– Черт, какая она тяжелая, – пробормотала Марго, немного нарушив настроение трогательной сцены счастливого воссоединения. – Кажется, я что-то себе растянула.

– Давай ее сюда, – сказал Уилл. – Присядь, и я положу ее тебе на колени.

Марго с облегченным вздохом устроилась в кресле и поморщилась, когда он уложил ей на колени Флору.

– Ой, у нее такие острые локти.

– Удивительно, что у такой толстухи может быть что-то острое, – заметил он.

Уилл знал Флору как свои пять пальцев и ставил ее потребности выше чьих бы то ни было, особенно своих.

Подумав об этом, он вспомнил, как они здесь оказались. Марго решила отобрать у него Флору. Не хочет иметь с ним ничего общего. Даже видеть его не желает.

Уилл ждал, что его сейчас захлестнет волна гнева, но ощутил лишь глубокую, опустошающую печаль. Он буквально разваливался на кусочки. Ну и вечерок!

– Хочешь выпить? – спросил он у Марго, прижавшейся лбом к голове Флоры.

– Наверное, лучше что-нибудь безалкогольное – то же, что и ты, – сказала она, не открывая глаз.

Несмотря на всю ее ненависть и попытку отобрать Флору, она уважала его чувства, понимая, что ему может быть неприятно. Лучше бы выкрикивала оскорбления.

– Можешь выпить и спиртное. Честно, меня это не смущает.

Марго открыла глаза.

– Правда? Тогда джин-тоник. Самый большой.

Стоявшая за барной стойкой Сью с улыбкой приняла его извинения.

– Вообще-то мы не пускаем в паб собак, но Флору ждем в любое время. Она у вас не стеснительная, да?

– Она не знает, что это такое.

Уилл посмотрел на Марго, которая крепко обнимала собаку, зарывшись лицом ей в шею. Флора поставила лапы ей на плечи, точно отвечая на объятие.

И почему он всегда думал, что не может испытывать сильных эмоций? Сейчас его сердце разрывалось на кусочки.

Марго оторвалась от Флоры, только когда он вернулся с напитками. Уилл думал, что Марго будет на седьмом небе от радости, ведь Флора нашлась, однако ее лицо было озабоченным и серьезным, точно она приняла важное решение.

Ему до смерти не хотелось повторения ссоры. Ему много чего не хотелось, но деваться было некуда.

– Забирай Флору, – сказал он, усаживаясь напротив Марго.

Она улыбнулась, хотя это была лишь бледная копия ее настоящей улыбки.

– Нет, ты забирай, – сказала она и легонько столкнула собаку с колен.

Флора не любила скучать на полу, если можно было сидеть в кресле, а еще предпочтительнее – у кого-то на руках. Она без посторонней помощи заскочила к Уиллу на руки, и он машинально подставил руку под задние лапы, чтобы она не соскользнула.

– С тобой ей будет лучше.

– Я наблюдал за тобой, когда пошел к стойке, да и все эти месяцы тоже, – сдавленным голосом произнес Уилл.

За этот вечер он был близок к слезам по меньшей мере трижды.

– Я всегда считал, что ты достойна любить и быть любимой. Больше, чем кто бы то ни было.

Марго подняла бокал в знак согласия с этим утверждением, хотя выражение ее лица осталось столь же решительным и мрачным.

– Я не могу, Уилл. Флора – единственное живое существо, которое ты позволяешь себе любить, не считая твоих родных. Как я могу лишить тебя этого? Я, по крайней мере, открыта к любви и надеюсь, что она возможна, а ты закрылся на все запоры.

Даже если бы Уиллу не приходилось таскать с собой такой тяжелый эмоциональный багаж, даже если бы он посвятил всю свою жизнь борьбе с климатическими изменениями и искоренению голода во всем мире, он все равно не мог быть уверен, что достоин сидящей перед ним женщины.

– Я не закрылся, просто всегда боялся полюбить кого-то, чтобы не сделать им больно.

Уилл чмокнул шелковистую макушку Флоры, умостившейся у него на руках.

– Мой отец размахивал своей любовью, как оружием. Когда он начинал жалеть себя, ему в глубине души становилось стыдно, он плакал и говорил маме: «Но я же тебя люблю», точно это его оправдывало. Или говорил: «Если бы ты меня любила, то не одевалась бы, как шлюха. Если бы любила, то не бросала бы меня и не уходила к подружкам. Если бы любила, то не злила бы меня».

Вспомнив все эти угрозы и нелепые оправдания, Уилл прижался к Флоре.

– Любовь может быть разрушительной силой.

– А может – самым прекрасным чувством на свете, – просто сказала Марго. – Ты – не твой отец.

– Я начинаю это осознавать… Во всяком случае, надеюсь, что это так, только мне нужно время.

Они вновь зашли в тупик.

– А у меня его нет, – вяло отозвалась Марго.

– У тебя есть время, Марго, – покачал головой Уилл. – У нас куча времени. Мэри родила Сейдж в сорок два года.

– По справедливости, я могла бы стукнуть тебя за это замечание, – сказала Марго, обхватив обеими руками гигантский стакан с джин-тоником. – Моя мама не могла забеременеть много лет, ей твердили, что она бесплодна, а она родила меня в сорок пять, когда уже потеряла надежду.

Ее голос дрогнул. Она подняла взгляд к потолку и моргнула.

– Ты – не твоя мама.

Уилл обратил слова Марго против нее.

– Это совсем другое. Бесплодие может передаваться по наследству, и я не знаю, все ли у меня в порядке. Возможно, мне потребуется много лет, тысячи фунтов, мучительные процедуры, чтобы родить ребенка, и то неизвестно, получится ли. А я осталась без родителей, когда мне не было и двадцати…

Она продолжала смотреть в потолок, и слезинки ползли по щекам.

– Не надо, Марго. Маргс…

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Я думала, что уже выплакала все слезы за этот месяц.

– Плачь, если хочешь, но лучше не надо, мне больно видеть тебя такой грустной, и Флоре тоже, – сказал Уилл, хотя Флора мирно уснула у него на руках.

– Мамин последний год был самым ужасным в моей жизни. Вместо того чтобы лечиться или радоваться каждому оставшемуся дню, она нервничала, корпела над бумагами, все ради меня, и я никогда не перестану себя за это винить. Никогда.

– Она делала это из любви к тебе. Так поступил бы всякий уважающий себя родитель, – сказал Уилл.

– Не хочу, чтобы через это прошел мой ребенок…

Марго озабоченно посмотрела на Уилла и страдальчески поморщилась.

– Ты думаешь, я хорошая? Друзья считают меня заботливой, доброй, щедрой, всегда готовой прийти на помощь, а я на самом деле жалкое, эгоистичное чудовище.

– Не выдумывай. Ты самый добрый человек, которого я встречал в своей жизни, – машинально ответил Уилл, точно никогда не сомневался в ее добродетелях.

Конечно, он ведь не знал о ночах, когда Марго лежала в постели в доме своего детства, у себя в комнате, увешанной плакатами с Кейт Мосс, и слушала через стенку мамин плач.

Она не знала, почему плачет мама – от боли или от страха, и трусливо пряталась у себя в комнате. Ей не хотелось видеть искаженное страданием лицо Джуди и сжатые в агонии тонкие пальцы. Она боялась услышать мамины признания. Ей не хватало храбрости откинуть одеяло, слезть с кровати и пойти утешить маму.

– Я накрывала голову подушкой, чтобы ее не слышать, – сказала Марго Уиллу, хотя никогда не признавалась в этом ни одной живой душе. Даже психотерапевту. Пытаясь унять боль, она ходила на дорогие сеансы, не в силах признаться, что ее терзает стыд, который она будет носить до конца жизни, точно терновый венок.

– Ты не представляешь, как она плакала. Как будто ей смертельно страшно и одиноко, и мне хотелось пойти утешить ее, а я не знала как – мне тоже было страшно и одиноко. Думать об этом невыносимо, а не думать я не могу.

– Ты была совсем ребенком, восемнадцать лет, – заметил Уилл.

Вместо того чтобы отшатнуться, презрительно скривившись, он смотрел на нее сочувственным взглядом.

– Твоя мама любила тебя, а ты – ее…

Марго с трудом подавила рыдание.

– Вот почему я не могу найти человека, который меня полюбит. Меня нельзя любить. Я этого не заслуживаю. Я наказана за то, что сделала… то есть не сделала.

– Нет! Извини, Марго, но это чушь, – с таким жаром произнес Уилл, что Флора зашевелилась у него на руках. – Ты не должна так думать.