Я налил стакан до краев. Разговор начинал меня занимать. Я смотрел на свои вытянутые под столом ноги.

— Тебе по вкусу наша кровь?

— По вкусу, — признался я и подумал о Штепке. Старик понял это. Глаза его заблестели.

— Это главное, что по вкусу. А ты уже уезжать собрался. И будет нравиться чем дальше, тем больше. Ты только ее не бойся.

Я положил ногу на ногу. Мы говорили о вине, но оба думали о Штепке. Я отпил глоток вина. Мне сразу полегчало. Она была здесь, с нами. Со мной.

— Девчонке нужна крепкая рука, а у тебя ее нет. Зато голова на плечах. Это у тебя есть. Так что держись.

На липучку прилипла еще одна муха.

— Посмотри, какие мухи глупые.

Я отвел взгляд от липучки.

— Какая мне польза, что у меня голова на плечах?

Старик нагнулся ко мне.

— Голова — это еще не все.

Я нахмурился. Я понимал, куда метит старик. Я не хуже его знал, что голова — это еще не все.

Старик выпрямился.

— Первая борозда у меня тоже не вышла. Руки-крюки — вот что у меня было, когда я в первый раз взялся за плуг. Ты бы видел… Она всегда у меня перед глазами. В этом году кооператив посеял там кукурузу, но я и теперь с закрытыми глазами найду это место. Без первой борозды не было бы ни второй, ни третьей.

Старик попытался пальцем изобразить мне, как выглядела эта первая борозда. Он начал ее над столом, а закончил где-то возле липучки. Я смотрел на его указательный палец, который чертил в воздухе замысловатые загогулины.

— А какой из меня вышел хозяин! — воскликнул старик с гордостью. При воспоминании о прежней славе он тронул указательным пальцем стеклянные подвески так, чтобы они зазвенели.

Я опустил глаза.

— Тогда вот и я тоже глаз от земли не смел поднять, мне тоже было стыдно, а теперь — видишь?! Теперь в кооперативе кукуруза выше тебя ростом.

Полосы на моем свитере были такого же красного цвета, как и вино, как мои щеки, как та кровь, которую я пил.

— С тобой Штепка — совсем другая. Ты уже много для нее сделал. Это сразу видно. Это — твоя заслуга. Теперь ты должен остаться с ней.

Расписание лежало у самого окна за бутылью с вином, а я все еще колебался. Старик протянул руку к липучке и чуть качнул ее.

— Те, которые называли ее своей, кончили, как эти мухи. Она еще не твоя, и у тебя все будет по-другому. Ты дождешься. Ты не муха. Ты бестолочь, но ты не муха. Наша девчонка этого стоит. Вино тоже не сразу выходит хорошим. Сколько его выльешь… Или взять нашу кукурузу. Нынче она повыше тебя. А тоже ведь не вдруг стала такая. Нужно ждать. Потом все будет хорошо. Это ты знаешь.

Старик поднял бутыль и поднес ее к лампе со стеклянными подвесками. Они все еще покачивались. Липучка почернела от мух. Ее тень равномерно шевелилась на занавесках, за которыми все еще царило оживление. Старик посмотрел на свет, сколько вина осталось в бутыли.

— Выпей, там еще порядком.

Я снова хлебнул этой их крови. Внутри она смешивалась с моей. Я чувствовал это. От этого у меня словно вырастали крылья.

Только теперь до меня дошло, что старик, сидя со мной, не выпил ни капли. Мне стало его жалко. Я вел себя грубо, а ведь он действительно ни в чем не виноват. Я встал и достал из буфета стакан. Старик не успел опомниться, как он стоял перед ним полный.

— Не найдется ли у тебя сигаретки?

Когда старик просил сигарету, он стал вдруг похожим на Штепку. Раньше я этого не замечал.

Я вытащил из кармана пачку «Спарты» и чиркнул спичкой. Старик глубоко затянулся.

— Покойница жена меня бы выдрала за это. Я ей тут все прокоптил. Вот таким я был, парень. Щепоткой табачку меня с ног не свалишь. Да что там табачок! Скорее винца стакан!

Я смотрел на вино.

— Зачем вы его делаете, если не можете его пить?

Мне было очень интересно, что он ответит. Я все еще думал о танцах. Зачем мне понадобилась Штепка?

Старик задумался.

— Я пью виной вместе с тобой. Оно ударяет в голову и греет кровь — тебе и мне заодно. Оно тебе пришлось по вкусу. От этого и мне хорошо. А то зачем бы я ползал на солнце по холмам? Вот видишь, как оно выходит.

Я взял свой стакан и осторожно чокнулся с его стаканом. Потом медленно выпил вино — из одного и из другого. Вот так. Глаза старика покраснели, и он чуть заметно покачнулся. Это вино заиграло и в нем тоже.

По улице со стороны сахарного завода тянулись парни с девушками. Я хотел посмотреть на них, но старик остановил меня.

— Сиди! Сейчас ничего не поправишь. Какое тебе до мух дело?

Я смотрел на дверь и глубоко дышал. Музыки не было слышно. Может, Штепка уже досталась кому-нибудь из парней, которые вечером сходились к сахарному заводу?

— Сиди! Нет еще в твоих жилах настоящей крови. За вечер ты выпил достаточно, но сейчас был бы смешон.

Старик тщательно загасил сигарету, встал и потянулся.

— Время — лучший лекарь. Не все заканчивается перед алтарем.

Я тоже встал. Я был на две головы выше Штепкиного дедушки. Но кооперативная кукуруза меня укрыла бы с головой. Сознавать это было приятно. Я такой же, как и они, твердил я себе.

— В тебе тоже сидит черт, но другой. Ты твердый орешек, раз ей не поддаешься. Ты крепкий орешек. Ты не прилипнешь, как другие. Тебе нужно больше. Ты знаешь, что делаешь.

Я все еще не понимал этого. Слова старика не слишком-то меня успокоили. Наступила ночь, танцы кончились, а Штепка все еще не возвращалась домой.

Старик указательным пальцем начертил в воздухе извилистую линию. Наверно, на моем лице отразилось недоумение, поэтому он снова напомнил о своей первой борозде. Потом постучал пальцем по лбу.

— И у тебя однажды все сладится, парень. Не важно где. Здесь или в другом месте. Все будет в порядке. Как и у меня. Прежде про меня этого тоже никто бы не сказал.

Старик зажег свет в коридоре.

Я закрыл расписание, а сумку задвинул ногой под стол.

На дворе было темно, хоть глаз выколи. На липучке дохли мухи. Старик на веранде пил воду из ковшика. Я подошел к нему.

— Я лягу здесь, чтобы услышать, как придет Штепка…

— Возьми вино. Время пройдет быстрее. Я принес вина на троих, а пока что пьешь ты один.

Он взялся за ручку наружной двери, потушил свет и подошел ко мне пожелать доброй ночи.

— Не бей ее, — произнес он тихо. — Добро обернется добром.

Лавка была твердая и короткая, но зато достаточно широкая. Несколько раз мы со Штепкой уже лежали на ней, но только держались за руки. Ноги у меня на лавке не поместились. Я закрыл глаза и снова принялся думать о нас со Штепкой. Бутыль с вином я поставил на пол так, чтобы легко дотянуться. Через окно с поля проникал холодный воздух. На дворе стоял сентябрь, ярко-пестрый сентябрь со сборами перелетных птиц, и ночью уже чувствовалось присутствие осени. Где сейчас Штепка? Мне было хорошо слышно, как мухи, прилипшие вчера к липучке на веранде, — отсюда было ближе всего к улице, — бешено шелестели крылышками. И этот шум мешал мне заснуть. Мухам, не клюнувшим на приманку, летавшим на свободе, тем было славно. А потом мне пришло в голову другое. Вместо крылышек мух я вдруг увидел на тихом пруду за сахарным заводом вскинутые руки утопающих, они отчаянно стараются удержаться на поверхности. Я поднес к губам бутыль, которую мне оставил старик. Бутыль стояла у меня на груди, я, крепко обхватив ее, наклонял до тех пор, пока не почувствовал во рту вкус вина, Я уже не спрашиваю, где Штепка. Она тихо идет по дорожке, к ее подошвам прилипли сливы, которые дедушка не успел отшвырнуть в траву. До утра еще далеко, а Штепка уже здесь Я рад. Она тихо, на цыпочках приближается ко мне.

Время танцев прошло. После бурного лета природа утихла, приникла к земле, дороги побелели. Пруд замерз, и пока я не затопил печурку в домике на пляже, изо рта у нас валил пар. Я был здесь впервые. В начале зимы расстояния как бы сократились. Сахарный завод и черные с белым кучи грязи. Келчаны, мой новый дом, сараи, поле, слегка припорошенное снегом, голые виноградники с торчащими подпорками (ветер сметал с них снег), замерзший пруд, липучка с угасающими мухами — все казалось более близким. Это относилось и к нам. Штепка тоже стала мне ближе. И вино, которое я пил для храбрости, зимой на вкус сделалось не такое, как летом. В лесу рубили новогодние елочки и возили их в Кийов и дальше в Брно.