Так почему бы ввиду всего этого на Янской горке не могли жить фламандский художник с пражской банщицей, и кому было дело до того, что у них днем и ночью происходило?

Век был с самого начала неспокойный и развращенный, впоследствии — кровавый. Денег было у одних предостаточно, у других же так мало, что на улицах и на мосту часами простаивали толпы обозленных голодающих. Иезуиты и лютеранские проповедники в своих храмах взаимно поносили друг друга, в кабаках и трактирах хозяйничали сплошь иноземцы, много было грабежей и убийств и прочих безобразий в дневное и ночное время — словом, Содом, чреватый великой войной и ничем иным. Да она постепенно и надвигалась, и затянувшимся ее предзнаменованием была братская размолвка Его императорского величества с венским великим князем Матвеем.

Все это, однако, нимало не заботило художника Франтишка, продолжавшего усердно служить прелестям Мадлички, которые ему в ней открывались. Что хотела она, то он и делал. Она же хотела любить его. Ее любовь была верная и постоянная, что редко встречается у банщиц, даже бывших.

В это время, так как она очень любила чистоту, ей вздумалось отремонтировать и покрыть белоснежной штукатуркой обветшалые стены старого их жилища, прежде всего мастерской, служившей также и трапезной.

Франтишек тут же нанял пятерых каменщиков, которые оббили потрескавшиеся стены во всей квартире, так что обнажились камень и дерево, и заново покрыли их чистой побелкой, затем разровняли зернистую известь, и через три дня все было готово. Два дня пани Маржи с Мадличкой — а она при желании умела усердно работать — выметали оббитую штукатурку, мыли плиты, которыми был вымощен пол, открывали окна, чтобы выпустить пыль, и завершили труд. Маржи слегла — ее ломало, а затем в сверкающем белизной жилище все пошло по-прежнему, только теперь, бог знает почему, Мадличка не пускала Маржи в трапезную, а сама убирала в ней, даже за гостями, которые продолжали являться и творить свои чудеса.

Что-то происходило.

Впрочем, не происходило ничего особенного. Художник рисовал и писал красками. Правда, рисовал и писал он совершенно обнаженную Мадличку, поэтому-то вдову Маржи в комнату и не впускали — как будто пани Маржи и раньше, да не однажды, не видела эту особу в чем мать родила. Художник рисовал Мадличку сначала на листах бумаги — больших и малых, желтоватых, серых и чисто белых, целиком, с головы до пят, по частям: руки, плечи, живот с пупком, груди, на удивление маленькие, пятнышко под левой из них в форме алого сердечка, волосы, заплетенные в косы. Потом он складывал и вновь разъединял эти части, и, наконец, велел Мадличке встать посреди комнаты, а сам острым резцом начал на стене справа, в самом углу, набрасывать ее фигуру — обнаженную, как она стояла. Он изобразил Мадличку стоящей во весь рост на каменном Карловом мосту, но на мосту маленьком, протянувшемся наискось через нижнюю часть картины. Под уменьшенным мостом виднелась зыбь на реке. И оба большие пальца ног Мадлички он тоже вырезал: сплющиваясь, они давили на облицовку моста. Руки Мадлички свисали на картине вдоль тела, к широким ее бедрам, потому что ей не нужно было соединять их на затылке, чтобы приподнять груди. Косы ее были распущены, надо лбом, посередине, она расчесала пробор, и тяжелые волосы стекали по ее плечам и рукам до самых колен.

Это резание по белой стене заняло шесть дней. Потом художник взял ведерко с черной краской и кисть. Все борозды: тело Мадлички, ее лицо, глаза, нос, рот и уши, — он заполнил этой краской и ею же заполнил борозды, обозначавшие мост и рябь воды в его арках. Лишь сердечко под левой грудью Мадлички он напитал красным.

После он резцом и черной краской очертил изображение тонкой рамкой и в небесах, полукругом над головой обнаженной женщины, написал старинными строгими буквами: «Notre Dame de Prague»[4]. Это был грех, в котором Мадличка была уже неповинна.

Однако не описание жизни фламандского художника Франса ван дер Мерш является задачей нашего повествования.

Современники не видели в нем особенно значительного живописца. Соотечественники его, уроженец Антверпена Спрангер, де Монте из Гента, а также скульптор Адриен де Фриз и даже Ян Брейгель, сам подражавший великому Питеру, считали его скорее копировщиком и реставратором, чем мастером оригинального замысла, рисунка и цвета, а потому никто не дал себе труда проследить и описать его путь как художника. Самое крупное его произведение, «Пражская Богоматерь», будучи настенным изображением, не было выставлено на обозрение, не попало оно и на глаза мантуанца Джакопо Стради, управляющего императорской кунсткамерой, а те, кто видел картину у художника на квартире, рассматривали ее скорее как шутку живописца.

Стало, однако, известно, что между г-ном Франсом ван дер Мерш и г-ном Миссерони, хранителем императорских коллекций, возникли разногласия из-за чрезмерных сумм задатка, полученных художником, которые поставляемая им продукция далеко не оправдывала.

Наверное, еще и поэтому художник оставался в Праге лишь до смерти Рудольфа II, а после, ни дня не помедлив и ни с кем не простясь, покинул Мадличку и однажды ночью бежал, как вор, в компании других художников в Вену. Из квартиры он ничего с собой не взял, так как уже три месяца был должен хозяину дома, позументщику с первого этажа.

Пани Маржи вскорости уехала к своим родным в деревню Мотола присматривать за детьми. Мастерскую позументщика распустили из-за внезапного прекращения заказов, а старший мастер, владелец этого дома, переехал, предварительно условившись с Мадличкой, что вплоть до возвращения Франса он, по доброте душевной, прощает ему долг за аренду, если та будет стеречь дом и заботиться о жильцах, которым позументщик сдаст квартиру наверху.

Мадличка перебралась на первый этаж и обосновалась в каморке, освободившейся после отъезда пани Маржи. В квартире над ней, где она когда-то счастливо жила с Франсом, поселился старичок, бывший писарь господ Смиржицких, чье имя в актах Малого города Пражского не сохранилось.

Мадличка у него прибиралась и мыла полы, а старичок тем временем сидел перед картиной на стене и наслаждался зрелищем, даже не догадываясь о том, что исхудавшая и заплаканная Мадличка позировала автору прекрасной Влтавской мадонны.

Три года спустя Мадличка обнаружила старика висящим на крюке в темной подворотне. Он повесился, потому что ему опротивела жизнь в одиночестве. И может быть, как это иногда случается, в своей больной фантазии он безнадежно влюбился в чувственное изображение.

Похоронили его у стены Малостранского кладбища. Похороны самоубийцы были печальные, и у гроба его стояла единственная скорбящая фигура — его служанка Магдалина.

Месяц спустя после этого события пришло известие, что художник Франс ван дер Мерш после попойки в корчме «У Шотландских ворот» был заколот другим фламандским художником, которому задолжал много денег, так как из дому ему перестали их посылать.

Оставшись одна, Мадличка какое-то время слонялась по пустому дому. Она не сетовала, не жаловалась на судьбу. Потом ее долго никто не встречал у колодца, и тогда соседи вошли в дом и под картиной на стене, изображающей нагую куртизанку, обнаружили мертвое тело Мадлички.

Когда и кем была похоронена самоубийца, которая, несомненно, приняла яд, неизвестно: люди опасались места, где вот уже второй человек наложил на себя руки.

Дом с просторной квартирой во втором этаже и с чуланом и мастерской в первом остался стоять покинутый. Каждый старался обходить его. Старший мастер-позументщик умер бездетным и не оставил вдовы, так что дом, как выморочное имущество, подлежал передаче городским властям. Магистрат Малого города, законный наследник, распорядился, чтобы парадный вход и ворота во дворе, а также все окна забили досками.

В конце концов, во второй этаж вселилась набожная и обедневшая вдова шляхтича Зерзавого из Рдесно со своей теткой Востровской. Картину на стене дамы прикрыли лиловым покрывалом с золотой бахромой. Здесь они пережили вторжение саксонцев и другие беды, которые бог, не вняв их молитвам, ниспослал на чешскую землю, на благочестивую чешскую шляхту и на ее духовных пастырей из Общества Иисуса.