— Молодец, — решил Зорин и опять поставил мысленный плюсик. — Теперь Геля.

— Так пропала.

— Как искать будем? Оберегов на ней наших нет.

— Это проблема. — Мамаев зашуршал бумагой, откусил половину сандвича и вкусно зажевал. — Я мальчишек дворовых поспрашивал, никто ничего…

В дверь кабинета постучали, в приоткрытую створку просунулась голова дневального:

— Ваше благородие, не извольте гневаться, тут к вам человечек один просится. — Дневальный отодвинулся и впустил в кабинет нищего одноногого калику. — Говорит, дело чрезвычайной важности, нашей Евангелины Романовны касаемое.

Зорин кивнул, затем, рассмотрев посетителя, поморщился:

— Ты б, мил-человек, время от времени ногу-то менял, а то, знаешь, кровообращение нарушится, на самом деле конечность отсохнет.

Нищий, не чинясь, пошурудел под лохмотьями, картинно постучал по полу костылем и выпустил наружу вторую ногу.

— Благодарствуем.

— Что ты хотел про нашу барышню сообщить?

— Хорошая она у вас барышня, — с готовностью ответил нищий. — Денежку уже два раза мне давала, не хотелось бы такой источник доходу просто так вот терять.

— Ты ее когда в последний раз видел?

— Так вчерась. Место у меня напротив вашего присутствия, — он махнул костылем в сторону, — туточки, на самом угле. А вчера… Вы с вот этим господином в коляске уехали, а барышня ваша в каретный двор пошла. Я особо не смотрел, так, краем глаза зацепился, потому смотрю — неклюд следом. Ну не совсем следом, он сначала к ступеням подошел, потом головой повел вот так, — нищий показал как, — навроде как воздух нюхал, и тоже в каретный двор прошмыгнул. Потом слышу — крик, гвалт, ваш неклюд выбегает оттудова и барышню на руках волочет. Подозвал извозчика, барышню в коляску запихнул, сам следом уселся, и уехали они.

— Вчера почему не сообщил?

— Да в голову как-то не пришло. Мало ли, дело молодое. А утром барышня ваша не явилась, денежку мне, стало быть, не дала, я и встревожился.

Зорин подошел к архивному шкафчику, порылся там, достал папку, развернул ее на столешнице:

— Этот неклюд?

— Так точно.

— Спасибо, голубчик, можешь быть свободен.

— Так а денюжка как же? Прибыток мой недополученный от вашей барышни?

Мамаев порылся в карманах и одарил нищего гривенником.

Когда посетитель, сопровождаемый дневальным, наконец удалился, Эльдар Давидович решительно сдернул с вешалки свою шляпу:

— Пойду я, Ванечка, на самом дне поищу. С кем-то же Весник в Мокошь-граде дружбу водит, значит, помогут мне его логово отыскать. Одного не пойму — зачем? Что ему за радость в пленнице?

— Чужая душа — потемки, — покачал головой Зорин. — Да только кто там тебе что скажет, такому франту?

— Меня в Мокошь-граде и так каждая собака знает, так что в маскараде необходимости нет.

— И время потеряем, — продолжил Зорин.

— У тебя есть мысли получше?

— А ты не помнишь, часом, мы неклюдский баронский пояс уже в государево хранилище отправили?

— Семушка не говорил, значит, у нас еще артефактище.

— Вот им-то мы и воспользуемся. Он нам поможет неклюда отыскать. А где Бесник, там и Геля. — Зорин достал из ящика стола литую серебряную печать. — А потом на место положим, как будто так и было.

Мамаев идею коллеги одобрил, и товарищи ушли. Когда Ольга Петровна вернулась на свое рабочее место после обеденного променада, она никого в кабинете не обнаружила.

Мне снились пауки. Много — маленькие, средние, большие, названий которых я не знала и знать не хотела. Пау-пау-паучок… А еще хотелось пить. Я пробиралась к журчащему на склоне ручейку, разрывала плотную шелковистую паутину, наклонялась к воде… Пау!

Я открыла глаза. Все было белым. Капала вода. Я поводила головой из стороны в сторону, поморщилась от боли в затылке, нащупала на груди скомканную ткань. Простыня?

— Пришли в себя, голубушка?

Я скользнула рукой под подушку, схватила очки и быстро надела их на нос. Жест был автоматическим, а то, что очки обнаружились именно под подушкой, — удачей. Рядом со мной на краешке кровати сидел благообразный старичок в блестящем пенсне и белоснежной шапочке.

— Вы кто?

Старичок быстро подал мне кружку, до краев наполненную водой.

— Попейте, голубушка.

Я стонала, проталкивая в горло шарики благодатной жидкости, отдуваясь, вытерла рот рукавом, тоже белоснежным. Меня переодели?

— Где я? Как я здесь оказалась?

— А на вопросы я могу отвечать только по порядку, — хихикнул старец. — Меня зовут Матвей Кузьмич и я, некоторым образом, начальник в сей обители.

Я пошевелила бровями, что вызвало новый приступ головной боли.

— Вы, голубушка, в клиническом чародейском лазарете Мокошь-града. Как зовут, помните?

— Матвей Кузьмич, — ответила я с готовностью.

Лекарь хихикнул:

— Не меня, голубушка. Вас как зовут?

— Евангелина Романовна Попович? — В этом я уверена как раз не очень была.

— Чудесно-чудесно. — Матвей Кузьмич выудил из кармана трубочку чародейского фонарика и посветил мне в глаза. — Извольте открыть рот, язык покажите! Вот так — а-а-а!

Я проделала все, что он от меня требовал, за что была вознаграждена улыбкой и еще одной «голубушкой».

— Годков сколько? Проживаете где? Служите?

— У вас же все на картонке записано? — Я повела рукой в сторону изножья кровати. — Чиновник восьмого класса…

— Сообразительная барышня. А маменька как вас кличет?

— Горюшко мое непутевое.

— Чудесно! Ну что вам скажу, Евангелина Романовна, здоровы вы, голубушка на все сто, всем бы такое здоровье. Удар прошелся по касательной, так что ничего в головушке вашей не сдвинулось. Рассечение я залатал, ни следов, ни шрамов каких не оставил. Вот какой я молодец! И еще хорошо, что вас вовремя в госпиталь доставили. Кавалер у вас очень замечательный — просто чудо, что за кавалер.

Я почему-то подумала про Мамаева, потом вспомнила гнумского орденоносца, потом…

— А лазарет-то ваш, Матвей Кузьмич, вы сказывали — чародейский?

— Именно.

— А тогда почему меня здесь пользуют? Я-то при всех своих талантах не чародейка ни разу.

— Так и за это кавалера благодарить надобно. Он, правда, про то, что вы не чародейка, не знал, вы б ему сами про то поведали, голубушка. А то нехорошо может получиться в будущем. Он-то — неклюд, сущность волшебная. Может, планов каких настроил. Спасите, говорит, ваше высокопревосходительство, невесту мою нареченную! И глазами так сделал!

После мимической демонстрации сомнений у меня не осталось.

— Так меня господин Бесник в госпиталь доставил?

— Именно. А тут все одно к одному. Я только закончил начальство ваше пользовать, тут он, жених ваш. И глазами… — Матвей Кузьмич вторично показал как, но в этот раз на меня особого впечатления не произвел. — Хорошо, что я не успел еще со службы удалиться, сразу за вас, голубушка, принялся. Так кто, говорите, вас пришибить-то пытался?

— Лошадь? — ответила я вопросом, но с готовностью.

— Не похоже, — покачал головой эскулап. — И ожоги у вас были по шее и на плечах.

Я испуганно потянулась руками к вороту.

— Уже нет, — остановил меня Матвей Кузьмич. — Их-то я первым делом свел. Поганая штука, как будто крапивный след или гусеница по вас ядовитая ползала.

Я тряхнула головой. Ни про каких гусениц память моя ничего не сохранила. Я помнила, как пошла на каретный двор, осмотрела коляску, поболтала с лошадкой — серой глазастой красавицей, потом наклонилась к копытам… Не похоже, что меня лошадь треснула. Если бы она, удар пришелся бы вскользь от виска, а меня по затылку огрели. Ожоги опять же… Лошадь, что ли, ядовитая? И Бесник… Когда он там очутился? Или он самолично меня оприходовал, а потом испугался чего и сюда притащил? Может, силы не рассчитал, думал легонько стукнуть, а получилось со всей силы? Нет, глупости! Не тот Бесник неклюд, чтоб сыскных барышень калечить в подворотнях. Он бы один на один со мной вышел, да в личине беровой. Потому что сумерки уже были, он свою звериную ипостась уже контролировал плохо. Были сумерки, а сейчас? Я взглянула в сторону окошка, прикрытого прозрачной кисеей занавески, тоже белоснежной. Опять сумерки? Времени сколько?