Я засучила ногами в попытке отползти, Гавр молча ринулся в атаку. Эх, болезный, эта чайка тебе не по зубам.

Тварь казалась более-менее живой. Ну, насколько живой могла бы выглядеть лишенная кожи плоть. Прочее было бестолковым соединением высушенного морем и ветром мусора.

Я схватила с земли камень и вскочила на ноги.

Чудовищу удалось обхватить Гавра похожей на птичью лапой, тот завизжал от боли.

— Брось кота! — велела я и бросила камень, который звонко отскочил от костяного черепа.

Рот-клюв раскрылся, выпуская не голос, а какой-то клекот:

— Тепло ли тебе, девица?

— А то! — Этот обломок попал ему в плечо, подняв облачко трухи. — Животину не тирань.

— Тепло ли тебе, красная?

— Ты истопник, что ли? Или за погодой наблюдать приставлен?

Вот если бы попасть в сустав той руки, в которой оно сжимает Гавра…

Котенок затих, тварь поднесла его к раскрытому клюву, я прыгнула, всаживая каблук в опорную чудовищную руку.

Тварь покачнулась, Гаврюша плюхнулся на землю, а я взвыла, когда трехпалая клешня ухватила мое плечо.

— Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная?

Было очень страшно и очень больно и воняло гадостно, гнилыми улитками и прелым навозом.

— Пугало ты огородное…

— Три года — зима по лету, три года — лето по зиме…

Пальцы ползли по плечу к шее, прикосновение к незащищенной коже оказалось склизким и обжигающим. Шевелиться я уже не могла, воздух вокруг меня будто густел, превращаясь сначала в воду, затем в студенистый кисель. Я отчего-то знала, что скоро он замерзнет и тогда чудовище меня отпустит, оставит в покое.

— …три года — само по себе…

Я не смогла вдохнуть, глаза заволокло красной пеленой, в ушах зашумело прибойно.

Батюшка горевать будет.

Сердце ударялось в виски, раз, другой, третий. Все медленнее и медленнее… Ну вот и все, Серафима… Приказывай всем жить, а сама…

Бах! Мир разлетелся огненными снежинками. Меня отбросило, приложило спиной о скалу. Костяная голова моего обидчика стукнулась о землю, подпрыгнула мячиком, покатилась. Безголовый монстр замер, покачнулся, из перебитой шеи во все стороны летели желтоватые вонючие брызги, потом обрушился кучей мусорных обломков. Шея дернулась, выпустила последнюю вонючую струйку и затихла в пыли.

Воздух скользнул в горло. Я закашлялась, упала на колени, затем завалилась на бок. Шейный обрубок твари был похож на дохлого слизняка. Зрелище мне не понравилось. Я устремила взор вдаль. Голубое яркое небо, голубое яркое море и разделяет их лишь крошечная серая полоска, может, даже и не реальная, а сочиненная, ибо одно от другого отделять положено.

— Авантюристка загорская, — говорил кто-то зло. — На полчаса оставить нельзя, чтоб не ввязалась ни во что.

Перед моим лицом покачивался револьвер, и не покачивались две ноги в на диво пристойно скроенных брюках.

— Налюбовался стихиями? — Хрип получился знатный, помирать после такого эффектно. — А, Болван Иванович?

— Огненной с избытком, — непонятно ответил Зорин, спрятал револьвер и легко подхватил меня на руки.

— Гавра посмотри, — брыкнулась я.

— Посмотрел.

— И чего?

С закрытыми глазами и, если прислониться виском к груди господина чародея, голове было почти не больно. Нес он меня ловко, будто от многолетней привычки барышень на руках таскать.

— Девять жизней у твоего Гавра, оклемался уже. Следом трусит, полюбуйся сама.

Я полюбовалась только одним глазом, и открыла его не полностью. Котик прихрамывал, шерстку кое-где марали красные пятна.

— Лечить его надо.

— Давай мы сначала тебя полечим?

— А чего это ты мне тыкаешь?

— Ты первая начала.

— Я девушка, мне можно.

— А я за равноправие. Про суфражисток слыхала?

Смеяться было очень больно, но остановиться я уже не могла:

— Слыхала. Только и помыслить не могла, что они на самом деле мужики с пудовыми кулачищами…

Я хихикала, пока смех не перешел в рыдания.

— Но, но, — Зорин прижал меня к себе, как кутенка, — отставить истерику. А то Фимой звать буду, знаю, как тебя от этого обращения корежит.

— А что еще про меня знаешь, господин чародей? — Вопрос прозвучал кокетливо, осознав сей факт, я залилась краской и спрятала лицо у Зорина на груди.

Иван Иванович, видимо поняв мое смущение, отвечать не стал.

— Кто это был? — спросила я, когда молчание стало казаться неуместно томным.

— А он не представился? — фальшиво удивился мой телоносец.

— Так не успел, видать, ты в него раньше палить стал.

— Думаешь, надо было дождаться, пока он тебя в сундук запечатает?

— Не думаю, — искренно сказала я. — Напротив, я за своевременное вызволение благодарна… Какой еще сундук?

— В который Крампус этот зловредный пойманных дев сует.

Крампус? А ведь местные парни мне про него рассказывали. Только получается — мелковат тутошний шалунишка оказался, раз его из револьвера изничтожить удалось. Или не удалось?

Вопрос я озвучила и получила на него спокойно-обстоятельный ответ:

— Я разрушил лишь одно из овеществлений демонского духа, сам он по округе порыщет да соберет себя сызнова.

— То есть вполне возможно, пока мы тут идем неизвестно куда, за нами по пятам новая мусорная гора следует, еще вонючее прежней?

— В теории вполне, но… — Зорин остановился и усадил меня на бревенчатую скамейку, укрытую с трех сторон ежевичными кустами.

— Что — но?

Место это было мне знакомо, одна из обзорных площадок, обустроенных в холмах для единения с природой. В обычных туфельках я бы сюда попросту не дошла.

— Но Крампус почуял во мне чародея и теперь таиться будет.

— А…

— Помолчи.

Сказать, что этот приказ меня удивил, ничего не сказать. Да я онемела просто. Как он посмел? Мне! Меня…

— У нас есть сейчас два варианта. Первый, я несу тебя к чудеснейшему Карлу Генриховичу, который обитает неподалеку, он тебя пользует, сколько посчитает нужным. Второй, ты позволишь мне себя осмотреть. Второй вариант мне видится предпочтительным. Мы сбережем время и не станем фраппировать бравого лекаря столь частыми визитами.

— А сберечь еще больше времени, не предпринимая это путешествие мы не могли? — Сварливо вопросила я и поманила Гавра, сидящего у ног.

— Не могли. — Зорин кота отогнал одним лишь взглядом. — Чтоб хорошо колдовать, место нужно хорошее, чистое. Так что, дозволяешь?

— Дозволяю. Чародеи меня раньше не пользовали.

Тут Иван Иванович слегка хмыкнул и, кажется, покраснел. Затем присел рядышком и одну за другой, стянул мои перчатки.

— Если что-то необычное почувствуешь, сразу скажи.

Я кивнула, глядя на голые свои беззащитные ладошки в его ручищах. Гавр негромко угрожающе зарычал.

— Не обижу твою хозяйку, котище, не бойся. — Зорин прикрыл глаза.

— Тепло, — прошептала я.

— Что?

— Ты сказал, если что необычное… Будто ручеек под кожей бурлящий побежал.

— Помолчи.

— Ну уж нет. — Я выдернула руки. — Давай сразу договоримся, когда говорить, когда молчать да как эти два «когда» не перепутать! Ты понимаешь, что ситуация сейчас донельзя непристойная образовалась? Да мы со стороны как влюбленная пара смотримся?

— Для кого? Для Гаврюши? Тут на две версты в округе нет больше никого.

— Тем более опасно. Я даже на помощь никого позвать не смогу, если ты безобразничать примешься.

— Поверь, Серафима, если бы я тут принялся, как ты выразилась, безобразничать, помощь мне не понадобилась. — И Иван Иванович тяжело вздохнул.

— К лекарю пойду, — решила я. — Сама, своими ногами. Он-то небось ласкаться по возрасту преклонному не способен. А то, знаю я вас, мужиков. Сначала перчатку долой, потом в запястье лобзание, потом рукав распустить, до локотка добраться, а уж затем…

Зорин застонал, поморщился, мотнул головой и, описал полукруг правой рукой, прижав ладонь левой к своей груди. Раздался щелчок, будто сошлись колесики какого-то механизма. Я обмякла, привалившись к зоринскому боку, веки налились тяжестью.