— Равного отношения с вашей стороны ко всем вашим, ваше высокородие, подчиненным! Значит, получается, Мамаеву шуры-муры с актрисами крутить разрешается, а мне с ним нет?!

Вышло не очень складно, даже глупо как-то, но направление моей мысли собеседник уловил.

— Да что вам до Мамаева? Эльдар — чардей, у него влечение к противоположному полу к волшебному дару прилагается, это часть его сущности.

— А у меня, может, темперамент!

— Пороть вас, Попович, некому! Вот что у вас!

— Меня родители в любви воспитывали, знаете ли, не для того, чтобы всякие… — я повертела в воздухе растопыренной пятерней, — мне физической расправой угрожали.

— Угрожать? Вам? — Шеф закусил нижнюю губу, потом посмотрел на меня нехорошим каким-то, оценивающим взглядом и задумчиво, будто про себя, произнес: — А это могло бы быть интересным.

— Но-но! — Я поправила на переносице очки. — Некоторые женщины, ваше высокородие, научены давать сдачи тиранам!

Крестовский молчал, я вдруг ощутила, что стою перед ним в одной ночной сорочке, правда, длиной в пол, но тонкой, облегающей все мои… кхм… выпуклости и впуклости, которые еще именуют пошлейшим словосочетанием — девичьи прелести. Мне стало неловко, страшно и немножко томно. И закружилась голова, и я подумала, что вот сей же миг лишусь чувств, и это будет жирной точкой в моей позорной сыскарской карьере. Но тут в коридоре раздался шум, хлопнули вдалеке двери, громкие голоса разорвали тишину.

— Это служители, видимо, о которых меня Матвей Кузьмич предупреждал, — быстро, будто оправдываясь, пробормотала я. — Пойду разузнаю, когда нас, страдальцев, кормить положено.

И, не дожидаясь начальственного соизволения, я выбежала за дверь.

Почему он так на меня действует? Я сейчас о Крестовском. Что с ним — или со мной? — не так, что в его присутствии я почти перестаю себя контролировать? Может, это часть его чародейской сущности? У Мамаева она, к примеру, направлена наружу, а у шефа — внутрь. Может, он вот так на всех женщин действует? Надо будет Лялю спросить, не становятся ли у нее ватными ноги в четырех аршинах от начальства и не бьется ли сердце с перебоями. Однако, по чести говоря, у Ляли на любого представителя противоположного пола — реакция одна. Хотя, кажется, при шефе она не хихикает… Или хихикает?

В раздражении я саданула кулаком по стене, кусок ее поехал в сторону. То есть там дверь была, только раздвижная и без ручки, и закрашена под цвет шпалер, потому-то я ее и не приметила. Спустившись по винтовой лесенке, я оказалась в кухоньке, чистенькой, прибранной и какой-то по-домашнему уютной.

Добрая тетенька в переднике угостила меня сладким чаем и рассыпчатой пшенной кашей. Так что через полчасика я, сытая и оттого сонная, откинулась на стуле.

— Спасибо! А вот у меня в соседней горенке чардей болеет…

— И чего? — Тетенька то ли не любила чардеев, то ли раздражалась тем, что я начала издалека.

— Его кормить когда будем?

Хозяюшка хмыкнула, достала из шкафчика какой-то листок, хмыкнула еще раз и ответила:

— Не раньше пятницы. У него пост специальный, чародейский.

Мне стало жалко шефа, я даже на минуточку забыла, что сержусь на него сверх меры. Может, ему того, тайком завтрак пронести? Нет. Вдруг у него от моих потчеваний что-то в организме разладится, какие-нибудь тонкие чародейские настройки? Нет уж, Гелюшка, не лезь туда, где ничего не понимаешь. И так неладно получилось твоими стараниями. Да и не ходи к Крестовскому лишний раз, тебе же спокойнее — без сердцебиений и ногоподгибаний. Вечером домой вернешься, а завтра — на службу, Ольге Петровне с бумагами помогать. Не жизнь у тебя начнется, а бесконечный праздник! Тут я шмыгнула носом, потому что от открывающихся перспектив захотелось разреветься.

Я вернулась в комнату, растянулась на постели, засунув очки под подушку, и уже почти было задремала, потому что после сытной трапезы поспать — самое то. Мысли в голове шевелились простенькие, необязательные — я немножко подумала о несправедливости, о мужской гордыне, о том, какие у шефа белые и гладкие плечи, о пауках, которые снятся мне непрестанно почти каждую ночь.

А вот интересно, шеф сказал, что у всех чародеев из его списка есть алиби на момент убийства «вдовы Жихаревой», а потом перенес меня с собой на много верст в подвал приказа. Тогда что такое алиби для чародея, если он за пару мгновений может в любом месте оказаться? Ничто! Значит, если бы меня от дела не отодвинули, как бы я это самое дело распутывала? Думай, Геля, тебе голова для этого дадена!

Я бы разделила его на несколько «нитей». Первая — чародейская. Тут я пока не знаю, как подступиться, тут бы мне консультация понадобилась. Вторая ниточка — любовная. Я бы вызнала про всех мужчин, с которыми «Жихарева» дружбу водила, и сравнила бы списки — чардеев и любовников. Только вот все это и без меня уже сделали, в этом я уверена.

Третье. Венера из Парижа. Что у нее с покойной Анной Штольц общего? Мамаев? Кстати, и эту ниточку из рук выпускать нельзя, хотя она настолько явная, что просто не может быть верной.

Четвертая. Коляска разбойного приказа…

Пятая…

Нитей было уже много, я не могла их все держать в голове одновременно. Может, потому и заснула. И мне, конечно же, приснился паук, только теперь пауком тем была я. Я сплетала ниточку за ниточкой, скрепляя обрывки знаний. Купец Жихарев, несчастная Анна, Мамаев, Петухов, Толоконников, шеф — всем находилось место в моей паутине. И мне было очень правильно и спокойно, я методично плела свою сеть и знала, что через какое-то время, пусть не сразу, ответ для меня станет очевиден.

Жаль, что я обо всем этом забыла, когда проснулась.

— Я тебе говорил, она тут! — орал кто-то над ухом. — Пусти, аспид! Рука! Ай!

— И зачем ты ее сюда притащил, окаянный? — басил Зорин. — Покалечил нам красавицу?

— Тише говорите, — увещевал Эльдар. — Семушка за стенкой, услышит, нам всем мало не покажется!

— Я ее без сознания на каретном дворе нашел, — оправдывался неклюд. — В кровище!

— У меня еще ожоги были, — сообщила я, не открывая глаз. — Как от гусеницы ядовитой.

— Чавэ! — Бесник потрогал меня за нос. — Бледненькая какая…

Я надела очки, села на кровати и строго проговорила:

— Что за балаган, господа, вы здесь устроили? Проявите уважение к страдальцам, обитающим в этой… обители!

Обитающим в обители! Перфектно, Геля! Твой учитель словесности велел бы тебе стоять в углу на горохе за эдакие экзерсисы.

— А зачем ты неклюдский пояс надел, Ванечка? — уже спокойнее спросила я Зорина, заметив у него под сюртуком знакомые серебряные пластины.

— Я с его помощью этого вон, — Зорин махнул в сторону неклюда, — искал.

— Далеко же ты меня искал, чардей, — скривился Бесник. — Ровно до вашего приказного дневального. Я, чавэ, — неклюд обернулся ко мне и опустился на краешек кровати с таким видом, будто дело обычное и у нас с ним так общаться давно заведено, — отмечаться в приказ пришел. Стою, значит, имя свое в книге отмечаний корябаю, тут налетают на меня эти два разбойника и давай пытать.

— Допрашивать! — возразил Зорин.

— Пытать! — припечатал неклюд и вытянул вперед руку, демонстрируя синяк на запястье. — С угрозами и членовредительствами!

— Это у них стиль такой в приказе, — успокоила я Бесника, припомнив, как мне лично угрожал Крестовский. — Ну не до смерти же тебя запытали. Значит, ты меня, получается, спас?

— Получается.

— Спасибо. А когда ты меня на каретном дворе нашел, ты никого больше там не видел?

— Тень? Морок? — Бесник пожал алыми плечами. Страсть собеседника к вырвиглазным цветам сорочек меня несколько фраппировала. — Да я там, честно говоря, не присматривался и не принюхивался. Запах был гадостный, будто… — неклюд поводил глазами из стороны в сторону, — будто и не человек там был.

— Понятно, — ввернула я любимое шефово словечко.

Если бы мне ничем таким в приказе заниматься не запретили, я бы первым делом каретный двор обыскала. Орудие, так сказать, преступления найти попыталась. Дубина? Отравленная гусеничная дубина! Только что придуманный предмет меня немало вдохновил.