— Неужели есть что-то, чего ты не можешь?

Юга шутки-подначки не принял, серьезно объяснил:

— Я снимаю комнату с одним знакомым. Расходы мы делим пополам, и боюсь, один он не вытянет.

— Да ты заботливый малый, вот уж чего не ожидала от черненькой сучки вроде тебя! — умилилась Плюм-Бум. — Ладно. Этот твой «один знакомый» и впрямь просто знакомый или у него полный доступ?

— Просто знакомый, — твердо отрезал Юга, — он туповатый, неотесанный, но хороший парень.

— Кем промышляет?

— На пристани.

— Очень по-мужски, — оценила Плюм-Бум, прицельно убивая чучелко в пах, — если уж на то пошло-поехало, то я могла бы устроить его на полставки охранником и разрешить жить с тобой. У нас как раз по штату недобор выходит, Касьян жалился давеча…

— Нет, — решительно отверг необыкновенно щедрое предложение Юга.

— «Нет» еще раз?

— У нас договор. — Не сморгнув, соврал Юга. — Он не должен видеть меня за работой.

— Ты же сказал, что он «просто знакомый»? Какое дело ему, как и какими местами ты себе бусы добываешь?

— Я не хочу, чтобы он видел, — упрямо повторил Юга.

— Или стыдишься? — сощурила правый глаз тиа.

— Я не…

— В общем, мой тебе совет, красавчик. — Женщина уперла кулаки в крутые бока, сдула с носа мокрую челку. — Спроси своего знакомого, хочет ли он приобрести новые навыки, завести приятные знакомства, получить неплохое вознаграждение, бесплатное жилье плюс харч, — последовательно загнула толстые сильные пальцы, погрозила кулаком. — Отчего-то мне кажется, что любой на его месте был бы заинтересован. Ах да, не забудь упомянуть, что у нас лучшие девушки в Городце. Про парней, думаю, он и сам знает, так, детка?

Юга помолчал. Он уже жалел, что имел глупость проговориться. Теперь тиа от него не отцепится, сводню разбирало женское любопытство.

— Хорошо. Я понял вас, тиа.

— Ну и славно. А теперь двигай работать.

***

Поразмыслив хорошенько, Юга все же решил спросить пастуха — ну как действительно согласится.

Отчасти себе в досаду поступал. Стеснительно ему было, неловко, что Выпь его «таким» будет видеть. Раздетым, украшенным, с жирно подведенными глазами. Верхом на коленях у какого-нибудь толстеющего купца, примерного семейного подкаблучника. Семейных Юга вообще любил, они были постоянными клиентами, платили щедро и смешно жаловались на заевших молодость супругов и капризных-неблагодарных деток.

Ни перед кем Юга не отчитывался, а тут вдруг не все равно стало, что скажет-подумает Выпь. Да посрать, озлобленно решил измученный сомнениями подменыш.

Отловил желтоглазого и сухо, быстро изложил предложение тиа Плюм-Бум.

Пастух поскреб лохматый затылок. У Юга замерло сердце.

— И что мне там охранять-то предлагается?

— Не что, а кого. Нас. Шлюх, то есть. Гостей буйных из Дома взашей прогонять, свары разнимать, ну и для форсу у стеночки красоваться.

— Ага. Ну, дело не больно хлопотным кажется. Вот только ты как на это смотришь?

— Ай, а что я?! — притворно изумился Юга.

— Мне казалось, тебе мое присутствие в тягость будет, — спокойно растолковал Выпь.

Юга фыркнул, дернул плечами. Непроизвольно коснулся бус.

— Да мне ровно плевать на твое присутствие-отсутствие, главное, работать не мешай.

— Хорошо, — решился Выпь.

Про себя рассудил, что будет продолжать трудиться на пристани, а темнотой займется охраной Веселого Дома.

Благо, работа сменная, а лишними дарцы не бывают.

На билет за Море копить и копить.

— Я передам тиа твое бесценное согласие, — снасмешничал облюдок, унимая поднявшуюся досаду.

Тиа оказалась права, от такого предложения не сыскалось бы глупцов отказаться. А Выпь, как понял и признал Юга, при всех своих недостатках глупцом совсем не был.

Серебрянка в новой, не сношенной еще шкуре, на глаза ему почти не попадалась. Изредка, полным прозаром, когда Юга только возвращался, вливалась в комнату через окно, тихо урчала — вроде как приветствовала, терлась о ноги. Будучи в расположении, Юга играл с ней, хватал за бока, опрокидывая, чесал лапы и поджарое брюхо. В усталости — невнимательно хлопал по сильной тонкой шее, да без лишних ласк уходил спать.

Зато Выпь Серебрянка навещала куда чаще. В порту работы было много, на всех хватало. Канатные дороги, многоярусные системы, уходили от причалов к другому берегу, скрывались в тумане Сухого Моря. Шумели, работая без перебоя, гигантские катушки, рабочие принимали и отпускали груз. Серебрянка, как завороженная, глядела вниз, в бездонную пустую яму, заполненного клубами мреющего дыма.

Перед людьми не крутилась, сидела в тени складов. В короткие моменты отдыха Выпь, если не получал наказ от старшего или не разговаривал с другими работниками, высвистывал Серебрянку. Гладил шкуру, чесал за ушами. За пару длин она как-то потемнела, похудела. Парень сначала все норовил ее подкормить, но Серебрянка вежливо отворачивала морду. Сама пропитание находила.

— И во что дальше обратишься, а? — спрашивал Выпь.

Серебрянка лишь прикрывала тонкими веками ярко-синие глаза.

Она сама бы не отказалась узнать.

Страдать старалась про себя — у ее спутников и без того забот было преизрядно.

Очень туго, очень плохо шло взаимодействие с этим Хомом — чрезвычайно глухим, не отзывчивым, диким. Его звали Сиаль, и это был как раз тот случай, когда имя определяло создание. Едва выбравшись на поверхность, Серебрянка тут же угодила в сладкую ловушку, и погибла бы наверняка, не приди на помощь пастух овдо. А ведь она его не звала, не чувствовала даже!

Ей надо было спешить. Ну, кто знал, что с ними увяжется длиннокосый, с яркими темными глазами?

Знала, что играла нечестно, настоящую силу можно было получить, лишь самостоятельно преодолевая препятствия, своей волей, без посторонней помощи. Но — постоянные изменения, ломающие тело, но — чужой, враждебный мир… Без этих двоих она бы не ушла дальше Самантовой рощи.

В Черном Городце удалось затеряться. В толпе людей, Домов, тахи и огня ее запах — запах мягкотелой нимфы — не разобрали бы хищники.

Серебрянка жадно заглядывала в Море. Ломала глаза о Полог, подвесной потолок Хома. Как бы ни хотелось ей сорваться, понимала — рано. Всего лишь юница, до взрослой, сильной особи ей развиваться и развиваться.

Хуже всего было то, что она совершенно не представляла, как именно будет протекать взросление и безусловно болезненная трансформация. Индивидуальный онтогенез, проклятое наследие. Ее кидало из формы в форму, и каждый раз она надеялась, что это все, финал, и каждый раз понимала — нет, только этап.

Иногда ей странно мечталось навсегда остаться в форме человека — как эти, кто окружал ее, дружил с ней. И пусть Юга был проточным, порочным, с Лутовой темнотой, утопленной в глаза и волосы, пусть Выпь мог разговаривать с овдо, а с людьми — нет, но они были… Целыми. Истинными. Теми, кто есть. Не застывали в одном состоянии, менялись тоже, но их суть оставалась неизменной, и стержень этот был для нее объектом зависти.

У Серебрянки так не получилось бы.

Тревожило — на отчаянные, настойчивые сигналы не было ответа. Не слышали? Или их глушили? Или — нет, она вовсе не хотела об этом думать — надморье пусто, выскоблено и ей просто некуда возвращаться?

Сколько же она пролежала в земле, личинкой, а потом страшненькой куколкой.

И почему она не ощущала себе подобных?

Их же должно быть много, взрослых и юных, на случай, если не все выживут и доберутся. Почему молчит, как убитый, сам Лут?

Еще одно ее беспокоило, и не меньше, чем отсутствие обратного сигнала.

Выпь и Юга совершенно точно не были людьми.

В какой-то момент ей казалось, что она знает их породу, цеплялась за смутную, не оформившуюся догадку-воспоминание, а в следующий миг вспышка узнавания гасла. Как будто не было.

Серебрянке предстояло дорасти, дожить до полного этого знания, доступа к общей памяти ей подобных.

Единственное, что знала твердо: ей они вреда не причинят.