— Заснула? — через какое-то время раздался шепот.

— Что? — встрепенулась я. — Нет-нет. Он велел и отбыл, а подручные закончили дело уже по-простому, безо всяких смертных обрядов. Славная ведь версия? Все в ней сложилось одно к одному.

— Молодец, Гелюшка.

Хорошо, в темноте Грегори моей улыбки видеть не мог. Позорище какое, расплылась Попович сиропной лужицей.

— Поэтому сегодня, когда Бобруйский сказал следы подчистить, один из помощников решил Губешкину на тот свет снарядить. Не потому даже, что след от нее ведет к барину, а оттого, что от гадалки тот про всего двести заплаченных рубликов узнать мог. Подчищалы…

— А другой?

— Какой другой?

— Ты говорила, подручные.

— Говорила? Говорила… Много их в Крыжовене. Гнилой городишко какой, от верхушки до основания. И не боятся же никого, ни бога, ни черта, ни императора. Потому что все далеко… — Семен перебирал своими длинными пальцами мои волосы, я прижалась губами к прохладной ладони. — Все далеко, а местное начальство близко. Закон себе отдельный придумали, исконно-посконный, дедами-пращурами завещанный. Только деды от того закона в гробах вертятся, на дела отпрысков глядючи. Приют сиротский в скотный двор превратили, детишек что поросят на продажу разводят, лиходеи. Мишка мне такие страсти рассказывал… А Блохин твой столько лет это все наблюдал и мер никаких не принял.

— Может, мой Степан Фомич большую операцию готовил? — шепнули мне в ухо.

— Тоже об этом подумала. Но тогда хоть что-то от его планов остаться должно было. Но Волков все документы в кабинете просмотрел. А он мужик вострый. Эх… Листок, что я в квартире покойного пристава обнаружила, должен немного свету пролить, а я ни строчки углядеть не смогла. Вот за это вас, чародеев, и не обожаю, все у вас не по-простому, все с колдунствами… Ты же Степану чародейских стекол посылал… Погоди, мне эту мысль обдумать надобно.

— Успеется, Гелюшка. — Жаркий близкий шепот, от которого кровь по жилам бежит искристыми ручейками. — Расскажи мне побольше о городишке этом уездном, обо всем, что прознать успела.

— Расскажу, все расскажу…

Проснулась как по команде. Открыла глаза. Светало, Грегори сопел рядом на подушке. Перфектно. У него к холерическому темпераменту в комплекте еще и сомнамбулизм идет? Фрак Волкова висел на спинке кресла, сорочка же, распахнутая на груди, позволяла любоваться гладкой смуглой кожей до самого пупка. То есть позволяла бы, если бы у меня было на то желание. Не было. Осторожно, чтоб не разбудить, спустилась я с кровати и побрела во двор. По утрам человечество посещают другие желания, определенные и неотложные. Единственное, на что отвлеклась, в спальню заглянула, чтоб оберег приказной из шкатулки достать.

— Доброго утречка! — По пояс голый Федор растирался снегом из свежего сугроба.

Мишка дрожал рядом с мужиком, но тоже отважно елозил ладошками по своей цыплячьей груди.

— Геля! У нас гимнастика!

Поздоровавшись, я продолжала путь, шаркая валенками, найденными в сенях. Из-за двери с сердечком мне были слышны басовитые хеканья, мальчишеский визг и прочие звуки, сопровождающие обычно утренний моцион берендийского сильного пола в зимнее время года.

— Геля! — позвал Мишка весело. — А у Федора фамилия тоже Степанов! Представляешь?

Вот почему приличная девушка должна себе что-то представлять именно в местах уединения? Я промолчала.

— Геля!

Ни минуты покоя.

— Геля!

— Ну чего разорался? — вполголоса сказал Федор. — В дом пошли, завтрак соорудим, воды согреем. Барышня Попович умыться и переодеться пожелает.

— Геля! — заорал пацан. — Мы в гостиной накроем, чтоб кухню тебе для омовения освободить. Я платьице и белье разложу на табуреточке, и чулки, и пантало…

— Умолкни! — не выдержала я. — Что ж ты меня, балбес, при коллегах-подчиненных позоришь?

— Мундир, что ли, она хочет? — спросил Степанов-младший у старшего.

Донесшийся в ответ звук я определила как подзатыльник. Двор наконец опустел.

Вернувшись через четверть часа в дом, я нашла кухню для своих нужд подготовленной. Партикулярное платье висело на стенном крючке рядом с банной пушистой простыней, белье стопочкой лежало на табурете. Стол придвинут к стене, на полу бадья и два полных ведра, на плите котелок с закипающей водой. Мыло, волосяная щетка, пучок шпилек, все разложено на другом табурете. Военный такой порядок, отчего-то смутно знакомый.

Кольцо с пальца сниматься не желало. Я дергала его и так и эдак, намылила даже тканую перчатку, но не сдвинула ни на вершок. Вот ведь чертобесия!

Сняла левую нитянку, бросила на пол, потянула правую, она тоже снялась. Кольцо осталось на пальце. Я проморгалась. Золотой крест на синем фоне. Сапфир, такие же у шефа моего в ушах какие-то чародейские функции исполняют. И глаза у Семена Аристарховича точно такого же оттенка, жалко, что во сне я их не видела. Нет, стоп, об этом не думать! Почему я кольцо снять не могу?

Через мгновение я рассмеялась, хлопнув себя по лбу. Это ведь обручка, старинная фамильная драгоценность. Грегори его на меня давеча именно как на невесту надел. То есть номинально мы с ним обручились, значит, и снять его только с отменой обряда получится. Сейчас переоденусь и попрошу коллежского асессора меня обратно раскольцевать.

Плескалась я минут двадцать, еще двадцать приводила в порядок волосы и одевалась. Грязную одежду свернула тючком, после отсортирую, что в стирку, что в чистку, и вышла в гостиную. Оба Степановых при моем появлении вытянулись во фрунт.

— Вольно, — улыбнулась я. — Григорий Ильич почивает?

— Никак нет, — ответил Федор. — Господин пристав на службу отправились, велели мне при вашем высокоблагородии оставаться и транспортом обеспечивать.

— Перфектно.

Я прошла в хозяйскую спальню. На подушке, придавленный футлярчиком с «жужей», лежал бумажный лист.

«Ваше высокоблагородие, Евангелина Романовна, — написано там было витиеватым аристократическим почерком, — дела служебные вынуждают меня покинуть вас немедленно. Приказной Степанов остается в вашем полном распоряжении. Саквояж с деньгами, девяносто девять тысяч восемьсот рублей ассигнациями, номера которых будут немедленно внесены в список младшим письмоводителем Старуновым, я изымаю. Жду вас с победою. К. а. Волков Г. И.»

И размашистая завитушечная подпись.

Итак, Григорий Ильич дает мне карт-бланш на личные сыскные мероприятия, не утруждает советами и снабжает даже помощником, демонстрируя лестное доверие. Придется его оправдать. Хороший он мужик и приставом станет превосходным. Деловитый, аккуратный, «жужу» вон даже мою с пола подобрал и вернул. И сохранностью саквояжа озаботился.

Вернувшись в гостиную, я села к накрытому столу.

— Давайте завтракать, служивые.

Федор приглашению последовал с опаской, Мишка же, не чинясь, плюхнулся напротив.

— Ярмарка же нынче начинается, я Федору уже все обсказал, он с нами неклюда искать пойдет.

Сдобрив творог ложкой сметаны, я принялась есть. Пацан оживленно болтал, я исподволь поглядывала на приказного возницу. Обычный мужик под сорок, эталонный такой берендиец, сероглазый, русоволосый, нос уточкой, подбородка, разумеется не видно, потому что борода. Ну, то есть в нашем случае, довольно густая и неопрятная щетина.

— Давно в приказе служишь? — спросила я.

— Так с травеня.

— А раньше где проживал?

— Новоградские мы, — отвечал Федор обстоятельно, — артельщики бывшие по пеньковому делу. Артель того, по миру пошла, вот мы в Крыжовень и перебрались.

— С артелью?

— Почему? — испугался мужик. — Сам я, один.

— Понятно, — произнесла я шефово паразитное слово противным шефовым голосом.

— Что понятно?

— Что врешь.

— Вот вам крест.

— Не святотатствовать! — прикрикнула я, погрозила ложкой. — Шрамы на боку тебе конопля оставила? На пеньку отмачиваться не захотела? Прямо шрапнелью в бочину — ба-бах!