеевичскую губернию отправится. Время-то как бежит. Как там мои товарищи? И отчего я до сих пор документы о назначении нового пристава не получила?
Неклюдская старейшина уже удалилась, Губешкина гадала Шандору, он хмыкал недоверчиво, седой башкой мотал. Сулили ему прибыток да новость о казенном человеке. Федору выпала любовь. Кто бы сомневался, Дунька так тщательно для него колоду мешала.
— Тебе, Гелюшка, раскинуть? — спросила старуха.
— Не нужно, я еще с кубками и котами обещанными не разобралась.
— Так, может, сменился расклад, сплошь и рядом такое бывает. Снимай!
Я послушалась, только чтоб отстали. Провидица Зара лихо разложила веер картинок, сообщила:
— Сердечко твое разбитое никуда не делось, не склеил пока никто.
Какая глупость, право слово.
— Заступник у тебя появился, — сказала гадалка.
— Вот и славно.
— Черный человек, недобрый.
— Захария Митрофановна, — предложила я, — вы бы себе раскинули. Можно ли вам уже в Крыжовень возвращаться?
Интерес к моим сердцам немедленно испарился. Дунька потасовала, отдала хозяйке колоду.
— Значит… — начала Губешкина. — Это сызнова смерть выпадает. Еще одна? Погоди, погоди… Три? Вот эта вот мужская карта и…
Она собрала картинки, смешала задумчиво, раскинула не глядя, вздохнула и опустила глаза к столу.
— Чего там, барыня? — испугалась Дуняша.
— Собирайся, загостились мы.
— Чего?
— Того. Смертей три, и ни одна из них к нам касательства не имеет.
— А они уже произошли? — полюбопытствовала я.
— Того не скажу, не близкие люди.
— Так я мигом, — подскочила служанка, — тогда и Федор Федорович нас в Крыжовень отвезет.
— А мне нужно с неклюдами, что нас приютили, попрощаться.
И женщины вышли из шатра, придерживая друг друга под руки. Потому что водка зло!
Приказной Степанов, будто избавленный от морока, схватил со стола горбушку и стал хлебать свой остывший уже бограч. Шандор набил трубочку, затянулся, выпустил к потолку колечко дыма.
— Деревенский мужик какой-то твоих баб в табор привез, гадалка в ноги барону упала, упросила оставить, от смерти неминуемой сберечь. Это мне мами рассказала.
— Всем в Берендии неклюдское свойство беглецов принимать известно.
— Законы у нас такие.
— Да я не в укор.
— Хорошо, что ты их назад заберешь, — пыхнул дымком Шандор. — Мами говорит, гадание у твоей Зары вовсе чудное, на наше непохожее, опасается бабушка, что эта инаковость неприятности принести нам может.
Мы помолчали. От сытости клонило в сон. А неплохо было бы покойного Блохина во сне увидать, ножик его рассмотреть, спросить про всякое. К примеру, как его листочек из кисета прочесть или куда он чародейские стекла от Крестовского приспособил?
— Стекла? — спросил вдруг Федор, откладывая облизанную ложку.
Неужели я вовсе вслух размышляла? Перфектно.
— Не простые, чародейские.
— Так любые плавить можно, — сообщил приказной Степанов, как я пару минут назад выяснила, Федорович. — Ходил я к стеклодувам за эдакой работой. Только крестов там никаких не было.
— Погоди. — Сон как рукой сняло. — Блохин тебе эту работу поручал?
— Ну да, то есть короб дал берестяной, увесистый, велел на Вокзальную свезти, там мастеровые — те, которые не в артели, проживают. Гнумы то есть.
— Как мастера кличут?
— Так стеклодув он. И короб бренчал по-стекольному, и после, когда его открыли…
— Что велел Блохин?
— Письмо передать до купы и ответа дождаться. Ох, доложу вам, и любопытное это ремесло! Гнум из короба все в чугунок такой хитрый пересыпал, меня к мехам определил, чтоб жар, значит, надувал.
— Когда это было?
— Точно не помню, снега еще не было, но листва с деревьев сошла.
— Дальше что? В какую форму стекло переплавили?
— Ничего такого, я даже удивился неприятно. Шишечка малая получилась. — Федор отчеркнул большим пальцем на ладони. — Вот такусенькая.
Подбежав к очагу, я подобрала уголек и, вернувшись, сделала рисунок на столешнице.
— Похоже?
Степанов внимательно посмотрел, кивнул.
— Похоже, только та белая была.
Тихонько зарычав, я стукнула себя по лбу.
«Дурында ты, Попович! Забыла, с кем дело имеешь? С чародеями! А у этой публики ничего просто так в клозетных бачках не валяется. Это ведь ручка от цепочки, которой ты так легкомысленно при обыске пренебрегла. Ты всем пренебрегла, и самой цепочкой и кисетом. Рун ты не заметила своими очками слабосильными? Стекло сквозь стекло не разглядела? Нет тебе прощения!»
Художества со столешни я стерла ладонью, плевать, что примета плохая, я и без примет маху даю будь здоров. Поклонилась Шандору:
— Спасибо, дядька, за помощь, благодарность мами своей от меня передай и от лица всего берендийского сыскного департамента.
Федор тоже махнул поясной поклон и вышел к саням.
— Чудная ты барышня, Попович, — сказал неклюд. — Не в обиду, на воительниц древних похожа, но не воин ни разу, по-крестьянски проста, но хитра сверх меры, хороша, но красотою не дорожишь. Как в тебе только эти противоречия умещаются?
— Перфектно, — гордо расправила я плечи.
— Вижу, что перфектно. Бесника своего увидишь, привет от табора на Крыже передай.
— Всенепременно.
— И не морочь парню голову.
— Чего?
Шандор шевельнул ноздрями.
— Пахнешь ты больно вкусно, непременно он вокруг тебя кругами ходит.
— Ваши мужчины, дядюшка, ни единой девицы не пропускают, чтоб не обнюхать.
— И то правда.
Мы вышли из шатра, Федор уже устраивал в санях Губешкину с Дуняшей.
— Ну, прощавай, сыскарка столичная. — Неклюд обнял меня и поцеловал троекратно по берендийскому обычаю. — Поймай и накажи всех тутошних злодеев, если уж у нас кишка тонка оказалась.
Поцелуи я стерпела, хотя были они далеки от отеческих. Неклюд, а туда же. Седина в бороду, бес в ребро. Пахну я ему! И поделом Мишка его озеленил. Заблаговременно, можно сказать, рассчитался.
Ехали уже глубокой ночью. Женщины в санях дремали, я воздерживалась, а ну как засну и на дорогу свалюсь, приказной Степанов понукал лошадку без злобы. Мело. Наверное, последняя в этом году метель.
