— Извольте, Митрофан Митрофанович, я вся внимание.

Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли.

Секретарь сызнова откашлялся.

— Я, господа, и Евангелина Романовна, некоторым образом из упомянутых мест.

— Можно немного точнее, Митрофан? — не сдержался шеф. — Что еще за некоторый образ? Вы родились здесь, в Мокошь-граде.

— А батюшка мой…

Секретарь начал бормотать себе под нос, я его подбодрила:

— Ваш достойный покойный родитель из Змеевичского уезда?

— Нет, — шепнул Митрофан.

Крестовский гаденько усмехнулся, но секретарь заговорил чуть громче, и улыбка начальства растаяла.

— Тетушка у меня там проживает, в Крыжовене. Захария Митрофановна, благонравная старуха самых передовых взглядов.

— Любопытно, — решил Мамаев, — и что же, эта дщерь Митрофана гостье из Мокошь-града не удивится?

— Сказано было, — шикнула я на коллегу, — передовых взглядов барыня.

— Она некоторым образом, — секретарь покраснел, — гадалка.

Шеф хмыкнул.

— Шарлатанка?

— Что вы, ваше превосходительство, дар провидческий тетушке положен.

— Семен Аристархович просит прощения, — улыбнулась я елейно, — за то, что вашу родственницу невольно нехорошим словом обидел. Гадалка, это пер… это расчудесно. Вы, Митрофан, черкните пару строк любимой тетушке: так, мол, и так, кузина Гелечка письмецо с оказией доставит, про жизнь свою поведайте.

— Кузина?

— Притворимся ненадолго, что у Захарии Митрофановны кроме племянника еще и племянница имеется, седьмая вода на киселе, но все ж родня. Гадалка! Да к ней в дом наверняка половина города за предсказаниями хаживает. Лучшего места, чтоб осмотреться, и не придумать.

— Может, все-таки кузен, а не кузина? — предложил осторожно Зорин.

— Геля права, — вздохнул шеф, — в этой ситуации девушка вызовет меньше подозрений.

— Солома не врет! — поддержала я. — То есть жребий и судьба.

— Понятно, — закончил совещание Крестовский своим паразитским словечком и поглядел на часы. — Иван, немедленно отправляйся в имперскую канцелярию, там какие-то сверхсекретные документы нас дожидаются. Сам хотел забежать, да не успеваю. Эльдар, знаю, что не по чину, но будь любезен, спустись к дежурному, протелефонируй оттуда в вокзальную управу, пусть выпишут для Евангелины Романовны отдельное купе до Змеевичей. Или можно до самого этого Крыжовеня?

— Разберусь, — махнул рукой Мамаев и вышел за дверь.

Зорин запер шкаф с документами и теперь надевал зимнюю чиновничью шинель, стоя у настенного зеркала.

— Меня у извозчика обожди, — попросил Крестовский, — нам почти по дороге.

— Митрофан, — позвала я, — присаживайтесь поближе, нам с вами долгий разговор предстоит.

— Разработайте легенду, — кивнул шеф, — простенькое что-нибудь, без театральных эффектов. Вы, Губешкин, расскажете все, что о тетушке помните, а вы, Попович…

Чинопочитание во мне очень развито, лишь поэтому я не зарычала на непрошеные советы, а вежливо попрощалась с Иваном. Крестовский вибрировал как железный прут на морозе, с ним такое бывало, если дело спорилось.

Мне стало грустно. Дело его я знала, а лучше б не знать. «Почти по дороге». От имперской канцелярии через площадь наискосок в приказ темнейшего Брюта. Сама там утром с визитом была. Что там говорил Юлий Францевич?

— Ровно к пяти после полудня примчится ко мне ваш великий Семушка.

Я посмотрела на часы. Без четверти.

— Евангелина Романовна, — велело весело начальство, — вы уж дождитесь меня нынче.

— Всенепременно. У меня как раз бумажной работы накопилось. Допоздна ждать?

Семен ответил беззвучно, шевеля губами:

— За каждую минутку рассчитаюсь.

Я покраснела томно. Этими губами со мною обычно и рассчитываются.

Шеф убежал, я отдышалась и приступила к опросу. Со мной наедине Митрофан был гораздо бойчее, да и на «ты» мы перешли безнадзорно. Про тетушку он помнил немного, в Крыжовене у нее гостил в столь юном возрасте, что запомнил лишь чучело нетопыря у нее над столом. Виделись в последний раз на похоронах Митрофана Митрофановича Губешкина, секретаря разбойного приказа. Я выразила соболезнования и отложила карандаш.

— Родительскую стезю для себя избрал? Похвально.

— Почерк у меня больно замечательный, — смутился Митрофан.

— Исключительный, все про то говорят.

Дверь кабинета отворилась, впуская Эльдара Давидовича.

— Хорошая новость: прямой поезд существует, тот же, что и до Змеевичей, похуже — ходит он раз в неделю, и совсем плохая — следующего неделю ждать.

— То есть, — заметила я, — сегодняшний уже ушел?

— В семь отходит, — вздохнул Мамаев.

— Так два часа еще!

— Геля, — погрозили мне пальцем. — С бухты-барахты такие дела не делаются.

— На извозчике на квартиру, — вскочила я и принялась суетливо прятать в стол бумаги, — платья в сундук побросать — и сразу на вокзал! Митрофан, не спи, пиши письмо, сургуч вон возьми запечатать.

— У тебя билета даже нет, — напомнил Эльдар.

— В кассе куплю.

Рукава шинели путались, я, чертыхаясь плохими словами, пыталась попасть в них.

— Готово, — сказал секретарь, оставляя на коричневой кляксе оттиск гимназического перстня.

— Спасибо, — схватила я конверт. — Документы на должность пристава, которые Семен Аристархович выдать обещал, следом вышли, почтой. Только на адрес тетушки, а не в местную управу. Это важно.

— Как раз на морковкино заговенье дойдут. — Мамаев тоже одевался.

— Так наложите на них ваши скоростные арканы, господа великие чародеи. Хоть какой от вас толк будет, — огрызнулась я. — Ты куда собрался?

— Провожать, — галантно ответил Эльдар. — Ругаться с носильщиками, убеждаться, что попутчики тебе попались не совсем злодейского вида, а пуще прочего, скрываться от разъяренного начальства, которое непременно шкуру с меня спустит за то, что тебя отпустил.

— Остынет, — пообещала я, — еще раньше, чем встретитесь.

Секретарь на дорожку меня перекрестил.

Извозчика взяли приказного, не сани, легкий фаэтон с обмотанными по зимнему времени цепями колесами. Чародей еще пассы некие руками произвел для легкости хода и во избежание скольжения.

— Давай, букашечка, — предложил Мамаев, когда повозка тронулась с места, — расскажи дядюшке Эльдару, что с тобою приключилось.

— Задание у меня, дядюшка, вот что.

— С самого утра места себе не находишь, глаза красные, стало быть, ревела, смеешься громко, да все невпопад, — перечислил чародей. — Вчера спокойна была, свидание тайное предвкушала. Или кавалер, тот самый тайный, обидел?

Я посмотрела в спину возницы.

— Мне бы, Эльдар Давидович, не хотелось с вами на службе личные дела обсуждать.

До благонравной Цветочной улицы ехали молча. Слезы на щеках льдисто покалывали, но я их не стирала, чтоб спутник не видел моего плача.

— В коляске обожди, — попросила я весело Эльдара и чуть не вприпрыжку, демонстрируя радость, побежала домой.

— Всенепременно, — согласился чародей, закрывая за собою дверь моей квартиры. — Обожду там, померзну… Геля!

Я бросилась ему на грудь.

— Охота тебе, Мамаев, со мною возиться!

— Ты мне друг, Попович. — Он гладил меня по голове, я хлюпала носом, уткнувшись в его шинель. — Я друзей не бросаю. Ну что ты расклеилась? Будь ты мужиком, я б тебя напоил, ты бы и выпустила наружу все, что накопилось. Но ты у нас барышня, хоть и суфражистка, да и на хорошую качественную попойку часа мало.

Под монотонное бормотание я немного успокоилась, перестала вздрагивать, сказала доверительно:

— Тошно мне Эльдар, ох как тошно. Вроде все правильно делаю, ни в чем душой не кривлю, а радости нет. Казалось, вот она, служба, о которой мечталось. Учись, Геля, работай…

— А тут Крестовский со своими амурами невпопад?

— Это я невпопад! Сама влюбилась, сама…

— Принижать себя не смей! — прикрикнул Мамаев. — И вину нелепую забудь.

— Ладно, — со вздохом отстранилась я. — Для качественного дамского рева часа не хватит. Помоги тогда вещи собрать.