— Нам не следует этого делать, — отстранил он меня, тяжело дыша.

— Абсолютно согласна. На холодном ветру в колючих кустах нам этого делать не следует.

Взяв чародея под руку, я притворно зевнула:

— Ужин мы, кажется, пропустили. Наталья Наумовна заругает, а я ей как раз хотела про нас с тобою раскрыться. А теперь получится, что я вроде за нотации мщу.

— Чем раньше ты ей расскажешь, тем менее она будет страдать потом.

— Спорное утверждение. Расскажешь раньше, она будет страдать дольше по времени, но с меньшей интенсивностью страданий… Кстати, а по какому поводу кроткая голубица страдать будет? Ты ей обещал чего? Уста сахарные целовал?

Мы шли довольно быстрым шагом. Поэтому после каждой фразы приходилось делать паузу, чтоб глотнуть воздуха.

— За старое принялась? Разговор переводишь?

Ту я обиделась бесповоротно. Ну что ему стоило меня разубедить? Так, мол, и так, Фима, других дев не лобзал, ибо только ты в моих мечтах. Я бы, конечно, усомнилась, он бы доказывать принялся как словом, так и делом.

К обиде прибавилось разочарование от упущенных возможностей. Поэтому всю оставшуюся дорогу до отеля я хранила молчание. Погода, будто разделяя мои печали, испортилась.

— Лучше разделиться, — наконец сказал Иван Иванович, — не стоит, чтоб барышню Абызову вдвоем со мной прочие постояльцы видели.

— Какая поразительная предусмотрительность! — Изобразив аплодисменты, я ускорила шаг, чтоб далее следовать в одиночестве.

А после почти побежала. Не столько от обиды, сколько от желания не вымокнуть окончательно под все усиливающимся дождем.

В гостиной апартаментов поджидали меня обе Марты. Наталья Наумовна изволила пораньше ко сну отойти, а они, труженицы, и за котиком присмотрели, и прибрались, и в гардеробной порядки наделали, и вот Серафиме Карповне мятный чаек заварили.

Я напиток приняла, присела к столику и посмотрела на девиц с многомудростью:

— Неохота сейчас в игры играть, поэтому выкладывайте как на духу.

Дело оказалось в следующем: господин управляющий вызвал обеих к себе, да и отказал от места.

— Причину какую указал?

— Небрежение обязанностями, — ответила толстушка.

— Это чтоб денег положенных не платить, — вступила худышка. — А на самом деле потому что погода портится, к осени совсем идет, прислуги в отеле понадобится не в пример меньше.

— Вот управляющий и хочет одним выстрелом двух чаек подбить. Он каждый год старается таким образом местным девушкам недоплачивать.

Прихлебывая мятную гадость, я размышляла. Скандалить и требовать справедливости не хотелось. Положим, я пригрожу управляющему страшными карами, судейскими крючкотворами, которых вполне могу себе позволить, и он вернет моим Мартам должности. И что? Через десять дней я остров покину, а девушкам здесь жить. Начальство на них за свое унижение отыграется да на будущее лето сызнова не наймет. Но оставить все как есть я тоже не могу. Горничные пренебрегали обязанностями, потому что по моим поручениям хлопотали. Значит, ответственность на мне имеется.

— Принеси из кабинетика писчие принадлежности, — велела ближайшей Марте. — Метрики свои захватили?

— Конечно, барышня, — обрадовались обе, из чего я заключила, что именно такого решения они желали.

Контракты составлять я умела прекрасно, батюшка любил прихвастнуть, что его наследница по деловым бумагам грамоту освоила. Через четверть часа у барышни Абызовой оказались в услужении горничными девицы Марта Царт двадцати двух лет, мещанка, и Марта Фюллиг двадцати четырех лет, купеческого сословия.

— Чем батюшка торгует? — спросила я толстушку, испытав с нею нечто вроде сословного единения.

— Чем придется, — ответила Марта, — да и то едва концы с концами сводит. Поэтому моя работа для семейства столь важна.

Однако подписанием мои заботы на сегодня не завершились. Новые горничные желали у меня закрепиться, видимо опасаясь, что наутро я и передумать смогу.

— По домам ночуйте, — сопротивлялась я, — а завтра выкуплю для вас какой-нибудь нумер.

— К чему тратиться? В тесноте, да не в обиде, одна в гардеробной может перекантоваться, другая подле вас. А уж когда нянюшка возвернется…

— Час-то какой поздний, страшно по темнотище ходить.

— Фимочка? — донесся из спальни голос кузины. — Что там за шум?

— Почивай, милая, — жестами я направила обеих Март к себе, — утро вечера мудренее.

Гавр рыком выразил неудовольствие вторжением.

— Разбойник, — погладила я его за ушком, — присмотри за девицами.

Означенные девицы рядком сидели на краешке постели. Я вздохнула:

— Пока так…

— А вы, барышня, как же?

— У меня дела еще есть, о которых вы никому рассказывать не будете.

Я прихватила из комода жестяную коробочку и выскользнула из апартаментов.

— Фима? — Зорин, отворивший дверь на стук, явно готовился ко сну, расстегнутая рубаха позволяла рассмотреть мужскую грудь.

— Ночевать негде, — пояснила я сварливо, толкнула его, протиснулась в нумер. — Пустишь?

— Ты и сама вошла…

Я присела на кровать, передвинула подушку ближе к центру.

— Дверь закрой.

— Что ты творишь?

Из коридора тянуло сквозняком, но Болван Иванович, видно опасаясь надругательства над своим бесценным телом, оставаться со мной наедине не спешил.

— Ну не хочешь, не запирай, — покладисто сказала я. — Гляди, что тут у меня.

Жестянка была простецкая, аптекарская, из-под мятных пастилок. Я покрутила ею во все стороны, чтоб блеснула в свете ночника. Зорин не шелохнулся, стоя столбом у приоткрытой двери. Интересно, насколько он тяжелый и развяжется ли пупок барышни Абызовой, если она эдакую громадину перетащить попытается? Вру. Нисколько не интересно.

Я, задержав дыхание, приоткрыла крышечку, будто рассматривая содержимое жестянки.

— Что там? — Иван широко шагнул, наклонился.

Я с шумом выдохнула, облачко бурой пыли понеслось чародею в лицо. Зорин обмяк, мне только и осталось направить его падение в сторону кровати. Вот это я называю манифик, расчет точный.

— Это ведьминское зелье, — пояснила я Ивану, который, впрочем, вряд ли мог меня слышать. — Маняша меня им пользовала, когда совсем бессонница умучивала.

Ключ я провернула в замке дважды для надежности, вернулась к постели, сбрасывая на ходу туфельки.

— Я, Ванечка, спать с тобою буду в самом невинном смысле. Ты спросишь: почему? Потому что так я скорее про себя тебе все расскажу…

Поправив под спящим подушку, я не смогла отказать себе в удовольствии зарыться пальцами в его кудри. Красавец, просто рысак арлейский среди прочих. Захотелось целоваться, но я себе запретила. Нехорошо, будто над беспомощным куражиться. После, не выдержав, чмокнула расслабленные губы.

Быстрее, пока мне еще чего-нибудь эдакое в голову не взбрело.

Я улеглась рядом с Иваном, на ту же подушку. Раньше мне такого делать не приходилось. Ну то есть с мужчиной и с чародеем, потому что Маняша — ни тот ни другой.

Чуть повернув голову, я вдохнула из коробочки остатки порошка.

— Серафима?

Иван Иванович сидел на скамейке в окружении розовых кустов и смотрел на меня странными разноцветными глазами. Левый был серым, а правый — сочного аквамаринового оттенка.

— Не сердись, — сразу попросила я, молитвенно сложив руки.

Платьице на мне было серебряным, туфельки хрустальными, все как люблю. Обнаженные плечи мягко ласкал лунный свет.

— И не собирался. — Чародей поднялся и шагнул мне навстречу. — Куда ты меня затащила?

— Идем, я все тебе покажу.

Я повела его по тропинке, усыпанной золотым песком, по ступеням прозрачного кварца, по малахитовым полам. В центральной зале стоял огромный накрытый стол.

— Еда? — недоверчиво спросил Зорин.

— Я раньше дородна была слишком. — Хорошо, что во сне можно было не краснеть от смущения. — Лекари заграничные сказывали, что я потерю матушки заедаю, ну как бы пустоту заполнить стремлюсь. Но я и до того отсутствием аппетита не страдала. Дразнили меня в пансионе нещадно, всякими словами поносили. Вот я эту залу себе и обустроила. От сонных яств не потолстеешь.