— Сам придумал или мастера какого припрятал?

— Сам, — отозвался Волоха с улыбкой.

Гаер только хмыкнул. Такие вот затеи Иванов мог подхватить только у других ребят, старшей масти. Не иначе, на Рыбе Рыб не просто так гулял, не только корабеллы оттуда утянул.

Доволен остался. Волоха ловчила был с выдумкой, даром что тать. Посмотрел арматор еще на мочальные хвосты кометных огней, поглядел, как переливается сигнальная арфа корабеллы.

Пришло на ум:

— А вот, к слову об огнях. С Дарием недавно вспоминали: была некогда у Хома Оливы трафаретка, «Костяная львица». Собой крепкая, богатая: пол из смальты, стены из кипариса, двери слоновой кости, туды-сюды расфуфырено по самое не балуй… Знать тамошняя каталась, гостей важных встречали, красовались всячески. И охранялась крепко — Дарий говорил, своих бивней там держал. А однажды, в обратном пустом рейсе, исчезла Львица, как скрали. Говорили, Лутово создание пожрало. Впрочем, другие на пиратов валили.

— Занятно, — улыбнулся Волоха, вежливо историю выслушав. — Скорее, правы первые — в глубинах Лута много чего ходит. Куда простым пиратам против первосортной охраны? Кто полезет? Ни одна слоновая кость того не стоит.

Гаер поскреб висок, глядя на поблескивающие зеркальца в неводах. Будто рыбки. Только одна такая рыбка могла палубу пробить до киля. Тяжелый жемчуг Хома Марины.

— Ну-ну. Я еще знаю, что корабелла та ходила в местах, где из-за сиреневого тумана над скудельницей всегда по маякам ориентировались… Иначе — наткнутся на черепок какой да на бок. Вот, думаю, может, кто запалил ложный огонь, заманил?

Волоха только руками развел, блеснул иссеченным армлетом.

— Надеюсь, хоть библиотеку не порушили, ироды, — буркнул Гаер, вспоминая пылкую речь Дария.

Князь Хома Оливы вслух мечтал, как его железные Птицы выклюют проклятым разбойникам печень.

— Думаю, книги те как раз и уцелели. Не все пираты — варвары.

Ой, доиграешься, подумал Гаер почти ласково. Впрочем, сдавать русого не собирался.

Снаряжение снаряжением, но без толкового капитана вся затея теряла смысл. А вести квадрат предстояло Волохе.

Да к тому же, Львица та, если где прикопана, очень даже самой Башне пригодится — жирно одному Хому Оливы владеть подобным громадьем.

— Ты, Леший, смотри… не подохни там, на верхотуре, не подведи меня.

— Не подохну, — усмехнулся Волоха, и больше говорить не стали.

***

— Ты голодный?

— Я могу обходиться без еды долго…

— Это я знаю. Есть хочешь?

— Хочу, — признался Лин.

Михаил только вздохнул, протянул миску с кашей. Лин отложил покусанный карандаш, смущенно улыбнулся, перенимая мису. Не так давно он вернулся «от своих», сразу же подсел к Михаилу: Плотников строгал у огня, Лин принялся рисовать, постепенно «размораживаясь».

С Мастером и своими сородичами Лин будто замыкался в себе еще больше. Тускнел. Михаилу казалось, что Первый нарочно приглушает, притупляет свое сияние. По привычке — чтобы не выделяться на общем фоне Оловянных.

Плотников уже за то был признателен Эфору, что тот не баловал своим присутствием.

Лин, опустив глаза, ковырялся ложкой в каше. Она была хороша — навариста, ароматна, горяча, даже с мясом. Михаил знал толк в походной кухне, с удовольствием уплетал за обе щеки. Миски и ложки Плотников заботливо изготовил сам, не поленился. Линовой ложке так даже пустил узорочье по черенку, чтобы веселее было наворачивать.

— Миша, что ты думаешь делать после… Когда все закончится?

Плотников задумался. Кажется, мальчик даже не сомневался, что победа будет за ними. Михаил же был готов к любому исходу.

— Если мы победим…

— Когда.

— Ну, хорошо. Когда мы победим, мне надо будет вернуться на Хом Росы. У меня там дом. И кошка. А ты?

Лин помолчал, и Михаил опять увидел тень на его лице. Быструю, легкую и глубокую, как от качнувшегося крыла птицы. Глаза померкли. Что-то мучило мальчика. Да и сегодня он больше не в альбом свой глядел, а в огонь.

У Плотникова каша горячим комом встала в горле. Осенило. Мельком себе подивился — экий пень-колода. Наклонился, коснулся тонкой руки.

— Эй. Даже не думай, слышишь? Даже не думай отдавать себя за нас.

Лин осторожно поставил миску на землю, коленом натянул пальцы.

— Я создан для этого.

— Чушь. Чушь! Кто вбил тебе это в голову?! Ты создан для этого, — Плотников кивнул на альбом, — ты создан для жизни. Для весны, для радости, для дружбы. Для любви, видит Лут! Это твоя жизнь, только твоя!

Он замолчал, понимая, что начинает по-настоящему сердиться. Чудно, чуждо ему стало: прозванный Ледоколом за умение словами ломать лед недоверия, за способность оставаться нелицеприятным и холодным, теперь он нужных слов отыскать не мог и горел, горел… Лин таращился удивленно своими глазищами.

Плотников сжал кулаки, выдохнул.

Продолжал уже тише, ровнее:

— Ты, наверное, не знаешь, но на Хоме Росы одна из лучших Школ Искусств. С твоими способностями ты без труда поступишь.

— Что? — Лин даже приоткрыл рот. — Что? Ты говоришь… Ты считаешь, я смогу… Учиться рисовать и все это делать, что делают настоящие художники?

Михаил видел, как светлеют глаза, как на бледных щеках вытаивает румянец. Лин походил на узника лабиринта, вдруг, за очередным поворотом, озаренного светом свободы.

— Ты уже настоящий художник, как по мне. — Проворчал Плотников. — Но учиться — почему нет. А жить сможешь у меня. Дом большой, не стеснишь. Котом больше, котом меньше…

Лин рывком поднялся, сронив альбом — чудом не в пламя. Опять сел. Снова вскочил.

— Прости, — проговорил быстро, прижав руку ко лбу. — Я… мне надо отойти. Пройтись.

Михаил встревоженно посмотрел ему вслед. И столкнулся взглядом с Нилом, тенью стоящим поодаль, у чужой палатки.

Крокодил пожевал губами, будто решая про себя какую-то задачу, затем осклабился во весь рот и показал Ледоколу большой палец.

***

Лин скорым шагом, едва удерживая себя от бега, прошагал меж рядов палаток. Так растревожили, так ошеломили его слова Михаила.

Не обязательно погибать. Можно жить. Делать то, что хочется — создавать, учиться… помогать иначе, не только актисами.

Лин остановился, стиснул ледяными пальцами щеки. Мысли метались в голове, точно муравьи в потревоженном муравейнике. Если согласиться? Жить под одной крышей с человеком.

Что Мастер на это скажет? Как Гаер поступит?

Нет.

— Моя жизнь, — повторил Лин шепотом, холодея от собственной дерзости. — Моя.

И получил — раскрывшимся перед глазами веером.

Хлестнуло пестрядью, калейдоскопными самоцветами закружило, складывая картины, скрадывая ощущение себя и пространства.

…Лин очнулся на земле, на боку. Быстро поднялся, огляделся, вытирая рот рукавом. Не было видоков, слава Луту. С каждым разом этот веер тяжелее ему давался: если прежние только сознание мутили, без сил оставляли, тот это полностью выключил, выпил.

Глубоко вдохнул, медленно выдохнул.

Пришлец. Путанный клуб над полем. Симбионт-органик? Не дать погибнуть. Успеть первым.

***

— Это и есть — резаки?

— Оне, парень. Хома Чайки произведение. От Паволоки борониться. Тварь, сучье вымя, нам уже изрядно народу подъела. Пора бы укорот дать…

Юга крутил в пальцах гладкий, черный, ровно из стеклянного камня сработанный, гребешок. Небольшой, в ладонь. И носить удобно — в волосы погрузить и вся недолга.

— Эта, Паволока… За грядами стоит, знаешь? Оттуда выкатывается. Мы с ребятами, как темнота, так пойдем-выйдем. Навтыкаем.

— Я с вами, — решительно произнес Юга.

Собрался, сжался, готовый отстаивать свое участие. На Юга после возвращения смотрели косо. Будто остуда нашла. Сторонились даже те, с кем успел и посмеяться, и с одного ножа поесть. Не все, конечно, так себя показали: Таволга вот не отступил. РамРай не отошел.

И к Луту остальных, думал Третий, кусая губы.

Никогда не желал он быть своим среди своих, никогда не хотел прислоняться-прикипать, а тут жгла нутро обида. Не своей волей я в силки угодил, думал. Но своей вас прикрыл.