И о н. Да, да, понятно, но я спрашивал тебя о другом…

В а л е н т и н. О «Валентностях метафоры», элементарной работе, которую я мог бы написать за три недели, подобрав карточки, скомпилировав то да се и слегка перекроив и переставив фразы… Мне казалось просто смехотворным заниматься такой ерундой в то время, когда я ночи напролет трудился в поте лица, бился над листом чистой бумаги, ища точные определения в оценке таланта поэта Икс, вновь открывая читателю забытое имя писателя Игрек, разоблачая дутую славу литератора Зет… и так далее. Вот я и заказал одному человечку сделать за меня работу, заурядную, вполне пристойную…

И о н. С какой точки зрения пристойную?

В а л е н т и н. С точки зрения Человечка. Вот, ты доволен?

И о н. Знаешь, Валентин, было бы лучше, если б ты все это объяснил нам тогда. В свое время.

В а л е н т и н. И что было бы? Вы бы все равно выгнали меня.

И о н. Да, но с другим настроем.

В а л е н т и н. Те-те-те! Разве приговоренного интересует, каким топором ему снесут голову?!

И о н. Может, ты думаешь, что нам вся эта история доставила большое удовольствие?

В а л е н т и н (с иронией). О, вы, конечно, очень страдали, сильно, глубоко и долго. Если бы вы знали, что да как, вы бы мне дали тот же пинок под зад, но не с ненавистью, а с любовью. Говорят, есть женщины, которые счастливы, когда мужчины от великой любви избивают их в кровь. Я не такой, Ион, я считаю, что удар — это удар. Не больше и не меньше.

И о н. Есть люди, которые, стукнув, тут же убегают. Ты же исчез, как только получил удар. Так вот, знай, что я тебя повсюду искал, спрашивал всех налево и направо, но ты как сквозь землю провалился.

В а л е н т и н (резко). Чего тебе, в конце концов, от меня надо?

И о н. Думаю, ничего… Стало быть, чокнемся.

В а л е н т и н. Этой же рукой ты голосовал тогда за мое исключение?

И о н. Не я один, все голосовали.

В а л е н т и н. Да, все — и среди них преподаватель, семь статей которого отклонили в той самой газете, в которой мне доверили вести ежедневную рубрику; среди них — однокашник, который ухаживал за Эмилией, да четверо-пятеро моих коллег, люто завидовавших моим успехам…

И о н. Что не меняет существа дела…

В а л е н т и н. Да, я купил дипломную работу, которую подал.

И о н. Вот то-то и оно! Чокнемся?

В а л е н т и н. А может, не надо?

И о н. Нда… Доставь мне все-таки это удовольствие.

В а л е н т и н. Вообще-то я пришел сюда, чтобы испортить вам удовольствие. С намерением перебить посуду, плясать на столе и вылить на голову Виктору бутылку мурфатлара{71}.

И о н. Почему же ты этого не делаешь?

В а л е н т и н. Сам себе задаю этот вопрос. Не знаю… Не могу.

Гонг.

В холле.

П у й к а. Девушка… Мне бы хотелось…

М а р а. Я вас слушаю.

П у й к а. Я простая учительница и…

М а р а. И любите Иона.

П у й к а (быстро подтверждает). Я всегда делала что могла… чтобы у него было все что надо, и… я всегда заботилась о нем и… Не отходила ни на шаг… Нянчила его и… Ни на минуту не расставалась с ним и…

М а р а. Зачем вы мне все это говорите?

П у й к а. Кому же мне еще сказать? Я боюсь, что вы знаете его лучше, чем я, что я в чем-то ошибаюсь — в чем?

М а р а. Вы когда-нибудь отдавали себе отчет в том, какая это сильная личность?

П у й к а. Но он даже пуговицы пришить себе не может. Заварить чай. Сменить перегоревшую пробку.

М а р а. И все-таки он сильный. Самый сильный на свете. Не нянчите его, как малое дитя, очень вас прошу, не нянчите; предоставьте ему свободу, не опекайте по мелочам, пусть сажает пятна, теряет пуговицы — а вы чистите, пришивайте, заваривайте, если хотите, чай, но не душите мелочами, не упрекайте в неумении и неловкости, он может сдвинуть горы, он — единственный среди нас, кто может совершить по-настоящему большие дела и которому суждено совершить поистине великие дела.

П у й к а. Но тогда я… какой смысл…

М а р а. Помогите ему стать самим собой.

П у й к а. Вы презираете меня, да?

М а р а. Нет, поскольку вы его жена.

П у й к а. Вы сами хотели стать его женой?

М а р а. Да, хотела. Но тогда у меня не хватило мужества. А теперь слишком поздно.

П у й к а. Можно я вам напишу? Когда мне что-нибудь будет непонятно, можно?

М а р а. Хорошо, напишите.

П у й к а. Ваши дети любят яблоки?

М а р а. Какие яблоки?

П у й к а. У нас — фруктовый сад. Хотите, я вам пришлю яблок?

М а р а. Хорошо, пришлите. Это все?

П у й к а. Нет… на самом деле я хотела попросить вас о другом. Но я не решаюсь.

М а р а. Знаю, вы хотели попросить меня уехать.

П у й к а. Но я не имею на это права.

М а р а. Имеете. Тогда, десять лет назад, я потеряла право остаться. Я собиралась уехать завтра, но теперь уеду первым утренним поездом. Только бы найти кого-нибудь, кто отвез бы меня на вокзал.

П у й к а. Пусть Ион отвезет. Он один способен пить и оставаться трезвым.

М а р а. Спасибо. Вас ведь зовут Пуйка, то есть голубка, верно?

П у й к а. Да, Пуйка.

М а р а. Я рада, что у вас такое имя. До свидания.

Гонг.

В холле.

В а с и л е. Ион, я тебя всюду искал.

И о н. Еще не рассвело.

В а с и л е. Я не об этом. Я хотел тебе сказать, что…

И о н. Кажется, я знаю…

В а с и л е. Ты не можешь знать. Я хотел тебе сказать, что… Я неудачник. Да, да, это правда, за десять лет я не опубликовал ни одного стихотворения. У меня иссяк запас, Ион, запас того, что сказать, и… и это все. Все на этом кончилось.

И о н. Я об этом догадывался.

В а с и л е. Может быть, и остальные…

И о н. Думаю, что и остальные.

В а с и л е. Вы слишком рано провозгласили меня гением. И вместо Нобелевской премии я редко-редко получаю ответ из редакционной почты.

На пороге как тень возникает  И л я н а.

И о н. Из-за этого ты и пьешь?

В а с и л е (подтверждает). Может, я совсем выдохся, Ион… и во мне ничего не осталось…

И о н. Все мы когда-то мечтали сделаться летчиками и моряками — героями вестернов. Ты мечтал стать королем в стране поэзии. Ты не добрался туда, Василе. Но если мы ошибаемся и садимся не в тот поезд, то не торчим потом, как растерянные идиоты, на конечной станции. Мы возвращаемся и садимся в другой поезд, в тот, который нам нужен.

В а с и л е. Я сказал тебе все, так было надо. Уже почти рассвело. Тебя обманывать я не могу.

Гонг.

В зале. Кресло — спиной к зрителям. Виднеется пара ног. В и к т о р  хочет пройти мимо кресла, но сидящий в кресле останавливает его.

В и к т о р. Что ты тут делаешь, борода?

В а л е н т и н. Жую, как заяц, спрятавшись за кустарник истории.

В и к т о р. Пусти, я пройду.

В а л е н т и н. Не-е… Имею вопрос. Этот ваш журнал публикует и фотографии авторов?

В и к т о р. Нет.

В а л е н т и н. А нельзя сделать исключение?

В и к т о р. Для кого именно?

В а л е н т и н. Например, для меня.

В и к т о р. Ну, знаешь ли, при такой бороде все равно трудно будет что-либо разобрать.

В а л е н т и н. Ввиду столь чрезвычайных обстоятельств я мог бы и побриться.

В и к т о р. А зачем, спрашивается?

В а л е н т и н. Чтобы все те, кто меня похоронили, узнали бы, что я еще дышу. И чтобы им икалось.

В и к т о р. Чтобы узнали все, твоей физиономии надо появиться по крайней мере четыре — пять раз.

В а л е н т и н. Это не проблема, я дам тебе четыре — пять статей.