Меня все эти маневры немало позабавили. Ну что там у нее, лев африканский в начальниках? К чему такая осторожность? Я улыбнулась, и с этой же улыбкой вошла в кабинет, когда мне было позволено войти.

Лев! Африканский! Сердце ухнуло в пятки, вернулось в грудь и часто-часто заколотилось о грудную клетку. Мужчина, восседающий за огромным письменным столом, действительно походил на льва — как повадками, так и внешностью. Он поднял голову от бумаг, будто царь, оглядывающий свой прайд. Его невероятные золотисто-рыжие волосы были похожи на львиную гриву, а синие глаза соперничали цветом с сапфирами, которые украшали аккуратные мочки ушей. И фарфорово-белая, какая бывает только у рыжих, кожа без единой веснушки, чего у рыжих вообще-то не бывает. Он сдвинул золотисто-коричневые брови:

— Попович?

Голос приятный — довольно низкий баритон с хрипотцой.

У меня неожиданно отказали ноги… и руки… Я с ужасом поняла, что вот-вот брякнусь в позорный обморок.

Спокойно, Геля, дыши! Помни, что тебя могут интересовать только мужчины неказистые, вот ими и интересуйся. Но только в том случае, если эти уродцы примут и разделят твои суфражистские взгляды. Иначе никак. Я представила плотную толпу уродцев, мои взгляды разделяющих, и мысленно хмыкнула. Меня слегка отпустило.

— Чиновник восьмого ранга Евангелина Попович для прохождения службы прибыла! — Голос дрогнул на «восьмом ранге», поэтому рапорт получился с интонацией слегка вопросительной.

— Евангелина? — переспросил лев, забавно таращась.

«Нет, Кракозябрина», — захотелось мне ответить, но вместо этого я уверенно отчеканила:

— Так точно! — И пошла к столу.

Только сейчас я заметила, что Крестовский был не один, в кресле напротив хозяина кабинета сидел мой благодетель Мамаев, выражающий своим скуластым лицом приветливость и дружелюбие.

Я прошептала чардею слова благодарности и выложила на стол свои документы:

— Извольте, результаты чиновничьего экзамена, рекомендательные письма, метрика…

Я распрямилась, сделала полтора быстрых шага назад и замерла. Когда нас на курсах в Вольске строевой премудрости обучали, я всегда путалась, с какой ноги назад ступать. Но сейчас, судя по тому, что в ногах не запуталась да на ковре не растянулась, все исполнила правильно.

Лев смотрел на мои бумаги с нескрываемым отвращением, даже нижнюю губу закусил, с этим самым отвращением не совладав:

— Позвольте узнать, любезнейшая Евангелина Романовна, вы, когда в присутствие заходили, вывеску у входа видели?

Я припомнила дубовую доску у входа, золоченые буковки, стилизованные под старинную вязь, и ответила:

— Так точно.

— И вы заметили на ней что-то необычное?

— Ничего.

Я чуяла в вопросе подвох, но ответить иначе не могла. Скорее всего, на вывеске еще какие-нибудь чардейские знаки понамалеваны были, коих я рассмотреть не в силах. А скажу — «видела», меня спросят — «что?», а тут уж никакой удачи угадать не хватит.

Лев облегченно вздохнул, посмотрел на Мамаева, покачал головой, сережки-камешки нестерпимо блеснули в лучах неожиданно выглянувшего из-за туч мокошь-градского солнца.

— Берите свои документы, барышня Попович, — велел хозяин кабинета. — И извольте обождать в приемной. Мой секретарь сейчас составит письмо к господину обер-полицмейстеру, с коим вы немедленно отправитесь в разбойный приказ. А там уж его высокопревосходительство подберет вам должность в соответствии с вашими возможностями.

Мне захотелось заплакать. Спокойно, Геля. Все же на самом деле к лучшему. Ты же к чардеям вовсе и не хотела попадать.

— Почему? — Голос предательски дрогнул, и чтоб скрыть эту дрожь, я подняла голову и прямо взглянула в сапфировые львиные очи.

— Вы не чардей. В нашем приказе все, даже уборщики, обладают хоть каким-то магическим даром. Вы просто не сможете здесь работать.

Мне хотелось спорить, орать до хрипоты, доказывая свое право, но слов не находилось. Обычно я на слова-то бойка, но сейчас как будто ветром из головы все повыдуло. Наверное, на меня так действовало присутствие этого ирода рыжего. Извольте подождать…

Я схватила со стола свои бумаги и быстро вышла в приемную. Не потому что сдалась, а потому что мне нужно было пару минуточек спокойствия — мысли в порядок привести. Краешком глаза я заметила, что Мамаев мне пытается подавать какие-то знаки, но даже не обернулась. В этих делах мне протекция без надобности. Или сама всего добьюсь, или в разбойный приказ отправлюсь, уже там им что-то доказывать.

Я мстительно хлопнула дверью и присела на краешек захламленного стола. Барышня-секретарь подняла на меня глаза. Она уже не печатала — развлекалась, рисуя на своих ноготках цветочки и звездочки, просто взглядом, между прочим, рисуя. Кругом одни чардей!

— Свирепствует? — Тон у девушки был вполне дружелюбным.

Я пожала плечами, говорить не могла: знала, что, открыв рот, просто позорно разревусь.

Барышня на мое молчание не обиделась, достала из ящика стола стеклышко в медной проволочке и стала сквозь него рассматривать что-то на корешках папок, плотно стоящих в пристенных шкафах.

— Это что? — тихонько спросила я.

— Это? — Девушка обернулась. — Ну, у нас приказ же чародейский, на всей документации дополнительные магические руны нанесены, для удобства.

Значит, барышня этих рун не видит, если ей этот монокль понадобился. Тут ожил серебряный колокольчик, стоящий на подставке подле самописца, барышня бросила свой монокль на стол, схватила планшетик с болтающимся на нем стилом и юркнула в кабинет. Письмо там сейчас про меня составлять будут. Рыжий ирод диктовать, а она за ним записывать.

Я, воровато озираясь, схватила монокль, взамен оставив свои документы, чтоб никто меня в воровстве не заподозрил, и быстро побежала по лестнице на первый этаж.

Дежурный у входа меня ни о чем не спросил, я выскочила на улицу, подошла к вывеске и, выдохнув, — или пан, или пропал! — посмотрела на нее сквозь чардейское стеклышко.

Перфектно! Смысла значков я не понимала вовсе, но сейчас мне это было без надобности. Я просто смотрела, запоминая каждый крестик, каждую загогулину. А память у меня хорошая. Зажмурилась, представляя все эти закорючки, потом еще раз посмотрела, проверяя, правильно ли запомнила, и быстро побежала обратно к кабинету Крестовского. Секретаря в приемной не было, видимо, письмо они в кабинете сочиняли объемное да обстоятельное, поэтому я просто толкнула дверь и вошла. Мамаев сидел в том же кресле, где я его оставила, и скучал. Барышня-секретарь почтительно стояла поодаль, держа перед собой планшетик, а рыжий ирод вещал. Он запнулся, конечно, на середине фразы, когда я влетела в кабинет и споро, чтоб ничего не забыть, почти легла животом на его письменный стол, выдернула из-под пресс-папье листок чистой бумаги и, схватив лежащее тут же перо, принялась рисовать. Одна, две, три, восемьдесят семь закорючек, я разогнулась, помахала листком в воздухе, чтоб чернила просохли, и положила свое творение пред сапфирные очи начальства.

— Вот что у вас на вывеске необычного было!

Дышалось с трудом — и от волнения, и от физических усилий, потому, поискав взглядом, я придвинула к себе графин с хрустальным плоским бокалом, налила из первого во второй воды и одним глотком отправила ее в себя.

— Я разглядела руны с помощью вот этого чардейского приспособления, — стеклышко легло на затянутую сукном столешницу.

— И что весь этот балаган должен мне доказать? — после паузы спросил Крестовский.

Я выдохнула. Спокойно, Геля.

— Вы знаете, что только около двадцати процентов населения Берендийской империи облают магическим даром?

— Предположим.

Кажется, лев на меня не злился, ему действительно было любопытно, к чему я веду.

— И знаете, что довольно большой период нашей истории эти двадцать процентов боролись за то, чтоб немагическое большинство их не дискриминировало, чтоб прекратилась охота на ведьм, преследование чародеев?