Молния, гром.
Что с того, что дамба грозит обрушиться. Все люди там, на реке, у дамбы. Положила и я свой кирпич… (Смеется.) На самом деле — камешек. Нашла его… в туфле… Мне не разрешили поднимать тяжести. Руками на меня замахали: беги, мол, домой, без тебя справимся. Есть кому строить. У тебя другое задание… Словно родить — значит выполнить задание. Дело. Чудаки — мужики! Может, мой долг и в том, чтоб укрепить дамбу, преградить поток… (Другим тоном.) Как-никак движение облегчает роды. Сегодня я всласть подвигалась, если сегодня рожу… (Печально.) Кончится счастье того, кто будет мне сыном… и будет скорбно мне, вывернутой наизнанку! (Сосредоточась, как в трансе.) Я помню, помню… я почувствовала за несколько дней… Впрочем, какие там дни, я иначе измеряла время — может, ресничками по материнскому чреву отмечала свой рост… Я почувствовала — происходит что-то. Нечто вроде болезни. Меня пронизывала дрожь… дотоле неведомая… (В страхе.) Это была смертная дрожь… потому что до того я была бессмертной… Словно что-то вращалось вокруг меня. Я лишилась способности свободно парить в пространстве, я падала… падала… падала. И вдруг катастрофа… полное падение. (Со стоном.) Говорят, мать меня тяжело рожала… Да, я отлично помню то потрясение… Может быть, инстинктивно я не хотела рождаться, привыкла к раю, к бессмертию… Глупости, как сказал бы муж, — «предродовой бред». Но здесь, в этом дупле, я могу говорить начистоту… (Улыбаясь.) Природа — тоже мать, может войти в мое положение. (Другим тоном.) Я себя увидела в капельке, когда блеснула молния. (С грустью.) Увы, я перестала уже быть красивой… Беда! Женщина должна быть красивой до последнего мгновения. Отец собирается умереть — как я покажусь ему в таком виде? Уйдет с дурным впечатлением из этого мира. Сыночек мой откроет глаза, увидит чудище, бабу-ягу — и испугается. Впрочем, не так уж я страшна; вчера еще все мужчины смотрели мне вслед. Кроме моего мужа, который оглядывался на других… Так я думаю, сама не замечала… а теперь он сражается с волнами. Я умоляла его не рисковать, не заплывать на лодке далеко. Знает ведь, в каком я положении. Знает, в каком состоянии отец. Бедный отец! Не будь его болезни, я бы еще побыла у дамбы. Положение отчаянное. Люди все в отчаянии. Кроме него! Хотя… (Чувствует боль, кладет руку на живот.) Боже! Беда не приходит одна. Он беспокоится. Ему не терпится увидеть мир, удостоиться судьбы. Иметь имя. Он вертится, поворачивается лицом к стене и не желает… умирать. (Объясняя.) Я об отце теперь. А раньше говорила о ребенке. Что за черт, почему, я их путаю. Теряю нить. Да. Нет, теперь прошло. Но лучше бы смыться отсюда, хоть здесь и тепло и уютно. Есть же у нас дом… пусть даже и вверх дном. (Серьезно.) Все еще льет как из ведра. Тучи низко, дикие гуси пытались вынырнуть из них, поплыть, но захлебнулись. Глубина тучи не меньше десяти километров. Скользишь на каждом шагу. Земля потекла? Надо поберечь грудь, чтоб вода не попала… в молоко. Только этого не хватало! Первым делом его будет… проблема питания. (Придирчиво осматривается.) Есть ли у меня грудь? Будет ли он доволен? (Робко, с оглядкой выходит из дупла. Как только доходит до следующего дерева, дуплистый дуб вспыхивает от молнии и горит, как свеча.) Господи! Прямо не верится… Он ждал, пока я уйду, чтоб загореться… и умереть… Для кого зажигаются такие гигантские свечи? Напрасные старания. Меня ничего не коснется. Пока мне это дело предстоит. Существует солидарность начатых дел, которые должны завершиться… (Улыбаясь.) Солидарность беременных дел… Останься я в дупле, молния миновала бы дуб. Да, я уверена. (Поглаживая живот.) Пойдем, деточка. (Громко.) Солидарность всего, что рожает… помоги мне!
Гром, молния, И р и н а удаляется, скользя.
КАРТИНА ВТОРАЯ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Интерьер крестьянского дома. Две комнаты, обставленные по-разному. Одна — для молодоженов, другая — по старинке. Между ними сени. Двери обеих комнат распахнуты. В правой — И р и н а съежилась на постели от предродовых болей. В левой — Д е д, отец Ирины, тщится умереть. Он не очень сокрушается, расставаясь с жизнью. Добрая смерть — как легкие роды. Неподалеку от него — заранее заготовленный гроб. Дед и Ирина переговариваются.
Д е д. Знаешь, он стал пованивать.
И р и н а. Что? Кто?
Д е д. Этот гроб… Вчера еще от него шел приятный дубовый дух, а теперь воняет древесным клеем. Не подменили ли мне его?
И р и н а (мучаясь). Кто подменит? Что ты говоришь?
Д е д. Я заказал дубовый, вчера еще он был дубовый… совсем недавно. (Решительно.) Я в еловый не полезу…
И р и н а. Не думай об этом…
Д е д. А об чем думать? О бабах?
И р и н а (пытаясь улыбнуться). Хотя бы.
Д е д. Одна вот все ошивается подло меня… ходит вокруг да около… с косой.
И р и н а. Сказано тебе, не думай об…
Д е д. А она что — не баба? Или, думаешь, — девка? Да может, запахи перемешались. Стоял он рядом с еловыми… и ядреный запах дуба перешел к тем, дешевым, которые едва держатся до могилы, а иной раз и того не выдерживают. Слышал я, один выпал по дороге… и очнулся — видать, не помер как следует. А его, значит, хоронили… и поэтому…
И р и н а. О чем ты? Что — поэтому?
Д е д. Чужой запах пристал к моему…
И р и н а. А!
Д е д. Мешает мне чужой запах, дышать не могу.
И р и н а. Скажи лучше, что тебе умирать неохота… Кто тебе сунул этот ящик под нос?
Д е д (встает и садится на гроб). Потому и попросил…
И р и н а. Почему?
Д е д. Чтоб не подменили… и все же… кажется… (Изучает крышку.) Черт его знает… вроде бы все-таки мой. (Другим тоном.) Не торопитесь меня в землю закапывать, позовите доктора, городского, чтоб пульс прощупал… они в этом смыслят. Коли скажет доктор «все, отошел», погодите денька три… для верности… Не пошевелюсь — тогда крышка. Но на это время воздайте мне все почести… то есть, по нашему обычаю, оплакивайте, слез не жалейте.
И р и н а. Ладно, тебе далеко до того.
Д е д. То есть — «долго ждать?» (Хихикает.)
И р и н а. Отец… не говори так… Кто ждет твоей смерти?
Д е д. Та, с косой…
И р и н а. Что у тебя болит?
Д е д. Ничего у меня всю жизнь не болело… разве что душа… теперь и душа не болит… оттого мне плохо… Не знаю, что со мной.
И р и н а. Врачи говорят, ничего у тебя нет…
Д е д. В мои года — когда ничего… это совсем плохо. Дальше некуда. (Встает, роется в сундучке, достает какие-то одежды.)
И р и н а. Что ты там делаешь?
Д е д. Ничего. Собираюсь.
И р и н а. Куда собираешься?
Д е д. Туда, куда собираюсь… (С трудом одеваясь.) Лучший наряд и тот не идет мне… Было бы Время, сбегал бы к портному, чтоб подогнал. (Смеется.)
И р и н а. Я никогда не знала, когда ты говоришь всерьез, когда шутишь. Вижу и теперь — шуточки.
Д е д. Хорошо, если бы… шуточки. Дело в том, что… гляди-ка!
И р и н а (испуганно). Что такое?
Д е д. Я натянул один чулок так, а другой этак… наизнанку. И нет сил начать заново… Так и предстану на последний суд… Не будут там придираться? Главное, чтобы не смеялись. (Ложится в постель.) Ох-ох-ох! Вот и приготовился в дорогу. Одной заботой меньше…
И р и н а (пытаясь перевести разговор). Слышь, как дождь хлещет?
Д е д. Да пусть хоть потоп… то есть нет, ни к чему это. Дождь — хорошо, а много дождя — беда. (Возвращаясь к своей мысли.) Я говорю, когда человек кончается, сперва в голове померкнет. А в моей голове — ясно.
И р и н а. Ты еще другим ума прибавишь.
Д е д. Рад бы, да сил нет! Видишь, едва рубаху застегнул. Что ты там возишься? Не идешь подержать надо мной свечу…
