Алые простыни шуршат под весом тела. Звякают трубочки ксилофона. Пау… Пау… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок, мою мамку под порог уволок, мого тятьку уволок… Паучок-крестовичок… восемь ног…

Зубы стукнулись о металлическое горлышко фляжки, я всхлипнула, пропуская в горло раскаленный шарик алкоголя. Коньяк? Первый раз его пью. Я сделала еще один глоток, отдышалась и подобрала с подола бублик (надеюсь, он перед этим на полу не побывал). Закуска так себе… Я сидела в кресле, распластавшись по его спинке и безвольно опустив руки на подлокотники. Это меня Мамаев сюда дотащил? Револьвер лежал на полу, под противоположным креслом.

— Ты как? В сознании? — Чардей все еще придерживал флягу перед моим лицом. — Ну-ну, держись. Я тоже, как первый раз трансформацию увидел, чуть в обморок не брякнулся.

— Да это-то тут при чем? — Я истово хрустела бубликом. — Подумаешь, неклюд перекинулся. Я только что человека покалечила! Коленные чашечки ему до смерти не залечить.

Мамаев улыбнулся.

— Бесник, поздоровайся с барышней да объясни ей, что она может себя не корить.

Неклюд сидел в кресле у двери, правая рука пристегнута наручником к поручню, левая — к подлокотнику кресла, ноги… Я опустила взгляд. Ноги ему тоже сковали друг с другом за щиколотки. Бесник был довольно молод и ладен: смуглая кожа, иссиня-черные кудри до плеч, яркие, слегка как будто вывернутые губы, длинный нос и блестящие карие, чуть навыкате глаза. Несмотря на всю избыточность черт, он был хорош яркою, какой-то гишпанскою красотой. Сердобольный Мамаев навалил на него сверху кучу вагонных пледов. Пленник был без одежды, уничтоженной во время трансформации.

Я резво подскочила, начала шебуршать тряпками, оголила неклюдовы колени, выпуклые, мужские, волосатые. И выдохнула — ссадины! Только и остается, что подорожник приложить!

— Если опустишься на карачки да поищешь, пули на полу найдешь. Отвергло их мое тело, — гортанно сказал Бесник и присовокупил фразу на своем наречии, которую я не уразумела.

— Ну вишь как, — ответил Мамаев, видимо, неклюдский язык понимающий, — и получается, что тебя, такого большого и грозного, барышня, букашечка рыжая, под орех разделала.

Неклюд зарычал. Я вернулась к окну, опустилась в кресло. В вагоне, кроме нас троих, никого не было, видно, остальные пассажиры решили переждать снаружи. Я поежилась, представив, как они бредут гуськом во тьме тоннеля. Потом отвлеклась на разбросанные на полу бублики. Они манили глаз.

— Ну, рассказывай, барышня Попович. — Чардей присел напротив. — Кто тебя так ловко с револьвером управляться научил? Папенька?

— И что теперь делать будем? — проигнорировала я вопрос. — С этим господином, с поездом? И Иван где?

— Иван сейчас подойдет. Он, наверное, далеко убег. Без него к пленнику притрагиваться не советую. Ванька его колданет, чары свои наложит, тогда и наручники отстегнем. А потом… думаю, надо Бесника нашего боевитого в столицу везти. Пусть с ним начальство мое разбирается.

Неклюд опять что-то прорычал.

— Не могу я тебя отпустить. Я тебя отпущу, а на меня все твои чудачества повесят. А у меня жалованье за все расплатиться не позволит. Так что сиди, отдыхай. Можешь вон в одеяле пока дырку прогрызть. На манер индейского пончо замотаешься, пока тебя по столице транспортировать будут.

— Так он не один был, — уверено сказала я, — с подельником. Кто-то же вагон отцепил, пока он напасть на нас примерялся?

Мамаев уважительно хмыкнул и перевел взгляд на пленника.

Тревожные лампы под потолком замигали, увеличивая освещение. По коридору вагона шли люди. Хрустели стеклянные осколки под сапогами, кто-то возбужденно говорил:

— Сюда, ваш бродь, извольте.

В провале двери воздвигся холеный гнумский господинчик с видом скорее не грозным, а раздраженным. В петлице сюртука поблескивала орденская ленточка. Кавалер, значит.

— Что происходит? — вопросил господин.

Мамаев скривился:

— Тайная операция чародейского приказа. Непредвиденные обстоятельства…

Лицо гнума вытянулось, его и без того нечеткие черты поплыли.

— Злодеи! Я буду жаловаться! Самому императору доложу! Вы до самой смерти мне убытки отрабатывать будете!

Я поправила на переносице очки и откашлялась. Гнум посмотрел на меня, поклонился. Признаться, барышней иногда быть довольно выгодно.

— Я требую финансового возмещения ущерба, — сказала я твердо, тоном подчеркивая слово «финансового». — Мне, Евангелине Романовне Попович, был причинен физический ущерб, — я приподняла руку, демонстрируя дырищу на сгибе локтя, — а также нефизический, в виде испуга и лишения чувств. Что ж вы, сударь, невинных дев неклюдами стращаете? А если бы он меня покусал?

— Это не мой неклюд, — возразил гнум.

— Это мы еще проверим. А еще узнаем, кто из ваших работников с ним в сговоре состоял. Потому что вагон отцепили, точно когда состав в тоннель вошел. У вашего, — я повела подбородком в сторону пленника, подчеркивая слово «вашего», — неклюда был сообщник!

— Там сцепка особая! — торжествующе проговорил кто-то из сопровождения, просовывая голову в купе. — Четыре с половиной минуты отсрочка.

— Вот! — Я подняла указательный палец. — Отсрочка, сцепка. Обычный человек в такие тонкости посвящен быть не может! Вот я, например, не посвящена. И господин Мамаев тоже.

Эльдар Давидович с готовностью кивнул, пряча взгляд. Все он знал, чардей, но игру мою поддержал.

Гнум — он не представился, но я предположила, что он был в должности начальника состава, — открыл было рот, собираясь возражать, но я не позволила.

— Полторы тысячи рублей! — быстро сказала я.

— Что, простите?

— Полторы тысячи рублей, выплаченные мне наличными в течение, — я провела кончиками пальцев по нагрудным часикам, — полутора суток с момента сего прискорбного происшествия.

Денег они мне не дадут, тем более наличных. В этом я была уверена процентов на пятьсот.

Пауза затягивалась, надо было ускорить процесс принятия решения.

— А еще можно в газеты написать, — протянула я задумчиво. — Очерк о невероятных лишениях невинной девы в страшном гнумском механизме. Знаете, я передумала, не нужно денег. Меня журналистская стезя давно влекла.

Мамаев весь извертелся, наблюдая это небольшое представление, неклюд переводил свои блестящие глаза с меня на гнума, и от аплодисментов его удерживали только наручники.

— Не н-надо газет, — как-то совсем по-бабьи проблеял начальник состава. — Дело секретное, чародейский приказ, опять же… Давайте как-то между службами разберемся.

— Конечно, конечно, ваше благородие, — включился Мамаев. — А я со своей стороны непременно прослежу, чтоб моя коллега не вздумала газетчиков осведомлять.

Чардей как-то незаметно оттеснил гнума в коридор:

— Не извольте беспокоиться, все скроем, все укроем. Секреты — это наша профессия! А у вас в головном вагоне, может, какой аппарат для связи имеется? Мне в столицу телефонировать требуется. Нет? Телеграф? Ну не можем телефонировать, будем телеграфировать…

Говорок Мамаева удалялся по коридору. Сквозь некоторые уцелевшие перегородки я видела силуэты гнумов.

— Ловцы диковинок! — фыркнул, как сплюнул, неклюд и почесал о плечо щетинистую щеку.

Мне стало слегка не по себе. Надо бы револьвер достать из-под кресла. Если что, выстрелю, и никакой барон мне не указ. Я еще помнила звериную ипостась Бесника, и встретиться с ней опять, на этот раз безоружной, не собиралась.

Для того чтоб дотянуться до оружия, мне пришлось опуститься на четвереньки.

— Уф, наконец ушли. — В разбитое окно в купе влазил Иван Иванович Зорин, чиновник по особым поручениям. — Там сейчас состав к обратному маневру готовят, будут наш вагон прицеплять. А ты чего кверху… кхм…

Я быстро вскочила на ноги.

— Держи!

Он расстегнул сюртук и передал мне пояс, состоящий из чеканных пластин черненого серебра.

— Я колдовать буду, он мне мешать станет.

При виде безделушки неклюд подобрался, потянулся к ней всем телом, хрустнул суставами.