— Да какие шуры-муры, Марта! Ни встреч, ни свиданий. Букеты от кавалеров, и те не берет.

— Это раньше было, Марта, до того, как ее любовный интерес к нашему берегу прибился.

Их что, обеих зовут Мартами? Вот умора! А первая Марта дело говорит. Приплыл князь Анатоль к руянскому берегу, все и поменялось.

— Приказной этот?

— Ага. Не успел причалить, принялся ее на руках таскать. Она, не будь дура, в обморок брякается, а он навроде рыцаря при королеве. Ты бельевую корзину с собой захвати.

Сейчас они уйдут, а я даже не успею пояснить, что с объектом моего интереса руянские девы не угадали.

Но ушла только одна, другая осталась сюсюкать с Гаврюшей.

— Котик, котик, кыс-кыс… Что ж ты такую странную хозяйку себе выбрал, бедовый? Старшаки уж так тебя приглашали, а ты ее избрал, странную, нездешнюю…

Гавр ворчал что-то в ответ. Почему-то по-кошачьи я понимать не стала.

Вода, кажется, остыла. Я заворочалась, щека прикоснулась к гладкому фаянсу.

— Прикажете помочь, барышня? — Толстушка говорила по-берендийски, заглядывая в полуоткрытую дверь.

Я таращилась на нее. Мне все приснилось?

— Помоги. — Я выбралась из ванны, обернулась в купальную простыню. — Как тебя зовут?

— Марта, — с книксеном сообщили мне подобострастно. — К услугам вашим.

— А подругу твою?

— Подругу? Элен.

— Ту, которая с тобою здесь прибиралась.

— Ах эту… Тоже Мартой кличут, только она мне не подруга. Она раньше в другом отеле работала, в «Ласточке».

— Понятно. — Понятно мне не было. — Скажи что-нибудь по-сарматски.

— Чего? — Марта удивленно округлила рот на последнем «о».

— Стих, песню, что-нибудь длиннее трех слов.

Видимо, Маняша действительно горничных не обижала. Марта послушно отбарабанила нечто рифмованное и ритмичное.

— Считалка, — выдохнув сообщила она. — Пастушок пришел на луг и встретил летнюю овечку черную, зимнюю овечку белую и… просто овечку, летних три, зимних три и три…

По-сарматски я не уразумела ни словечка, так что перевод оказался не лишним.

— Каких? — быстро спросила я, когда Марта замолчала.

— Чего?

— Третья тройка овец какая?

Кажется, сегодня весь персонал отеля получит новое подтверждение безумия папенькиной дочки Серафимы Абызовой.

— Это не его овцы были, — после паузы сказала девушка. — Дикие, сами по себе.

Тут меня будто ледяной водой окатило. Девятая отпирает, девятая запирает…

Головокружение ощутилось некстати. Спокойно, Серафима! Овцы тут вовсе ни при чем.

Марта подхватила меня, не дав упасть.

— Прилечь надобно.

Она подвела меня к козетке:

— Сейчас другая Марта возвернется, мы вас, барышня, оденем да косы ваши смоляные причешем, к обеду раскрасавицей спуститесь.

Я смотрела в окно, ничего за ним не видя. Предположим, в рифмованных строчках речь шла вовсе не о животных. Может, овцы — это метафора?

Обернувшись, я уже собиралась задать вопрос Марте, но та уже выглядывала за дверь в коридор. Испугалась бедняжка, не знает, как со мною нервической управиться. Из коридора слышались шаги, не девичьи, тяжелые и неритмичные, будто идущий хромал.

Марта выскользнула из нумера, после быстрых вполголоса переговоров громко сообщила мне:

— К вам посетитель, барышня, лекарь герр Отто. Прикажете впустить?

— Серафима Карповна, — Карл Генрихович, изогнувшись, просочился через порог, — не извольте беспокоиться. Имею сведения, что нуждаетесь вы, милейшая моя, во врачебном осмотре. Ах. Не пугайтесь. Что ж вы всполошились, душа моя? Ну и что, что в одной простыне? Я же лекарь, меня наготой удивить невозможно.

Карл Генрихович тарахтел, что твоя трещотка, не давая мне вставить ни словечка.

— Ты, девица, ступай, прогуляйся с четверть часика. Что значит, одеваться? Сначала одеваться, а потом для осмотра раздеваться? Так, что ли, у вас, прекрасного полу, полагается?

Он захихикал дробно, вытолкал толстушку да накинул на дверь засов.

— Гаврюшенька! Тебя-то, тварюшки бессловесной, хозяйка дичиться не будет?

Тварюшка границы моей скромности проверять не стал, посмотрел с жалостью на свою пустую миску, с неодобрением на меня да, подняв трубою полосатый хвост, прошествовал в спальню.

— Ну вот мы и наедине, милейшая Серафима Карповна. — Лекарь поставил на стол саквояжик, потер ладони, сбегал в соседнюю горенку к рукомойнику.

Я вдруг поняла, что держу край купальной простыни зубами, иначе они бы уже стучали.

— Приступим? — Возвращаясь, Карл Генрихович тер ладошки друг об друга. — Согреем ручки, чтоб вам неудобства не доставить. Да не вставайте, любезнейшая Серафима Карповна, лежите, голубушка. Мне так сподручнее будет.

— Источник ваших сведений, — отыскав в себе хоть сколько самоуверенности и выплюнув простыню, саркастично вопросила я, — живописал вам, что ушибы в нижней части спины обретаются?

— Правая ключица, — лекарь сдернул ткань с шиком провинциального фокусника и возложил персты, — правая же лопатка, три верхних шейных позвонка, ребра, крестец, копчик…

Пальцы господина Отто были сухими и гладкими, как деревяшки, и такими же твердыми. Я охала, когда нажатие оказывалось слишком сильным, и хихикала, когда руки врача добирались до щекотных мест.

— А извольте-ка подняться, Серафима Карповна, — вдруг велел Карл Генрихович, и заахал, вертя меня из стороны в сторону, когда я послушно встала на ноги. — Ах, какой молодец! Богиня! Юнона с Венерою! Вижу, вижу, где вас латали, милейшая. Ежели господина, имени которого я, впрочем, называть не буду, изгонят с его многотрудной службы, я бы рекомендовал ему избрать стезю медицинскую.

Экий прыткий старичок!

— Господин, имени которого мы тут с вами не называем, не просил ли вас, часом, осмотреть меня заодно на предмет навьих снастей или прочих меток?

— Снастей? — Герр Отто фыркнул. — Слово-то какое потешное…

Не ответил хитрец, а сам глазами по мне зашарил с удвоенным рвением.

Я вынесла осмотр стоически, кивнула на сообщение, что здорова, закуталась обратно в простыню и отворила дверь томящейся за нею Марте, ах, уже обеим Мартам. Захотелось руку простереть на манер античных мужей, которые тоже в простыни облачались.

Велела:

— Накройте к чаю сызнова, Карл Генрихович притомился и от перекуса не откажется.

— Не откажусь, — согласился лекарь.

— Авр-р. — Гавр зычно намекнул, что и он еще раз поесть не откажется.

Из гардеробной я явилась через три четверти часа. Лекарь, с аппетитом откушивающий, отложил салфетку и сдвинул ладони в аплодисменте:

— Королевишна!

Платье на мне было премиленькое, цвета слоновой кости, закрытое до самого подбородка на четыре дюжины жемчужных пуговок. Свернутые на затылке волосы держала россыпь жемчужных же шпилек, выпуская лишь два локона по сторонам лица. Выглядела я хорошо, но вовсе не как богиня либо венценосная особа.

— Горазды вы, господин Отто, комплиментами барышень смущать.

Горничные нас потихоньку оставили. Хорошо, у нас с Маняшей где только денежки на расходы не понапиханы. В гардеробной тоже было. Поэтому обеим девицам я отсыпала от щедрот. Ну и что, что они сплетницы злоязыкие, зато дело свое знают. Вон как споро и ладно меня одели-причесали, да и в прочем обещали не подвести.

После я, исполняя обязанности хозяйки, подливала гостю чай да развлекала беседою. Сообщила, что Мария Анисьевна отправлена была мною с поручением и будет немало сокрушена тем, что не повидается с любезнейшим Карлом Генриховичем. Тот тоже сокрушился, но как-то без огонька.

Обсудили погоду. Герр Отто рассказал, как по чистой случайности встретил в холмах нашего с ним общего знакомого, который и попросил моим самочувствием озаботиться. Моцион тот знакомый совершал с барышней некой, а лекарь от пациента домой шел.

— А господин Зорин сообщил вам, каким образом я увечья претерпела?

Собеседник смутился:

— Обещал после все рассказать. Я так разумею, при барышне той в подробности пускаться было неуместно. Может вы, Серафима Карповна, мое любопытство удовлетворите?